Шмелиный мед - Линдгрен Торгни

Но ему не было дела до снегоочистителя, вместо этого он сказал:

— Ежели бы я знал, что делают, когда пишут книги, я бы помог тебе. Знания у меня есть. Нет учености. И силы были. Я помню, что значит иметь силы. А сейчас я похож на кожаный мешок с костями.

Никто никогда не предлагал ей писать вместе с ней или вместо нее. И она улыбнулась ему; казалось, она обрадовалась его попытке проявить к ней героическую доброту, словно на краткий миг поняла, как он рассуждал, но потом сразу же забыла.

Позже вечером она написала первый кусок полстраницы в школьном блокноте. Ей представлялась и это она тоже записала форма связки в григорианском песнопении: простые и наивные музыкальные фигуры в каждой главе и во всем произведении будут развиваться в нечто речи-тативное и благоговейное, чтобы потом вновь вер-нуться к безыскусной естественности начала; два образа Кристофера, святого из легенды и возмож-ного настоящего, словно странствующие звуки, будут двигаться вместе и навстречу друг другу. В возвышенных местах надо, чтобы постоянно проглядывало банально-обыденное, под поверх-ностной риторикой, на глубине, должны скрываться простота и тривиальность и даже, если того потребует равновесие, подлость. И тут пришел снегоочиститель.

Она как раз поставила точку и отложила ручку, когда появился свет, казалось, его источник находится где-то далеко-далеко под ней, свет бил наискось вверх, заполнив вскоре все ночное небо перед окном. Потом послышался гул, он непрерывно нарастал, через минуту и он тоже заполнил весь небесный свод, гул сопровождался скрежетом, лязгом и завыванием — чудовищные звуки заставили ее зажать уши руками. Но вот стала видна и машина или, вернее, не сама машина, а гигантское крутящееся, пенящееся снежное облако, освещенное шестью фарами. Да, снегоочиститель был поистине посланцем цивилизации, он прошел мимо, и звук ослабел, почти совсем стих, потом машина вернулась и снова проехала мимо, развернувшись там, где кончалась дорога.

Значит, дорога теперь расчищена.

Следующим утром она сказала Хадару: Дорога расчищена.

Незачем было стараться, — ответил он. Дождь съест снег.

Только тогда она заметила струи дождя на оконных стеклах. Хадар надел постиранную одежду, он сидел за столом, жуя кусок хлеба, в плите уже пылал огонь. Сев напротив него, она почувствовала, что от него по-прежнему воняет, хотя одежда теперь была чистая.

— Когда, — сказала она, — дождь перестанет, я отправлюсь в путь.

— Поглядим, — отозвался он.

Сквозь пелену воды, стекавшую по стеклу, четко виднелся дым из трубы соседа; прибиваемый дождем, дым временами заслонял дом. Сегодня он топит, — отметила она. Жжет бумагу и картонные коробки из-под шоколада, сахара и леденцов, — отозвался Хадар. — Этот дым мне знаком.

Кошки не было видно. Катарина не стала спрашивать, где она, а просто открыла дверь и посмотрела, не сидит ли та в сенях или на крыльце.

— Нет, — сказал Хадар, — она охотится, она еще не такая старая, птенцы, зайчата, пеструшки, иногда она пропадает на охоте неделями. Минна.

Дождь стих.

— Спущусь к твоему брату, попрощаюсь, сказала Катарина. — Чтобы он тоже знал.

Улоф сидел на диване в кухне, живот покоился на ляжках, свисая на колени. Он навел порядок, на полу больше не валялась оберточная бумага, «питательные» продукты были аккуратно сложены на мойке, столе и стульях, он все еще тяжело дышал. И его большое отечное лицо широко улыбнулось ей, он знал (заверил ее Улоф), что она придет попрощаться.

Через пару часов, — сказала она. — Хочу только проследить, чтобы Хадару было чего поесть хоть сегодня.

Разве ему надо есть? — удивился Улоф. Я думал, что ему хватает рака, который растет в нем, что рак заполняет внутренности.

Он уже не улыбался, говоря это, — быть может, всерьез верил, что рак именно таков, что он не только пожирает, но и питает. Возле него лежал пакетик с изюмом, Улоф беспрерывно жевал и чавкал, пусть она видит, что он вовсе не беспомощен.

Больше никому нет до тебя дела? спросила она. — Никому, кроме Хадара?

В ответ он всплеснул руками и повысил голос, словно она спросила что-то почти непонятное.

— Кто бы это мог быть? — воскликнул он. — Нет, Хадар — единственный, кто у меня есть. Ежели бы у нас с ним не было друг друга, тогда уж просто и не знаю.

Когда он шевелил руками, суставы скрипели, точно они совсем высохли, словно ни одной капле жира не удалось проникнуть в них и смазать кости.

Она пробормотала какие-то слова, мол, как им повезло, несмотря ни на что, они есть друг у друга, братья, их дома так удачно стоят на одном и том же склоне, и сами они находятся более или менее в одинаковом положении, которое, так сказать, вызывает взаимное понимание и сочувствие.

Хочу, чтобы ты передала Хадару одну вещь, — сказал Улоф. — Вещь, которая принадлежит ему. Я пришел к выводу, что он ее владелец.

Половицы скрипели под его тяжестью, когда он двигался. Но он все-таки двигался, неповоротливо, медленно, хватая ртом воздух. Он принес картонную коробку, лежавшую на поленнице, и сунул в ее протянутые руки, коричневая коробка была перевязана толстым шнуром.

— Спасибо, — сказала она.

Она поблагодарила вместо Хадара.

Прежде чем уйти, чтобы никогда больше не возвращаться, ей захотелось взглянуть на горницу Улофа. Прижимая коробку к груди, она остановилась в дверях — горница выглядела так, как можно было ожидать. Но на столике стояла фотография.

— Кто это? — спросила она. — Эта женщина?

Ей не следовало спрашивать; разумеется, это была его мать, грустное, выцветшее, расплывчатое лицо. Голову покрывала фата, собранная в бант в виде розы у корней волос на лбу.

Улоф после утомительного путешествия с коробкой вернулся на диван, он лежал на спине.

— Минна, — ответил он. — Это Минна. Женщина, на которой я был женат. Это я сделал снимок и увеличил его.

— Прости. Я должна была бы понять. Напоследок она сказала Улофу:

— Я забыла рассказать одну вещь про Кристофера — Кристофера, о котором я пишу книгу. Он охраняет от внезапной смерти. Помогает тем, кто не хочет умереть неподготовленным. Мне просто хотелось упомянуть об этом.

Она поставила коробку на стол.

Улоф передал тебе это, — сообщила она. Хочет, чтобы это было у тебя, что уж там, не знаю.

Хадар сидел, чуть подавшись вперед, руки упирались в край стола, она села напротив, оба смотрели на коробку.

Наконец он произнес:

Вот уж не думал. Теперь он скоро умрет.

Улоф. Но я не ем сластей. Ежели это сласти.

Шнурок был плетеный, завязанный тройными узлами, без какого-нибудь инструмента развязать их было невозможно. Хадар продолжал говорить, он обращался к Катарине и даже к картонной коробке, он верил, что Катарина поймет и сумеет перевести его слова, голос у него иногда становился хриплым и приглушенным.

Все-таки что-то в брате было, fto мнению Хадара, удивительное и величественное. Братские чувства — это естественное явление, того же рода, что сила тяжести, или солнечные затмения, или мерзлота, связывающая землю; они, например, сильнее ненависти или любви. Братья, как вот они с Улофом, навеки связаны одной пуповиной. Когда он вспоминает, как они в детстве спали под одной овчиной и кашляли одинаковым горьким кашлем от пыли соломенных тюфяков, у него невольно навертываются слезы на глаза. Брата неизбежно знаешь всего, до последней родинки, последней бородавки и вросшего ногтя, да, недостатки и достоинства были настолько общими, что обычно они, Хадар и Улоф, говорили: у нас заложен нос, наши кривые ноги, наш выпирающий пупок, наши лошадиные зубы, наши мощные бицепсы. Между братьями невозможны никакие тайны, воистину не зря употребляют понятие «кровные братья». Стоит подумать и о многих других словах в этой связи: братская рука, братские объятия, братство, братские узы. И братское сердце. Да, в самом деле: братское сердце. Ежели двое мужчин работают в поле и один из них исчезает, а другой остается, они — не братья. Доброта, кротость и благородство берут свое начало в братстве. Поначалу казалось, что концом мироздания, в общем-то, будет человек, но все же именно в братьях оно получило свое полное завершение, в безусловных и нерушимых узах между двумя братьями.

Ради брата можно всегда сделать все, что в твоих силах.

— Я делаю все, что в моих силах, — сказал он.

Быть братом означает обязательство, долг воплотить основной смысл братства, показать его миру или, по крайней мере, брату. Быть братом это самая великая милость, которая может быть оказана человеку. Кому еще дарят такую большую картонную коробку, коли не своему брату?

Потом она взяла с мойки кухонный нож и протянула его Хадару, в конце концов ему все же придется взглянуть, какой подарок прислал ему брат. И Хадар разрезал веревку и открыл крышку.