Седьмое небо - Гурам Панджикидзе

— Если это не секрет, скажите, куда вы везете мою дочь?

— Я собираюсь встретиться со своими друзьями, но мне не хотелось бы сидеть с ними очень долго. А если Маринэ будет со мною, я смогу уехать, когда захочу.

— Было бы великолепно, если бы вы быстренько вернулись еще до того, как разойдутся гости. Маринэ, угости чем-нибудь Левана.

— Нет, нет, — запротестовал Хидашели и, обернувшись к Маринэ, поторопил: — Ты поскорей, не стоит зря терять время.

— Вчера в концертном зале филармонии мы слушали джаз-оркестр политехнического института. Я вам должна сказать, что Тимур Гвритишвили поет божественно, — сказала Тинатин, когда Маринэ вышла переодеваться.

— Отлично поет, отлично! — как всегда, согласился Леван.

— Вы с ним знакомы? — воскликнула Тинатин.

— Конечно, знаком. Если прикажете, приведу его к вам.

— Не может быть! Леван, дорогой, ну тогда в воскресенье. У нас будет ужин для очень узкого круга. Хорошо, если бы вы его привели… Как вы думаете, он придет?

— Конечно, придет, Тинатин, бегом прибежит. Он сам стремится к сближению с такими людьми, как вы.

Открылись двери, в комнату вошла разодетая Маринэ. Платье было красивое, из какой-то странной материи. Оно больше подходило для театра. На груди на толстой серебряной цепи висел огромный медальон. Руки до локтя были затянуты в черные перчатки.

— Как тебе идет! — воскликнула Тинатин, не в силах сдержать восхищение.

— Действительно, очаровательная у вас дочь! — улыбнулся Леван. Он встал и подал Маринэ руку.

Маринэ светилась гордостью и самодовольством.

— Мы поехали, Тиночка, — сказала она матери. Маринэ всегда называла ее Тиночкой.

Прощаясь, Леван снова поцеловал руку Тинатин.

— Благодарю за доверие, — сказал он и щелкнул каблуками.

У Тинатин от удовольствия вырвались какие-то похожие на смех звуки, и она ласково похлопала его по щеке.

Они мчались по городу с большой скоростью. Леван иногда поглядывал на Маринэ. Она чувствовала его взгляд, улыбалась. Ехали молча, пока Леван не выбрался на широкую и прямую Комсомольскую аллею.

— Фея Миндадзе, — наконец произнес он. — А ну-ка снимите ваши роскошные перчатки!

— Что ты сказал? — растерянно переспросила Маринэ.

— Сними перчатки, я сказал, — Леван отвернулся и вдруг зло закричал кому-то в окно: — Куда лезешь, жить надоело?

Маринэ была своенравной девицей и никому другому не простила бы ни этих слов, ни этого тона. Никому другому, но не Левану Хидашели. Этот его повелительный тон был даже приятен. Ей нравился твердый характер ее будущего — она была уверена — мужа.

Все это, как ей казалось, походило на семейную сцену. Снимать перчатки она, правда, не торопилась, смотрела на Левана выжидающе, а он молчал. Тогда она не торопясь, сохраняя чувство собственного достоинства, стянула левую перчатку.

Он молча глядел вперед. Так же медленно и неохотно стянула и правую, а потом перебросила их одну за другой через плечо на заднее сиденье.

— Очень хорошо… А теперь эту цепь, — так же не поворачиваясь, произнес Леван.

Тут уж она не выдержала:

— Я вижу, ты начинаешь хамить!

Леван затормозил, да так, что Маринэ чуть не стукнулась головой о переднее стекло.

Он взял ее за подбородок, повернул к себе ее лицо, заглянул в глаза. Маринэ потупилась и оттолкнула его руку.

Тогда Леван расстегнул цепь, подхватил медальон и вслед за перчатками закинул его на заднее сиденье,

— Я не раз говорил тебе — когда ты со мной, одевайся попроще. Ты прекрасно знаешь, не терплю маскарадов.

Он расстегнул верхнюю пуговицу своей рубашки у самого ворота и тронул машину.

Они попросили накрыть стол на веранде. У колонны устроились Леван и Нодар Эргадзе. Маринэ усадили на другом конце, рядом с Важей Двалишвили. Во главе стола сел Резо Кавтарадзе, а напротив Бидзина Артмеладзе.

— Пока я не уезжал из Тбилиси, мне как-то в голову не приходило посещать ресторан на Мтацминде, — сказал Леван.

— Да, мы привыкли к нашему городу, не замечаем его красоты. А летом нигде не сыщешь местечка лучше, — ответил Нодар.

Нодар был значительно меньше крупного, красивого Левана Хидашели, но выглядел очень сильным и здоровым. Упрямые его волосы беспрестанно падали на лоб, беспокойные глаза цвета старого меда горячо поблескивали.

Работал он начальником смены Руставского металлургического завода. А Важа Двалишвили руководил разливочным пролетом. У него был вид человека спокойного.

Это чрезмерное спокойствие в цехе порой даже раздражало людей. Но результаты его работы всегда были отличными. Он умел толково организовать дело. В институте, насколько Леван помнил, всегда был хорошим студентом, а на заводе считался великолепным специалистом.

Бидзина Артмеладзе превратился за эти три года, пока Левана не было в Тбилиси, в чиновника. Особенно глаза у него были неприятные — холодные, невыразительные, стеклянные, такие к медвежьей шкуре приделывают. Весь он как-то подчеркнуто подтянут и застегнут на все пуговицы. Даже сегодня, в такую жару, на нем белоснежная рубашка и галстук. Работает он в Научно-исследовательском институте черной металлургии.

Леван смотрел на ребят — все очень изменились. Перемену, происшедшую с ними, можно было определить одним словом — они стали серьезней. Кроме Бидзины. В его манере держаться появилась не только самоуверенность, но даже развязность, чего прежде не было.

Когда Леван отказался от аспирантуры, место его занял Бидзина. Конкурировать с Хидашели Артмеладзе, человек средних способностей, был не в силах. Он это знал сам. Но когда Леван вместо аспирантуры отправился работать в Магнитогорск, Бидзина понял — его мечта может стать явью. Сейчас диссертация Артмеладзе уже была готова, до защиты остались считанные дни.

Леван всегда недолюбливал Бидзину. Но тот делал вид, что не замечает неприязни, и всячески старался затесаться в число друзей такого популярного среди студентов парня, каким был Леван. Сказать, что Леван любил остальных присутствующих здесь, тоже было трудно. Но он считался с ними, ценил их по достоинству. Больше других ему нравился Двалишвили. Внутренне он чувствовал, что Важа способнее его, Левана, только никогда не умеет эффектно проявить свои способности.

Хидашели быстро и легко сходился с людьми, был гораздо обаятельнее, эрудированнее, чем замкнутый Важа. Но Хидашели знал и то, что Важа в большей степени, чем он сам, обладает чутьем и смекалкой, необходимыми и ученому. Когда Леван говорил о каких-нибудь специально технических вопросах, он всегда смотрел в глаза Важе и говорил будто бы с ним одним. Но Двалишвили, несмотря на свои способности, никогда не был в числе отличных студентов.

— Знаешь, — сказал он однажды, когда Артмеладзе в очередной раз возмутился его тройкой, — по-моему, вполне достаточно было бы двухбалльной системы: удовлетворительно и неудовлетворительно. Удовлетворительно — если студент разбирается в предмете, понимает, что к чему. Ведь только потом, в деле, станет ясно, кто из нас чего стоит.

Как все талантливые люди, Важа был фанатичен во всем, что касалось его дела, его профессии. Леван много раз видел, как сияло его лицо, когда он решал какую-нибудь сложную задачу и находил интересное решение.

Важа Двалишвили был влюблен в металлургию и не мог даже представить, что можно работать в исследовательском институте.

Резо Кавтарадзе в представлении Левана тоже был стоящим парнем. С ним Хидашели учился еще в школе. Кавтарадзе был человеком дельным, принципиальным, умеющим отстаивать свое мнение, В спорах и в делах он всегда горячился. Но, пожалуй, только с ним Леван бывал откровенен по-настоящему, делился своими мыслями и чувствами. Правда, это случалось прежде. С каждым годом Леван становился все менее откровенным и разговорчивым.

А сейчас Хидашели поймал себя на мысли, что ему как-то неловко в присутствии Резо. Будто тот знал о нем больше, чем надо, и нечто такое, что могло скомпрометировать.

Нодар Эргадзе по своим способностям значительно уступал товарищам, хотя по призванию был настоящим инженером, завод считал своей стихией. Леван хорошо помнил, как познакомился с Нодаром. Тот только приехал из деревни и держался в институте робко. Однажды, когда ребята записывались в футбольную секцию, Нодар подошел к Левану, бывшему центром нападения в институтской команде, и тихо произнес:

— Можно, я буду твоим дублером?

Хидашели поглядел на парня сверху вниз. Он не любил, когда человек так легко признавал чужое превосходство, и отнесся к Нодару немного пренебрежительно, но вскоре ему пришлось изменить свое мнение об Эргадзе. Нодар оказался намного воинственнее и сильнее, чем предполагал Леван.

Хидашели еще раз окинул взглядом ребят. «Пожалуй, молодцы, что Бидзину захватили. Можно немного поразвлечься». И глаза его насмешливо заискрились.