Веления рока - Валентин Тумайкин

Только когда туловище Ахтыма повисло, Гнида и Серый отпустили его руки.

Но Ахтым не упал, ничего не видя, он бросился на Дыбу и вцепился зубами в его ухо. Дыба ловко поддел его под дых.

– А-а, – вырвалось из груди Ахтыма, и он рухнул на пол.

Дыба еще несколько раз ударил его ногой. У Дыбы из виска струилась темнокрасная кровь, он ладонью размазал ее по щеке и подошел к привязанному Димке.

– А теперь займемся тобой.

Сменившись с караула, Эрудит зашел в оружейную комнату, но сдать автомат было некому – вдребезги пьяный дежурный по части капитан Неводов спал на диване. Эрудит знал из собственного опыта, что в таких случаях его лучше не тревожить, и бросил автомат и боеприпасы на стол. Предположив, что Димка и Ахтым должны быть в ленинской комнате, пошел к ним. Еще у двери услышал дикий крик и сразу все понял.

В это время Дыба одной рукой сдавливал Димке челюсти, другой засовывал ему в рот прикуренные сигареты.

– Я досыта накормлю тебя, баран, травкой. Я научу тебя уважать старших.

Ворвавшись в комнату и увидев происходящее, Эрудит потерял над собой контроль. Дыба не успел разогнуться, как получил удар ногой в грудь. Он опрокинулся и сжался. А Эрудит с диким ревом начал молотить и Гниду, и Серого, не давая им подняться на ноги. Тут Дыба очнулся и крикнул:

– Гнида, беги за подмогой!

Гнида выхватил из кармана нож и сунул в бок Эрудиту. Эрудит схватился за рану рукой, согнулся от боли, Гнида в этот момент проскочил в дверь. Серый лежал в луже крови без движения. Дыба, из виска и ноздрей которого текла кровь, поднялся и кинулся на Эрудита. Эрудит, превозмогая боль, сбил его с ног и со всей злостью стал наносить удары, один за другим.

На улице послышались крики. Эрудит понял, что сюда может прибежать целый взвод. Зажимая кровоточащую рану, он выскочил из двери, пробежал по коридору и, увидев на противоположной стороне плаца группу во главе с Гнидой, не раздумывая, кинулся в оружейку. Поняв, в чем дело, команда Гниды разлетелась, как стреляные гильзы, в разные стороны.

Заливаясь кровью, Эрудит проник в оружейную комнату, схватил свой автомат и, не приставляя приклада к плечу, выпустил весь магазин по дверям и окнам казармы, в которой, как ему показалось, скрылась вызванная Гнидой подмога. Вдруг перед его глазами все поплыло, небо и деревья пошатнулись, и он упал на широкую бетонную дорожку, испещренную трещинами, в которые пробивалась зеленая трава, притоптанная солдатскими сапогами.

Очнулся Эрудит в госпитале. В первое мгновенье он увидел только расплывчатое лицо, потом – хлопающие, как у куклы ресницы. Над ним, чуть наклонившись, стояла молоденькая медсестра в белом халате и в накрахмаленной белой шапочке. Увидев, что раненый пришел в чувство, она улыбнулась, показав мелкие зубы, и странным голосом, как будто доносившимся из-под воды, произнесла:

– Живой.

– Что со мной? – с трудом выговорил Эрудит.

– Готовься к операции, – все так же улыбаясь, сказала она.

Более двух месяцев пролежал Эрудит в госпитале. Вернувшись в часть и увидев Димку, обрадовался, что с тем все в порядке. Рука его заживала, только по нижней губе поперек пролегли два твердых шрама от ожога сигаретами, которые лицо сделали менее привлекательным. Друг, не сдерживая своих эмоций, благодарил Эрудита за свое спасение. И рассказал, что Ахтыма Гыргенова комиссовали.

– Говорят, он ослеп.

– Как, ослеп? – спросил Эрудит. – Совсем?

– Да, – вздохнул Димка, – ослеп полностью. Дыбу тоже с переломанными ребрами отправили в госпиталь. Мне передали, будто бы он поклялся, что будет грызть землю, но найдет тебя хоть на краю света и посадит на пику.

– Ну, пусть грызет, – сказал Эрудит, – может, подавится.

Допустить огласки этого происшествия полковник Перегаров не мог. Дело было нешуточное, грозило серьезным взысканием. И только благодаря связям в верхах ему удалось все уладить – травмы пострадавших в драке были оформлены как несчастные случаи.

Возвращался из армии Эрудит весной, когда на донской земле озимые поля, как изумрудные моря, сливаются с горизонтом, когда на виноградной лозе, обласканной теплым южным солнцем, набухают сочные почки, а сады примеряют свои подвенечные наряды. Поезд, изгибающийся, словно темный уж, остановился. Эрудит спрыгнул на перрон, и чуть пошатываясь от долгого путешествия по железной дороге, направился к билетным кассам. Время, что ехал он от своей части до Ростова, еще повторялось в его висках эхом перестука вагонных колес.

Большой город спал в предутренней тишине, освещенный оранжевым светом неоновых ламп – восторженным и уютным. Гулкий, полупустой вокзал казался уставшим. Вдоль стен стояли молчаливые люди, другие пассажиры тащили объемные сумки. Изредка подъезжали и отъезжали машины с приглушенными фарами. В неподвижном свежем воздухе звучал приятный голос дежурной по вокзалу, которая равнодушно сообщала: «Поезд номер девятнадцать отправляется с третьей платформы. Повторяю…».

До сего момента у Эрудита было легкое, спокойное настроение, вдруг нетерпение скорее увидеть родной хутор так сильно овладело им, что он решил непременно успеть на первый автобус. Несколько билетных касс были закрыты и безлюдны, зато возле работающих скопились огромные очереди; полусонные люди безмолвно ожидали своей участи. Эрудит хотя и не предполагал, что ранним утром здесь может оказаться столько народа, но и не удивился этому: так было всегда, потому что билетов всем не доставалось вечно. Для него, к счастью, один отыскался. Удача Эрудита не возмутила угрюмую молчаливую толпу, как обычно происходит в таких случаях, когда кто-то берет билет без очереди. Солдату такие льготы полагаются.

За два часа комфортный «Икарус» доставил Эрудита до Семикаракорского автовокзала. Соскочив с подножки автобуса, он ощутил себя дома; сердце прониклось радостным волнением, и он вздохнул полной грудью. Над восточной окраиной города сияло, словно умытое в прохладной речной воде, румяное солнце. С неба стерлись размытые серые разводы, оно сделалось сатиновым, чистым, лишь вровень с верхушками деревьев облака проложили рыхлую неровную лыжню. После ночного дождя на асфальте и в выбоинах на грунтовке привокзальной площади собрались небольшие лужи, в которых утонуло перевернутое небо, и они казались бездонными.

С громыханием и трескучим ревом двигателей, как бы подтверждая свою непомерную мощь в сотни лошадиных сил, по улице Авилова проносились «камазы» с прицепами. Их перегоняли со щучьей сноровкой выныривающие из-за поворота разноцветные «жигули». Подул свежий ветерок, он принес несравненный запах горячих чебуреков. На рыночной площадке под двухскатным навесом отходили от дремоты позевывающие торговки пирожками – первые ласточки индивидуальной трудовой деятельности – навьюченные в фуфайки до самых колен, полушубки и в большие однотонные шерстяные платки на голове и пояснице.

– Есть с рисом, с яйцами, есть с картошкой, есть с мясом, – без энтузиазма призывала покупателей одна из них. В интонациях ее голоса ощущались то ли тоска, то ли отчаянность. Видно, ей надоело изо дня в день кричать одно и то же.

– Почем пирожки?

– С картошкой, с рисом и яйцами – по семь копеек, с мясом – по десять.

– Грабишь, бабка! Че так дорого?

– Как же, жалкий ты мой, совсем и не дорого, дешевле – только даром.

– Мне – два с мясом.

На пятачке скучно покуривали таксисты-халтурщики. В ожидании автобусов терпеливо топтались на месте редкие пассажиры. Только молодой человек с непричесанной шевелюрой и его юная попутчица, держась за руки и лениво перебрасываясь короткими фразами, медленными шагами ходили взад и вперед. Как-то вдруг площадь оживилась, наполнилась голосами. Молоденькая женщина тянула за руку спотыкающегося на ровном тротуаре малыша, который никак не хотел подчиниться своей ретивой мамочке и постоянно тормозил. На обочине запрыгивали в кузов грузовика четверо хмурых мужчин. Мимо них со смехом и разговорами наперебой простучала каблучками по асфальту стайка грациозных старшеклассниц. Эрудит неравнодушно посмотрел им вслед.

Лыжня из облаков размазалась, распухла, пожухла и поползла к ослепительно яркому солнышку, не достигнув его, рассеялась и исчезла. Над горизонтом возникли легкие белоснежные барашки, и необъятное вешнее небо заблистало глубокой стеклянной синевой. Эрудит терпеливо изнывал в ожидании автобуса возле развесистой ивы, с кривых сучьев которой свисали длинные жидкие ветки, облепленные мелкими бледными почками. До армии он не раз стоял под этой ивой в ожидании автобуса, но запомнилась она ему совсем не такой, а похожей, в его воображении, на пышную зеленую шапку сказочного великана.

За два года расписание автобуса не изменилось: первый рейс был в девять тридцать. Минуты ползли по-черепашьи медленно. Наконец, на остановке стали появляться хуторские. Понемногу возле Эрудита собралась небольшая группа, и он оказался под прицелом всеобщего внимания, привлекаемого новенькой формой десантника, самыми колоритными элементами которой, разумеется, были тельняшка, туго облегающая молодецкую грудь, и берет, небрежно сдвинутый набекрень. Особой любознательностью отличались неуклюжая и бесформенная женщина, державшая в обеих руках такие же, как и она сама, огромные бесформенные сумки, и сухонькая старушонка, прижимающая к своей груди сверток, упакованный в целлофановый пакет.