Съешь меня - Аньес Дезарт

— Сегодня у тебя случайно не выходной?

— Я работаю без выходных.

— Прекрасно. Если их нет в расписании, можно отдыхать в любой день. Раз ты не сможешь уделить мне целый день, устроим хотя бы выходной вечер.

— С чего вдруг?

— Хочу пригласить тебя в ресторан.

— Ты шутишь?

— Вовсе нет.

— В день открытия моего ресторана ты не удосужился прийти.

— Я был в Торонто.

Мой брат путешествует, много и с удовольствием. Он не страдает морской болезнью, и смена часовых поясов ему нипочем. Я знаю об этом не с его слов. Он никогда не хвастает. Просто раньше мне случалось ездить вместе с ним, тогда-то меня и поразила его исключительная выносливость.

— А теперь ты вернулся, звонишь мне и думаешь, что я всегда к твоим услугам. Как услышу тебя, так сразу все брошу и прибегу. Я не могу закрыть ресторан. Я разорюсь.

— Да, знаю, в конце концов разоришься. Один вечер роли не сыграет. Жди, я за тобой заеду.

— На мотоцикле?

— Ну да.

Я старше, но Шарль командует мной, потому что он умней. Это было ясно с самого начала. Так уж фишка легла. Будучи совсем крошкой, Шарль уже подавлял меня своим совершенством. Он никогда не капризничал и на удивление исправно проделывал все, что положено младенцу. Отлично ел, отлично спал, да и во всем остальном был выше всяких похвал. Долгое время я, содрогаясь от ненависти, вглядывалась в его глаза. И видела в свинцово-серых блюдцах свое отражение. Наклонялась, чтобы рассмотреть себя получше. Он протягивал ручки, хватал меня за щеки и принимался рассеянно сосать мой нос. Несмотря на собственный нежный возраст, я не могла заподозрить его в глупости и порадоваться. Я считала, что это у него такое своеобразное чувство юмора.

Шарль выбрал невероятно изысканный ресторан. Я в таких еще не бывала. В противоположность брату я в незнакомой обстановке теряюсь. Здесь все было продумано и подобрано с исключительным вкусом. Я заметила, что скатерти положены небольшие, специально, чтобы из-под них кокетливо выглядывали точеные изящные ножки столиков. Эта деталь меня поразила: действительно, если ножки красивые, зачем их прятать? И вилки с ножами какие-то необычные; по виду старинное серебро, начищенное до блеска, а возьмешь — они легче пушинки. Совсем невесомые, кажется, будто ешь руками, будто еда сама оказывается во рту. Что подумал бы хозяин этого ресторана, побывай он «У меня»? Мне стало мучительно стыдно. Я жалкая неконцептуальная собачонка.

Я заказала карпобротус и трюфели под соусом. Карпобротус, или полудник, — это редкий сорт салата, он похож на зеленую розу. У него мясистые листья, плотно прилегающие к толстому очень вкусному стеблю. Понятия не имею, где его покупают. Зато «У меня» всегда есть салат-латук, салат-ромен и сурепка. Последнюю я добавляю в дичь: по-моему, сурепка вполне подходит к дичи, ведь это дикорастущая трава, и я рада, что нашла ей достойное применение. Хотя не все со мной согласны: большинство с гримасой отвращения оставляют сурепку на краю тарелки, словно я положила в жаркое несъедобное украшение. Невзирая на неудачи, я отважно выхожу за рамки обыденного. Это мой долг перед природой и ее дарами. Дичь с сурепкой. Авокадо с грейпфрутом. Сыр с белым вином. Я рушу привычные сочетания, то и дело крою не в масть.

Непонятно, как в этом ресторане устроено освещение. Ни люстр, ни свечей — мягкий свет струился неведомо откуда, обтекал нас расплавленным золотом, вернее, мы сами плавились в золотом сиянии. Оно ласково обволакивало моего брата, меня, других посетителей. Словно мы ужинали на закате солнца, а закат все длился. Нимбы осеняли головы официантов. Мы все были так прекрасны, что мне подумалось: может, мы в раю? Благая всемогущая рука погрузила нас, пряничных человечков, в патоку забвения и неги, украсила наши щеки и лбы радужными полумесяцами. Я попробовала волшебный салат — такого нигде не купишь, его нужно собирать ночью при свете ледяного факела в Броселиандском лесу[1], сейчас мне это яснее ясного, — попробовала и поняла, что даже лучшие мои блюда, которыми я так горжусь, не идут с ним ни в какое сравнение. Я не ожидала, что знамение, указующее, что я сбилась с пути истинного и непомерно возгордилась, будет явлено мне столь зримо. Я невольно сравнивала свой ресторан с этим, роскошным, вполне концептуальным, — уж его-то всякий правильно назовет и определит. Жестокое сравнение! Я не пудель, спасовавший перед доберманом, не пекинес, испугавшийся Лабрадора; я плюшевая собачонка, причем замызганная, никудышная, никому не нужная, что пылится на витрине захолустной бакалеи, поскольку некогда возомнила себя очаровательной игрушкой, способной привлекать покупателей. Я не ждала опять-таки, что именно Шарль подтолкнет меня к осознанию горькой истины. За что? За какие грехи он привел меня сюда? Может быть, решил, что милосерднее разрушить иллюзии одним махом, внезапно и быстро? Хотя вряд ли. «У меня» он ни разу не был. Не пробовал моих кушаний, не видел моих столов и стульев. Брат все это время что-то мне рассказывал. С тех пор как мы пришли в ресторан, он не умолкал ни на минуту. Самое ужасное — я ничего не слышала. То есть я слышала звук его голоса, словно шум прибоя, который то завораживает, то раздражает, то убаюкивает, то бодрит, но не понимала ни слова — да и кому удалось бы различить слова в рокоте волн?

— Знаешь, я совсем тебя не слушала.

Во избежание недоразумений лучше признаться сразу. Лишь бы не оказалось, что он сообщил мне о смерти невесты, потере работы или неизлечимой болезни. Я не на шутку испугалась, что так оно и было. Но брат в ответ лучезарно улыбнулся:

— Ничего страшного. Могу кратко пересказать содержание своей выдающейся речи. Во-первых, я говорил о новой гимнастике, которую делаю по утрам. Во-вторых, о том, как обнаружил это очаровательное заведение. Тебе здесь нравится?

— Где?

— В ресторане.

Он обвел все вокруг широким плавным жестом с таким скромным видом, будто весь зал, столики, официанты и даже гости принадлежали ему издавна и по праву.

— Меня здесь все унижает, — выпалила я, не успев сдержаться.

Какой оскорбительный непонятный ответ!

Однако Шарль по-прежнему улыбался. Он ничуть не обиделся. Он смотрел на меня с любопытством. Он хотел понять, чем меня унизил ресторан. Может быть, все дело в нашем еврейском происхождении? Или мои взгляды резко полевели с тех пор, как мы виделись в последний раз? Или мне не понравился салат?

Я объяснила, что чувствую себя полной идиоткой, потому что… Черт! О чем тут спрашивать? Он что, забыл? Я тоже открыла ресторан! Тружусь с утра до ночи, света белого не вижу. Весь день стою, мешаю соусы, так что спину ломит и руки отваливаются. А ничего оригинального придумать не могу, и стиля нет. Официантка из меня никудышная. Сноровки не хватает: я все опрокидываю, путаю, двигаюсь как черепаха, даже когда спешу. Не умею разговаривать с посетителями, непринужденно болтать, острить. И освещение паршивое: две неоновые лампы в глубине зала и еще два громадных оранжевых абажура — в первый день они мне нравились, но потом я их возненавидела всей душой. И я прекрасно понимаю, что ничего не смыслю в ресторанах, что это особое искусство, профессия, а я неуч, отсюда и чувство унижения. У меня вообще ни знаний, ни умений, я неудачница, дура набитая, жалкая собачонка. Лучше бы мне исчезнуть, провалиться…

Я удержалась и голос не повысила, но справиться со слезами не смогла. Я расплакалась именно в тот момент, когда к нам подошел официант, красивый юный брюнет с длиннющими ресницами, и переменил тарелки.

— Спасибо, — сказал Шарль. — У вас все так вкусно!

Брат выглядел растроганным, поблагодарил проникновенно, и можно было подумать, будто я плачу от умиления, ведь все так вкусно! Без лишних слов он сместил акценты, и мои слезы выглядели теперь слезами возвышенного эстетического наслаждения. Низкая истина завуалирована, неловкости как не бывало. Юноша сочувственно мне улыбнулся. Он разделял мой глубинный непередаваемый восторг, во всяком случае, думал, что разделяет. Острота салата и кислинка уксуса — какая гармония! Наверное, относя тарелки, он сказал шеф-повару, что его искусство заставило рыдать очередную посетительницу. А тот с особым чувством наточил огромный нож — в широком лезвии отразились плотоядные красные губы — и вонзил его в нежный сочный телячий бок, чтобы поощрить меня отбивной.

Мне стало стыдно, что я раскисла при Шарле. Я хотела быть сильной, благоразумной, волевой. И внутренне взывала к утерянному философскому трактату, бодрому и трезвому: старайтесь внушать окружающим уважение, а не сочувствие и жалость. Слезы мгновенно высохли. Я гордо расправила плечи, глянула на брата, и мы так и покатились со смеху:

— Ты способна выкинуть что угодно, вот за это я тебя и люблю!

— В смысле? — Я вмиг посерьезнела.