1941. Время кровавых псов - Александр Золотько

«Я — студент. Филолог. К парням-филологам всегда относились как к немножко идиотам, которые зачем-то читают книги в компании с барышнями, вместо того чтобы заняться чем-то серьезным и денежным. Тот же Богдан всегда говорил, что…

Но одежда все равно нужна, — оборвал свои размышления Севка. — Все это правильно, но одежда все равно нужна. И если нет гражданской, придется надеть форму».

Севка посмотрел на убитого лейтенанта и содрогнулся. Эту форму надеть нельзя. Дыры на груди, кровь — он не сможет заставить себя это надеть. И не сможет заставить себя стащить одежду с мертвеца. Даже обувь.

Сапоги, наверное, можно снять, мышцы покойника еще не застыли. Схватиться за носок и каблук, упереться ногой… Севка сплюнул, понимая, что ничего такого сделать не сможет. Вот хоть убей — не сможет. Лучше уж голым.

«Думай, быстрее думай», — сказал себе Севка, оглядываясь по сторонам. Дорога была пустая. Небо было пустым. Пела птица, трещали сверчки… Или кузнечики, сверчки в избах сидят, за печкой. Послышалось негромкое рокотание, как далекий гром.

«Банальное сравнение», — подумал Севка, но действительно — больше всего похоже на раскаты далекого грома. Гремело на западе. Значит, нужно идти на восток. К своим. А там его примет заградотряд, какой-нибудь гэбист допросит, усечет, что паренек несет всякую ерунду… Паренек, кстати, не сможет даже сказать, где находится.

Черт. Черт. Триста тысяч раз черт-черт-черт…

Сдаться немцам?

Отойти в сторонку и подождать, пока не появятся танковые колонны немцев. В кино они всегда едут на танках, с закатанными рукавами, гогочущие и играющие на губных гармошках «Ах мой милый Августин»…

Летчик же не тронул голого парня. Побрезговал, посмеялся, решил не тратить зря патроны… Но ведь не тронул. Может, и пехотинцы, увидев голого русского, не станут стрелять, а заберут… Сдадут в лагерь, там на допросе какой-нибудь немецкий офицер с моноклем в глазу — обязательно с моноклем — станет задавать вопросы, выяснит, что этот советский несет полную ерунду, явно врет… «Ахтунг, фойер!» — так, кажется, подавали команду на расстрел в кино.

— Ми пудьем тебя ньемножко убивайт и немножко вешайт…

Севка зажмурился и помотал головой. Он может им сказать, что из будущего. И тогда… тогда его не убьют сразу, тогда его отправят в Берлин, и он будет говорить… Он будет говорить, потому что даже представить себе не может, как нормальный человек способен выдержать пытки, от одной мысли о которых у Севки к горлу подкатывается тошнота.

Он расскажет… А что он может, собственно, рассказать? Такое, что повлияет на ход истории. Высадка в Нормандии по фильму «Спасти рядового Райана»? Он даже запомнил дату… Помнил дату… ведь помнил же… В сорок четвертом. В Нормандии. Летом. А Сталинград… Сталинград зимой сорок третьего… или сорок второго? Какая разница, он скажет, что там немцам врезали по флангам, окружили и целую армию во главе с Паулюсом… с Паулюсом, точно… Севка не так много помнил немецких фамилий из Великой Отечественной, но эта крепко засела в мозгах.

Ему поверят? Если не поверят — убьют. Ахтунг, фойер! Если поверят, то история изменится, Гитлер победит, Севка не родится, его бабушка не вернется из лагеря, а дед — с фронта. И Севка не сможет попасть в прошлое и все изменить, и это значит, что его бабушка сможет бежать из рабочего лагеря в Любеке и после войны встретиться с его дедом, уже отвоевавшим и успевшим отсидеть в сталинском лагере… И Севка родится в результате, и попадет в прошлое, и все расскажет…

— Придурок! — громко сказал Севка себе.

Он запутался и попал в петлю покрепче временной, описанной в фантастике. А так можно сойти с ума.

Одно понятно — нужно что-то делать, чтобы не засветиться. Чтобы не пришлось… Можно прикинуться сумасшедшим. Это будет правильно — прикинуться сумасшедшим. Голый на дороге — псих. Наши особо вникать не будут, нужно просто говорить правду, рассказать, что попал в прошлое, и стоять на своем. Его отправят в дурдом. Там он отсидится, вникнет в обстановку, что-то выучит, получит справку годика через три-четыре. Придется потерпеть, но ничего не поделаешь.

Значит…

Севка еще раз огляделся, надеясь, что вот сейчас появится машина… Или колонна машин, или красноармейцы, идущие на фронт. Или отступающие. И все, можно будет не ломать голову…

Но дорога оставалась пустой.

А ведь и наши ему не поверят. Не поверят. Куча народу наверняка пыталась прикинуться безумцами, чтобы не воевать. И его быстро расколют. А если у него еще вдруг проскочит «господин» какой-нибудь… Или, там, гривна вместо рублей. Или…

А немцы убивали сумасшедших, между прочим. В старом фильме был эпизод — пациентов сумасшедшего дома вывозят за город, вежливо предлагают даме-врачу остаться в городе, но та едет… И всех убивают. Ахтунг, фойер!

Дался ему этот ахтунг!

Нужно прятаться в лесу. Партизанить, если придется. Там люди особо не расспрашивали, наверное, сослаться на контузию, а потом, к возвращению Красной армии уже все выучить и стать ветераном.

Вопрос, есть ли тут лес и появились ли партизаны. Лес возле горизонта маячит. Непонятно — большой или нет. И где именно сейчас находится Севка — на Украине или в России? Или в Белоруссии? Пойдет партизанить где-нибудь под Ровно и наскочит как раз на украинских националистов… И придется вешать комсомольцев, убивать сельсоветчиков, а после войны стать не партизаном-героем, а буржуазным националистом. И либо подохнуть где-то в схроне, либо загнуться на Колыме, либо прятаться и прикидываться до самого девяносто первого года…

— Так, — громко сказал Севка. — Ищем одежду. Ищем какую-нибудь одежду.

В кабине ничего такого не было. Под сиденьем был ворох тряпья, обрывки полотенец, подштанники, разодранные до полного неприличия и невозможности к использованию по прямому назначению.

Севка запрыгнул в кузов.

Деревянные ящики громоздились кучей у кабины. Один разбился, и из него на доски кузова высыпались мелкие свинцовые буквы. Шрифты, понял Севка. Такими раньше набирали газеты и книги. Несколько крепко стянутых шпагатом пачек бумаг лежали в углу. Пачка газет с заголовком «За Родину» и призывом «Смерть немецким оккупантам» внизу.

Какая-то редакция. Или типография. В кино…

Севка сплюнул за борт — выходило, что вся его информация о войне почерпнута из фильмов. И если вспомнить, как Богдан помимо книг о войне материл фильмы, что современные, что советские, то получалось, что особо надеяться на свои знания не стоит.

Быстрее, быстрее…

Севка отодвинул в сторону пачки бумаг. На полу валялась замызганная шинель. Ее водитель тоже явно собирался употребить как ветошь, одна пола была отрезана почти по пояс. С одной стороны — лучше, чем ничего, с другой — если представить, как именно будет выглядеть Севка в таком суконном фраке…

А под шинелью оказался чемодан. Фанерный, покрашенный в коричневый цвет, с петлями под навесной замок, но, на счастье Севки, закрытый только на нечто вроде щеколды.

Севка вытащил чемодан, открыл и застыл, испытав одновременно и радость, и разочарование. Имущество принадлежало офицеру. Темно-зеленая гимнастерка лежала поверх синих галифе. «Какого беса этот лейтенант не мог везти полный комплект, — подумал раздраженно Севка. — Зеленая шерстяная гимнастерка от одного, синие галифе от другого… Авиационные штаны, что ли?»

Еще в чемодане были начищенные хромовые сапоги, завернутые в парусину, грязное белье в старой газете и две пары чистых сатиновых трусов плюс чистая майка. И носки.

Думать было некогда да и незачем.

Севка быстро надел трусы, майку и носки. Надел галифе, посмотрел на куцые штанины и с ужасом подумал, что лейтенант покойный мог носить другой размер. И тогда форма мало того что сборная из двух разных комплектов и даже двух разных родов войск, но еще и явно с чужого плеча…

Но гимнастерка подошла, села на плечи как влитая. И сапоги были почти точно по ноге, разве что на полразмера больше. Севка оделся и почувствовал, как что-то меняется в нем, как уходит неуверенность, сидевшая в мозгу с самого пробуждения, как осознание того, что он больше не голый, что он теперь отгорожен от окружающего мира одеждой, как броней, и не просто одеждой, а формой, пусть не его, пусть даже неправильной, делает его взрослее, что ли…

Он никогда не понимал любителей стиля «милитари», не мог понять мальчишек и девчонок, которые называли всех военных идиотами, но упорно носили хаки и камуфляж, «берцы» и кепи с краповыми беретами. А вот теперь…

Теперь бы ремень. Гимнастерка, длинная, почти до колен, болталась, как платье, и с этим нужно было что-то делать.

Севка снова заглянул в чемодан, взял фуражку с малиновым околышем и под ней обнаружил пачку патронов. К «нагану», понял Севка, разобравшись в надписи на плотной бумаге. И еще он нашел полевую сумку. Не заглядывая вовнутрь, сунул туда патроны, повесил сумку на шею и спрыгнул с кузова.