Съешь меня - Аньес Дезарт

Друзья сказали, что стулья и столы у меня замечательные, их и чинить не нужно. «Почему пирог с цветочной капустой зеленый?» — спросила мама. Она всегда относилась к моей готовке с опаской и, видимо, решила, что начинка покрылась плесенью. «Потому что я положила туда укроп и лук-скороду. Так вкусней и полезней». Папа чуть не подавился. Он не выносит травы. Считает, что она пригодна в пищу одним коровам и анорексичным девицам. Из всех известных мне людей только мама называет цветную капусту «цветочной». По-моему, прелестно, и за это я готова простить ей многое. А она, интересно, прощает меня? К моему великому огорчению, наибольшим успехом пользовался маринованный тунец. Обошелся он дорого, вкладывать душу в него не пришлось, я просто подала его к столу. И благодарить за него нужно море, а не меня. Обидно, очень обидно. Решено: отныне «У меня» никакой маринованной рыбы.

Глава 4

Первые посетительницы ресторана «У меня» — две лицеистки. Они переступили порог в начале первого. Со знаменательного дня открытия прошло немало времени. Единственным, кто навестил меня до сих пор, был владелец цветочного магазина по соседству. У него ужасно пахло изо рта, и он объявил, что исключительно придирчив. С такой гордостью, будто речь шла об исключительной родовитости. Полагаю, он занялся цветами в надежде заглушить зловоние собственной желчи, отравлявшее воздух в наследном замке. «Если бы вы вправду были придирчивы, то придрались бы к собственному здоровью! Чем больше брюзжишь, тем больше в организме черной желчи. Волосок на телеэкране — и готово, она разлилась! Салат с анчоусами, поданный на картонной тарелке вместо фарфоровой, вызывает желудочные спазмы, а там и до воспаления пищевода недалеко. Покупательница назвала анемоны лютиками — вот уже горечь во рту. Поменьше придирайся — и самочувствие будет лучше, и воздух на нашей планете чище», — хотелось мне ему сказать. Но разумеется, я промолчала.

Однако он почувствовал неловкость и счел своим долгом великодушно предложить: «Я могу отдавать вам непроданный товар для украшения. Мое доброе имя не позволяет мне держать в магазине цветы дольше четырех дней, иначе они не простоят неделю, как привыкли мои покупатели». Он ожидал живейшей благодарности, но я не смогла выдавить ни слова. Ни звука. Даже улыбнуться не смогла. А все из-за скверного запаха. Внутри его, казалось, гнил крошечный трупик. «Не бойтесь, они еще совсем свежие», — заверил он. Видимо, прочел в моем взгляде крайнее отвращение.

Он ушел, я наконец вздохнула полной грудью и вспомнила Лесли, шпагоглотательницу: она доводила меня до ручки вечными жалобами, вялыми и какими-то особенно тягучими из-за ее американского акцента. «Опять мясо», — скулила она. От овощей у нее, видите ли, начиналась отрыжка. А если я подавала макароны, Лесли стонала, что они откладываются непосредственно у нее на бедрах. Я пыталась ей втолковать, что от макарон не толстеют. В ответ она закатывала глаза и качала головой с печальным смешком, похожим на блеяние овцы.

Мои первые посетительницы не имели с ней ничего общего. Славные такие школьницы. Плотненькие. Джинсы обтекают крутые бока. «Какие симпомпончики», — умилилась я про себя. Очень они мне понравились, этакие персики-переростки. Мне даже захотелось ткнуть пальцем в их голые упругие розовые животики. Само собой, я удержалась.

Они попросили подать им только закуску. Я удивилась.

— А то выйдет слишком дорого, — объяснили они свой скромный заказ.

— Вы же останетесь голодными. У вас во второй половине дня есть еще уроки?

— Да, философия.

— Нужно хорошенько подзаправиться, а потом уж философствовать. Так и быть, накормлю вас за полцены. Ради будущего мировой философии. Это мой посильный вклад. И если одна из вас станет великим мыслителем…

Больно я разговорчивая стала. Мое красноречие утомило бедняжек. Девочки решили, что я немного того. Зато мое великодушие их не смутило. Они им немедленно воспользовались. Наблюдая, с какой жадностью они поглощают авокадо с грейпфрутом, я засомневалась: а правда ли они такие уж милашки? Тут я заметила, что на газовом кране преспокойно сушится лифчик. Надо же, я забыла его убрать! Не очень-то удобно, когда все твое хозяйство на виду у посторонних. Спрятала лифчик в карман и полезла в холодильник за ромштексом, тонко нарезанным и давно ждущим своего часа, — час настал, пора пустить ромштекс на фрикадельки. Большинство хозяек возмутилось бы, увидев такое варварское обращение с превосходным мясом. Но я не какая-нибудь домохозяйка. Я владелица ресторана. А потому творю с мясом, что хочу. Это не бесхозяйственность, а залог качества. Раскромсала сочные кусочки. И чтобы вой миксера-комбайна не нарушал беседы голопузых философинь, удалилась с ним в туалет. Что ни говори, готовить у всех на виду не так уж удобно. Я представила себе, что будет, когда ресторан наполнится народом: я мечусь между столиками, обслуживая разом двадцать пять человек, не поспеваю с заказами, что множатся в геометрической прогрессии… И пошуметь миксером негде — туалет тоже забит. У меня от ужаса закружилась голова. «Закрыть ресторан никогда не поздно», — утешила я себя.

Вернувшись, я обнаружила, что школьницы выложили на столик сигареты. Мне страшно захотелось объявить им, что «У меня» не курят. Нет, это было бы глупо. Во-первых, нечестно — я сама курю, во-вторых, крайне невыгодно. Юные обжоры расправились с супом в один миг. Куда смотрят их мамочки, почему не объяснят, что есть нужно не спеша: отправила ложку в рот и на стол положила. Дым от сигарет «Кэмел» смешался с чадом от сковородки. В кисее тумана мы казались привидениями. Барышень задымление ничуть не смутило. Я с радостью отметила, что мои первые посетительницы не умрут от разборчивости. У дверей столпились прохожие, — пытались понять, откуда дым. Вот он, первый шаг к славе. Какой-то незнакомец вознамерился нас спасти. Ворвался с криком: «Вызываю пожарных!» От неожиданности мы так и подскочили, а потом дружно расхохотались. Да, чудесная у меня атмосфера.

Я успокоила его, предложила присесть. Открыла настежь дверь, чтобы проветрить, и принесла кружку ледяного светлого пива. «Раз я зашел, неплохо бы перекусить», — сказал он и распустил галстук. Я заметила, что он поглядывает на золотистые девичьи животики. И твердо решила угостить их сладким.

«Вы такая добрая!» — проговорила одна из школьниц, подбирая кусочком хлеба соус с тарелки, которую я как раз собиралась забрать. Все-таки они симпатяшки. Про себя я назвала их талисманами и решила, что девицы принесут мне удачу. У меня зародился необычный план. В мой ресторан должны почаще заглядывать красотки, для них у меня будут скидки и подарки. Мужчины повалят, чтобы поглазеть на них, и деньги потекут ко мне рекой. Любой бизнес в конечном счете оборачивается рабовладением или сутенерством — таков закон. Я попыталась найти хоть одно исключение и не нашла. Но стыдиться мне нечего. Я знала, на что иду, когда открывала ресторан «У меня». Да, я такая. Это по мне.

Глава 5

Мне приснилось, что ко мне в ресторан пришли поужинать битлы. Все четверо. Пол Маккартни, Джон Леннон, Ринго Стар и… ну, тот, — его имя я вечно забываю. Я увидела их, обрадовалась и смутилась, что никак не вспомню, как зовут четвертого. А вдруг придется представлять их публике? Напрягаю память — бац, провал, пустота или, еще того хуже, типичное не то: Джим Моррисон, Джими Хендрикс, Лоу Рид… К счастью, в ресторане пусто. Так что зря я испугалась, объявлять их имена не придется. Говорю им, как много они для меня значат, в ответ они трогательно смущаются и садятся у самой кухонной двери. Нам хорошо вместе, мы понимаем друг друга без слов: я вожусь у плиты, они ждут за столиком, нарочно выбрали место ко мне поближе. Я польщена, но принимаю этот знак внимания как должное, — и во сне знаю, что это сон.

Я принимаю заказ, и вот незадача: Пол Маккартни хочет рыбы в панировке. Кстати, я забыла упомянуть, что все они отлично говорят по-французски, без всякого акцента. Рыбы в панировке нет в меню, и я корю себя за пренебрежение к простым блюдам. С чего я взяла, будто «У меня» нельзя подать ничего, кроме деликатесов, вроде спинки трески под ежевичным соусом с луговыми опенками, слоеного пирога с баклажанами и нежным мясом ягненка, пирожного с творогом, изюмом и коньяком? Отвратительно. Оказывается, я сноб. Я готова провалиться со стыда. Возмущенный взгляд Йоко Оно уничтожает меня окончательно. Откуда она взялась? Сначала я ее как-то не заметила (да ее и не было; в снах вечная неразбериха: все исчезают и появляются в самый неподходящий момент). И Йоко права. Мерзко подлаживаться к буржуазии, когда во всем мире… Хватит пороть чушь и оправдываться. За дело! Вынимаю из холодильника внушительного налима. Беру острый нож и отрезаю самый сочный кусок. Подальше от хребта — на мой вкус там многовато кровеносных сосудов. Подальше от брюха — там мякоть всегда безвкусная, дряблая, неживая, словно обвисшие уши затравленного до смерти чуда морского. Получился белый плотный брусок. Точно такие были в наборе деревянных кубиков, которые я пудами покупала сыну: он строил из них великолепные крепости. Кто бы закрыл тяжелым воспоминаниям дорогу в легкий мир снов? Как больно давят они на сердце. Итак, передо мной идеальный кирпичик, крепенький, белый, гладкий. Толку сухари и обжариваю их в сливочном масле. Толку недостаточно мелко, во всяком случае, когда я жарила рыбу сыну, выходило мельче. Он ел ее с удовольствием, втайне радуясь, что живет в на редкость правильном мире: прямоугольные кубики, прямоугольные куски рыбы, прямоугольное мыло в ванной — после ужина он всегда охотно мылся. Стоп, это какой-то бред. Я понятия не имею, о чем думал мой сын. Это все сон виноват: спящий воображает о себе невесть что: он и всемогущий, он и всеведущий. Толченые сухарики стали золотистыми; макаю рыбу в яйцо, со всех сторон обваливаю в сухарях — отлично: филе налима неузнаваемо — теперь это вылитая рыба в панировке. Когда я подаю рыбу на стол, Пол Маккартни издает радостное восклицание и в благодарность мне принимается петь «Norwegian Wood». Остальные ему подпевают. Даже Йоко Оно. Где-то за кадром музыка. Гитары и сопровождение. Я потрясена. И плачу от счастья. Потому что как раз под эту песню впервые узнала, что такое физическая любовь.