1941. Время кровавых псов - Александр Золотько

Он никогда не понимал любителей стиля «милитари», не мог понять мальчишек и девчонок, которые называли всех военных идиотами, но упорно носили хаки и камуфляж, «берцы» и кепи с краповыми беретами. А вот теперь…

Теперь бы ремень. Гимнастерка, длинная, почти до колен, болталась, как платье, и с этим нужно было что-то делать.

Севка снова заглянул в чемодан, взял фуражку с малиновым околышем и под ней обнаружил пачку патронов. К «нагану», понял Севка, разобравшись в надписи на плотной бумаге. И еще он нашел полевую сумку. Не заглядывая вовнутрь, сунул туда патроны, повесил сумку на шею и спрыгнул с кузова.

Хочет он или нет, но придется прикасаться к трупу.

Севку снова передернуло. Холодок пробежал по спине. Но ему нужен ремень. И револьвер, который висит в кобуре на нем. Без оружия он вызовет подозрение, это точно. И без ремня.

Севка протянул руку — пальцы дрожали, сердце колотилось, — дотронулся до пряжки портупеи на груди убитого. Осторожно, чтобы не запачкаться, расстегнул. Замер, ему показалось, что лейтенант подмигнул, Севка вздрогнул и отшатнулся, но это была всего лишь муха, севшая на глаз убитому.

Севка торопливо взмахнул рукой. Муха взлетела, но через секунду села обратно. Потом вторая села на лоб мертвецу.

Пряжка на ремне сразу не поддалась… Или это Севкины пальцы отказывались слушаться. Ремень был почти такой же, как те, что Севка видел у офицеров в армии, когда служил срочную, — широкий, с простой пряжкой на два зубца.

Севка повесил ремень с кобурой на шею, замешкался на пару секунд, глубоко вздохнул, чтобы перебороть тошноту, и расстегнул пуговицу на кармане гимнастерки. В левом кармане обнаружил документы, командирскую книжку и партбилет.

Фотографии были так себе, и если не присматриваться, то Севка вполне мог сойти за Тимофея Артемьевича Зеленых тысяча девятьсот семнадцатого года рождения, младшего политрука.

Младшего политрука, а не лейтенанта, между прочим.

Здорово бы выглядел Севка, сгоряча представившись лейтенантом! Расстреляли бы с ходу, даже чокнутым прикинуться бы не успел.

В правом кармане гимнастерки младшего политрука было несколько купюр — пять по три рубля и две — три червонца. Севка слегка ошарашенно покрутил в руках громадные купюры, прикидывая, а настоящие ли это деньги. Нет, выглядели они вполне серьезно, но номинал в три червонца… Севка о таком никогда не слышал. Но деньги не помешают.

Возникла мысль обыскать еще и водителя, но, взглянув на залитое кровью тело, Севка эту мысль решительно отогнал. Подпоясался ремнем, перекинул через плечо портупею, застегнул. Передвинул кобуру назад. Повесил полевую сумку через правое плечо. Гимнастерка сбилась, Севка, сунув большие пальцы рук под ремень, сдвинул складки за спину. Комок ткани был похож на кринолин в дамском платье, но разбираться в таких мелочах Севка не собирался.

Так, одежда и обувь плюс оружие — все это хорошо. Даже немного денег… знать бы еще цены, но ладно, с этим можно и потерпеть. Как-то выяснится. Узнать бы дату… А вдруг сейчас не сорок первый, а сорок второй? И там, на востоке, не Москва, а какой-нибудь Кавказ? Или здесь Крым, в Крыму ведь тоже воевали, оборона Севастополя и все такое… Севка бывал в Севастополе, посещал диораму и даже запомнил дату освобождения города — девятое мая тысяча девятьсот сорок четвертого.

Но сейчас вроде не сорок четвертый. Он точно помнил, что в сорок четвертом уже были погоны. И в кино…

Севка выругался.

К чертовой матери все кино на свете. Молчать и молчать. Прав был учитель математики, который говорил балбесам-старшеклассникам, что молчание делает человека умнее в глазах окружающих.

А кино…

И, как нарочно, перед глазами всплыло — немецкий офицер идет вдоль строя советских военнопленных, похлопывая стеком по голенищу. И на одной ноте, речитативом тянет: «Командир, комиссар, еврей… Командир, комиссар, еврей…» Тех, кто признавался, отводили в сторону и расстреливали. Офицеров, кажется, все-таки в плен брали, а вот комиссаров и евреев…

Нет, Севка не еврей и на еврея, слава богу, не похож. Светло-русые волосы и голубые глаза делают его скорее похожим на арийца. А вот звание… Политрук — это ведь комиссар? В смысле — звание комиссарское, подрасстрельное?

И что в этих знаках различия указывает на то, что Севка не младший лейтенант, а младший политрук? Кубики в петлицах? Нет, вряд ли. Звезды на рукавах? Может быть… содрать?

Севка даже успел нащупать ногтем край звезды на левом рукаве, когда услышал звук мотора. Далекий, высокий, какой-то тарахтящий.

Не самолет, уже хорошо.

Севка оглянулся через плечо и увидел, что к нему несется мотоцикл с коляской.

Внутри у Севки все оборвалось, по спине потек пот, ноги ослабли.

Немцы. Это они носились по дорогам и расстреливали из пулеметов отступающих. Они даже в плен не брали, просто расстреливали с гоготом из пулеметов.

Кобура не расстегивалась. Пальцы царапали гладкую кожу кобуры и все никак не могли нащупать застежку. Севка с ужасом смотрел на приближающийся мотоцикл, понимал, что нужно хотя бы бежать, надеясь, что немцу не до того, чтобы стрелять в отдельного бегущего офицера Красной армии… Или он просто не попадет. Все это Севка понимал, но ничего не мог с собой поделать — ноги отказались служить.

Мотоцикл резко затормозил возле Севки.

— Товарищ младший политрук! — Мотоциклист в коляске, одетый в запыленный комбинезон, стащил с головы танковый шлем. — Немцы прорвались!

Севка кашлянул, переступил с ноги на ногу.

Что-то нужно было делать, но что? Попроситься на мотоцикл третьим? Но на заднем сиденье лежали два мешка, Севка рассмотрел сургучные печати на них и смог понять, что в мешках этих что-то важное.

— Вы поторопитесь, товарищ младший политрук! — сказал мотоциклист.

— Да, — кивнул Севка. — Я… да… Тут мой батальон.

Мотоциклист глянул в ту сторону, куда ткнул пальцем через плечо Севка, и надел шлем.

— Тогда готовьтесь, они скоро будут здесь. — Мотоциклист толкнул водителя в плечо, и мотоцикл умчался вперед.

Нужно уходить с дороги. Если с минуты на минуту немцы будут здесь, если мотоциклист не соврал или не напутал с перепугу, то нужно уйти с дороги. И где-нибудь спрятаться. Все в той же рощице.

Севка посмотрел на разбитый грузовик, мелькнула слабая мысль о том, что тела нужно бы похоронить, но мысль эта была слабой, да и руки все еще дрожали так, что вряд ли были способны удержать хоть что-то.

Нужно уходить.

«Бежать», — пронеслось в голове, когда сзади послышался приближающийся звук мотоциклетного мотора. С минуты на минуту, говоришь? Севка побежал. И прежде чем сообразил, что бежит по дороге, вдоль кювета, успел отмахать метров пятьдесят.

Идиот! Севка прыгнул через канаву и побежал по полю. Под ногами хрустело, раз или два нога попадала в яму, и Севка еле сохранил равновесие.

Звук мотора приближался, но оглядываться Севка не мог — смотрел под ноги. Только бы не упасть! Только бы не упасть!

Сзади что-то крикнули. Не по-русски. Значит, немцы.

Быстро они… Ну куда они торопятся, все равно ведь не успеют до зимы взять Москву. И вообще не успеют…

Сзади ударил пулемет. Пули просвистели над самой головой Севки, заставили пригнуться и шарахнуться в сторону. Нога запуталась в траве, Севка полетел вперед, выставив руки, упал, ободрал ладони, но тут же вскочил и снова побежал.

Следующая очередь прошла справа. Пули секли траву, выбивали фонтанчики земли чуть впереди Севки, двигались справа налево, недвусмысленно намекая, что очень хотели бы поближе пообщаться с бегущим младшим политруком.

Очереди короткие, по три-четыре патрона. Из пулемета так не бьют. Если бы из пулемета, его бы срубили одной очередью. Севка на стрельбище видел, как комбат развлекался из «ПК» по мишеням. Три ростовые мишени одной очередью, да от пояса, почти не целясь. И было метров сто до мишеней, а тут, от дороги, Севка успел пробежать куда меньше.

Севка снова споткнулся, перевернулся на спину и посмотрел на немцев. Мотоцикл уже перебрался через канаву и, не торопясь, ехал по полю. Тот немец, что сидел за рулем, что-то выкрикивал и свистел, а второй, в коляске, целился в сторону Севки из автомата «шмайссер», который, как почему-то вспомнил Севка, не был ни автоматом, ни «шмайссером».

«Это они меня ловят, — подумал Севка. — Увидели офицера и решили взять в плен. Для допроса».

Севка попытался ползти на спине, не сводя взгляда с медленно приближающегося мотоцикла, но получалось плохо, руки подламывались, а ноги срывались, поднимая каблуками облачка пыли.

А если встать и повернуться спиной к мотоциклистам, то они непременно в эту спину всадят с десяток пуль. Точно, в этом Севка не сомневался ни минуты. Значит, плен?

Какой, на хрен, плен, если он не солдат этой войны, не комиссар и даже не… Севка попытался вспомнить, как зовут того младшего политрука, форму которого он надел, но в голову лез какой-то Христофор.