Двадцать третий пируэт - Кирилл Ласкари

Маленькие, с кулачок, грудки. Узкие бедра, плотный, как созревшее яблоко, зад и много, много ребер. На тонкой длинной шее красивая головка с гладко зачесанными волосами, собранными сзади в капустный вилок.

«Я в ее годы была лучше», — не без злорадства подумала Скобелева.

— Все, тетя Вера, я готова. Пойдемте.

— Умоляю тебя, не называй меня тетей. А то я чувствую себя старухой. Зови или просто Верой, или Верой Николаевной. Как тебе удобнее. Я с предложением. Ты Градова знаешь?

— Ну, конечно. А что?

— Он набирает коллектив. Хочешь к нему?

— Я не знаю. Так сразу трудно. А какой? Классический?

Вера, как могла, объяснила.

— Вообще говорят, что он талантливый, — замялась Лена. — А поездки будут?

Вера не стала менторским тоном увещевать и корить зарвавшуюся выпускницу.

— Будут. Все будет. Решай и позвони мне. Запиши номер телефона.

Она посмотрела еще два мужских класса и выбрала для Градова трех неплохих парней.

Вера звонила «поэту» несколько раз, но безрезультатно. Трубку не снимали. И она поехала в аэропорт одна. Самолет прилетел точно по расписанию. Встречающие толпились у входа в таможню. «Поэта» среди них не было. Ждать пришлось долго. Наконец появились гастролеры. Одним из первых вышел Игорь. Он похудел и сильно загорел. В джинсовом костюме и сабо, он казался еще выше ростом. Игорь подошел к Вере, и они обнялись. Кровь привычно кинулась к вискам.

— Сегодня — вряд ли, а завтра во второй половине дня сиди и жди. Приеду обязательно. В училище была? Ладно. Завтра все расскажешь. Моих не видела? — И он убежал.

«Верочка, здравствуй», «Бонжур, старуха», «Бонжур, мадам», — кто-то целовал, кто-то жал руку — в общей суматохе разобраться было невозможно.

Вера встала на цыпочки, стараясь через головы встречающих отыскать Шипу. Узнала она ее не сразу. В лайковом голубом пальто, в сапогах на высоких каблуках, к Вере кинулась блондинка, благоухающая всеми французскими духами, кинулась и повисла на ней.

— Рыбонька ты моя. Птичка ненаглядная. Приехала, кошенька, — причитала она, зацеловывая Веру. — А где Митюша? Ты ему звонила? Неужели заболел? Беги за такси, а я пока получу багаж.

Дверь на звонки никто не открывал. Шипа долго искала ключ в новой сумке со множеством карманчиков. И, наконец найдя, открыла дверь. Они вошли.

В первый момент Вере показалось, что они не туда попали. Но, увидя фотографию Нинки, висевшую на самом видном месте, поняла, что все-таки — туда. На кухне в раковине — стопа немытой посуды. На столе, покрытом газетой, — грязные остатки какой-то еды. Пустые консервные банки, полные окурков. Сервант, Шипина гордость, без стекол и совершенно пустой, скособочился на трех ножках. На книжной полке вместо книг стоял ботинок большого размера. Не хватало чего-то еще, но Вера не смогла вспомнить — чего.

— А где моя швейная машинка? — взвыла Шипа.

Значит, не хватало швейной машины.

За занавеской, протянутой от шкафа к стене, что-то хрюкнуло. Шипа отдернула занавеску. Спиной к ним на незастланной постели лежал и храпел мужчина. В черном пальто и одном ботинке.

— Ну, вообще!.. — сказала Шипа, кинулась на него и затрясла, как сумасшедшая. — Дмитрий, что все это значит? Проснись!

Мужчина проснулся. Сел на кровати и бессмысленным взглядом уставился на Шипу. Это был не Дмитрий.

— Кто вы? — отпрянула Шипа. — Что вы здесь делаете?

— Я? — Он попытался встать. — Драматург.

— Понятно, — включилась в беседу Вера. — У них здесь проходил внеочередной съезд писателей. А где «поэт»?

— Пошел сдавать, — миролюбиво сообщил «драматург». Ему наконец удалось подняться, и он шарил ногой под кроватью в поисках ботинка. Потом вспомнил и захромал к книжной полке.

Шипа плакала. Черные от туши слезы капали на ее роскошное лайковое пальто.

— Что пошел сдавать? — садясь на чемодан, спросила она. «Драматург» очень удивился:

— Как что? Посуду, вестимо.

Вера открыла дверь, потом подошла к «драматургу», схватила за шиворот и вытолкала его вон. Он не сопротивлялся.

Шипа ночевала у Веры. Ключ от ее квартиры у «поэта» был реквизирован. Самого его Шипа с позором выдворила за пределы своей жилплощади. Вера решила, что Шипе лучше пожить у нее день-другой. В загуле «поэт» был способен на решительные, но необдуманные поступки.

Рисунки Тенгиза Рухадзе произвели на Шипу ошеломляющее впечатление. Она только и смогла произнести свое любимое «Ну, вообще»!

Шипа выполнила Верину просьбу и привезла Эйфелеву башню в виде настольной лампы. Они допоздна пили чай под ее спокойным светом, и Вера слушала сумбурный рассказ Шипы о Париже, Авиньоне, Ницце.

Игорь пришел вечером на следующий день, без звонка. Он по-хозяйски прошел в комнату и сел в глубокое «вольтеровское» кресло.

— Ну, рассказывай, — сказал Игорь, закуривая французскую сигарету.

Он действовал на Веру, как удав на кролика.

— Что рассказывать? — смущенно спросила она.

Нет, не такой представляла себе Вера их встречу. Ее идея с балетом как-то сразу померкла и растворилась. Стала пустой и неинтересной.

— В училище была? Есть что-нибудь стоящее?

Она рассказала о Лене Никитенко и трех мальчиках.

— Молодец! Даром время не теряла. Чего ты такая кислая? Слушай, ты «Пахиту» хорошо знаешь? А тени из «Баядерки»?

Вера хорошо знала и «Пахиту», и тени из «Баядерки». В училище сама была занята в этих спектаклях. А когда в театре решили возобновить эти замечательные классические балеты, помогала балетмейстеру в их «переносе».

— Я решил, — встав с кресла, сказал Игорь, — первую программу сделать строго классической. Ты понимаешь, ленинградская школа…

Вера не слышала, что говорил Игорь. Она не понимала, как мог он так быстро изменить свои взгляды. А как же с его мечтой? Значит, экспериментальный балет, новые названия и хореография — все было болтовней?

— …и когда мы утвердимся, крепко встанем на ноги, — заканчивал Игорь свою речь, — тогда можно будет и какую-нибудь модернягу запузырить. Свари кофе. Так что работы у тебя будет, хоть отбавляй. — И он вошел в кухню.

Нет, он не застыл в изумлении, как Вера. Не обалдел, как Шипа. Он просто спросил:

— Что это за художества?

И Вера взорвалась. Она кричала, не помня себя. Она высказала Игорю все, что о нем думает. За обиду, нанесенную Тенгизу Рухадзе, Никишке, ей, Шипе. Его мечте.

Он удивленно отступил к стене, на которой Никишка летел в стае сказочных птиц.

В отчаянии Вера кинулась в ванную и захлопнула дверь. Когда, умыв лицо, она вошла в кухню, Игорь внимательно рассматривал рисунки.

— Что это? — спросил он.

Вера вкратце нехотя рассказала.

— Ты понимаешь, сколько времени понадобится композитору, чтобы написать такой балет? — хмыкнул Игорь.

— Музыка есть. Сюита Прокофьева «Иван Грозный», — сказала Вера.

Игорь переходил от стены к стене.

— Да. Забавно. Что ты будешь делать в отпуске?

Вера давно заказала путевку в дом отдыха «Мисхор».

— Тебе лучше. А мне придется заниматься организационными вопросами. Ты обещала кофе.

Градова и Никишку вспоминать не хотелось.

Вера плыла саженками, выбрасывая высоко из воды руки. До берега оставалось еще довольно далеко, и она решила доплыть до буйка и передохнуть. Теперь Вера плыла на спине. Солнце слепило глаза, соленая вода попадала в рот и нос. Вера щурилась и фыркала. Она набрала полный рот моря и выпустила его фонтаном высоко вверх. Брызги сверкали на солнце всеми цветами радуги. Она засмеялась, глотнула горькой воды, захлебнулась и на долю секунды скрылась под водой. Когда Вера вынырнула, на нее полным ходом мчалась моторная лодка «Спасатель». На носу, готовясь к прыжку, стоял курносый рыжий парень.

— Держитесь, Вера! — крикнул он и прыгнул «ласточкой» в воду.

В несколько сильных взмахов он доплыл до Веры и схватил ее за талию.

— Что вы делаете, Илья? Я боюсь щекотки, — захлебываясь, закричала Вера.

— Тогда держитесь за мое плечо, — настаивал Илья.

— Зачем? — удивилась Вера.

— Вы чуть не потонули, — кричал Илья.

— Вам показалось, — ответила Вера.

Они ухватились за буек и тяжело дышали. Лодка лихо развернулась и унеслась.

Илья Егоров, сосед по столу, был актером Саратовского драматического театра. Недавно на экраны телевидения вышел многосерийный телефильм на историко-революционную тему, где Илья играл одну из главных ролей. Его все узнавали. Неровным детским почерком он давал автографы на чем попало: на курортных книжках, салфетках и меню. При этом глупо острил и с красными ушами отходил прочь, проклиная себя и клянясь, что автографов от него больше никто и никогда не получит. На следующий день все повторялось.