Лес богов - Балис Сруога

Если кто-нибудь не выказывал должного усердия, приличествующего военному времени или поддавался соблазну саботажа, то Лютке применял необходимые меры поощрения. В ход пускались специальная нагайка, дубинка, а порой и кирпич. Иногда новичку прибавлял прыти и удар подкованного сапога.

Второй популярный номер гимнастической программы не уступал первому. Заключенные состязались в беге.

Бегали новички по команде Лютке. Бег с препятствиями. Бегом! Ложись! Бегом! Ложись! Это упражнение было особенно эффектно весной или осенью, да и просто в ненастную погоду — после дождя, когда во дворе лагеря стояли лужи воды и липкой грязи. И горе новичку, который вздумает беречь свою одежду. Цель состязания была гениально проста: выяснить не кто быстрее бегает, а кто скорее устает. Уставшие рассматривались как неисправимые лентяи, упрямцы и саботажники не признающие авторитета власти.

Хоть ты и смертельно устал — не признавайся в своей усталости во время гимнастических упражнений!

У регистрационного стола новичков Лютке показывался редко. Для этого он был слишком крупной фигурой. Да и делать ему здесь было нечего. Расквасишь нос, залепишь пощечину, дашь пинок в живот, угостишь дубинкой — только и всего. Ничего нового не придумаешь — весьма ограничены возможности. Те же номера. Скучно.

И наконец у Лютке была еще одна обязанность. Он оглашал, кого поведут на расстрел, кого на виселицу. Когда Лютке показывался в лагере будь то днем или вечером, чудилось — подул холодный пронизывающий ветер прямо с северного полюса. Черт знает, чьи фамилии назовет фельдфебель. В любую минуту можешь услышать и свою… Иногда Лютке довольствовался одной-другой фамилией, порой он перечислял десятки. Нет, его посещение никого не радовало.

Тем не менее, не следует преувеличивать заслуги Лютке: фамилии подбирал не он. Лагерь был исполнительным учреждением — в нем пытали, карали, изводили заключенных. Предрешало их участь гестапо, присылавшее узников. Освобождение арестованных также находилось в его компетенции. Политический отдел играл роль посредника или помощника палача. Докладные записки верховной власти в Берлин о поведении узников писал начальник лагеря почти всегда пребывавший не в ладах с политическим отделом. Политический отдел составлял только списки заключенных и складывал их в отдельные папки. Но и с такой работой он не всегда справлялся — это был самый безалаберный отдел в лагере.

Осенью 1944 года из Штутгофа сбежал поляк — участник Варшавского восстания. Нужно было отметить в книгах, что он испарился. Стали искать документы. Нет документов. Искали день, искали другой… Наконец нашли их где-то за шкафом, у печки. А в документах указывалось, что поляк должен был быть немедленно повешен.

Как же его повесишь? Ищи ветра в поле. Так и не восторжествовало правосудие. Не поймали неповешенного висельника.

В лагере отбывала наказание группа заключенных, присланных для перевоспитания. Их по истечении определенного срока выпускали на свободу. Политическому отделу вменялось в обязанность чтение освобождаемым напутственных проповедей и выдача документов. Каждый выходящий на волю должен был заверить собственноручной подписью нижеследующее:

1) Мне возвращены отнятые вещи.

2) В лагере я не нажил никаких болезней и не получил телесных повреждений.

3) Обязуюсь ни словом не обмолвиться о виденном слышанном и происходившем со мной в лагере.

4) Если на свободе услышу разговоры, увижу действия направленные против национал-социалистов, то немедленно доложу полиции.

5) Настоящий документ подписал добровольно. Никакого насилия, надо мной не было совершено.

Что правда, то правда. Никто не принуждал подписываться. Хочешь пожалуйста, не хочешь — не надо. Подписавшего отпускали, а не подписавшего оставляли в лагере, предоставляя ему возможность поразмыслить на досуге. Повторное приглашение было большой редкостью. Тугодумы, оставшиеся за колючей проволокой думали так напряженно, что в конце концов увлеченные размышлениями, вылетали в трубу крематория.

В политическом отделе была картотека заключенных, ею официально заведовал фельдфебель СС Кениг, в прошлом владелец трактира, крикун и музыкант: он играл на трубе. Больше всего, на свете Кениг боялся призыва в действующую армию и отправки на фронт, поэтому он всячески старался угодить высшему начальству. Но заискивал и перед заключенными; кто знает, что может случиться? Так и маялся, бедняга. Помочь узникам он, конечно, не мог, но и вреда никакого им не причинял. Завидев Лютке, Кениг принимался с пеной у рта орать на заключенных, но стоило Лютке скрыться, и Кениг снова разговаривал с заключенными, как со старыми знакомыми угощал их сигаретами. Все знали, что Кениг орет для отвода глаз. Среди нас он слыл недурным человеком. За два года Кениг ни разу даже не толкнул заключенного, что в лагере считалось из ряда вон выходящим явлением.

В рамках политического отдела существовал еще фотографический подотдел. Заведовал им фельдфебель, нахал и сладострастник. Занятый своими фотографиями он почти не вмешивался в дела лагеря. Иногда только присутствовал при регистрации новичков. Поругается, поворчит, одного-другого угостит пинком — и все. И тут им руководила не злоба, а сознание собственной исключительности. Он был пруссаком, и человечность была ему чужда от рождения.

Фотографа обуревала одна забота — угодить штутгофским вдовам и солдаткам. И не только фотоснимками на память…

Работа в политическом отделе носила какой-то фатальный характер. Чем больше трудились в нем люди, тем заметнее становился беспорядок. Наконец в январе 1945 года при эвакуации лагеря все документы политического отдела были торжественно сожжены во дворе. Так завершилась его многотрудная деятельность.

СОТРУДНИКИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ОТДЕЛА

Все заключенные лагеря были разбиты на рабочие команды. К каждой был прикреплен эсэсовец — Kommandofuhrer — руководитель команды, отвечавший за порядок и работу. Но самой работой руководил один из заключенных, назначавшийся, властями и именовавшийся итальянским словом «саро», что значит «голова». Мелочи лагерного обихода немцы позаимствовали у дуче, сохранив при этом и некоторые итальянские термины. Тем не менее, слово «капо» мы толковали по литовскому словарю. Увы в своем толковании мы не были единодушны. Одни, например, утверждали что название «капо» происходит от литовского слова kapoti, то есть рубить, сечь. Другие полагали, что сей термин является, искаженным литовским словом kapas — могила… Своими действиями капо вполне оправдывали наши лингвистические предположения… Помощник капо официально назывался «Hilfscapo» а мы его называли попросту «вице-могильщиком».

В 1943–1944 годах начальником рабочей команды политического отдела был заключенный Шрейдер, сравнительно молодой человек, лет 25–27. Высокий, стройный, кудрявый. Женщины так и льнули к нему. Он был сыном высокопоставленного немецкого чиновника-инженера, служил в начале войны во флоте. В лагерь Шрейдер попал за клептоманию. Носил он значок политического узника — красный треугольник. Впрочем, и все другие моряки, сидевшие за воровство тоже разгуливали с красными треугольниками. Шрейдер и в лагере пытался использовать врожденные таланты, но неудачно. Его способности сразу удостоились солидной аттестации: грудь и спину Шрейдера украсили дощечки с надписью: «Он обобрал своих товарищей-арестантов»..

Недели две постукивал Шрейдер злополучными дощечками. Избавившись от них, он попал на работу в политический отдел. Еще бы! Шрейдер владел грамотой и к тому же был немцем. Вскоре он дослужился до начальника команды и почувствовал себя как рыба в воде. Вот что значит призвание! Он сделался одним из самых рьяных головорезов и с воодушевлением выполнял свои разбойничьи функции.

В его обязанность входило измерять рост новичка и снимать отпечатки пальцев. На столе у Шрейдера всегда лежала нагайка, сплетенная из проволоки, или дубинка.

Приходит, бывало, новичок, съежившийся, напуганный, согбенный. Частенько жестоко избитый. Порой ни слова не понимающий по-немецки. Шрейдер окинет такого взглядом, прикидывая, как можно и как нужно с ним обращаться.

Из рядов выкликал сам Шрейдер. Новичок порой не слышал, порой не понимал, что вызывают именно его. В особенно затруднительном положении оказывались заключенные-чужестранцы, фамилии которых Шрейдер безбожно коверкал. Растерянный новичок совершенно не знал, как вести себя, куда идти. Ему и в голову не приходило, что на окрик следует мчаться рысью, а не плестись шагом. Не знал он и многих других необходимых вещей. Шрейдер, бывало, терпеливо обучает новичка-неуча: то по уху, то сапогом в живот… И кулаками, и плетью, и палкой…

Новичок входил, как входят все нормальные люди. Шрейдер встречал его на пороге. Удар в живот — и новичок вылетает во двор вверх тормашками. Вызов повторяется. И опять удар, и опять новичок летит на землю. Урок длился до тех пор, пока заключенный не догадывался, что на зов надо мчаться — рысью. Новички, наблюдавшие за назидательными упражнениями Шрейдера, быстро постигали, в чем дело, и заранее готовились. Но для них Шрейдер подготавливал другие испытания. В лагере вообще никогда не предупреждали, что и как следует делать. Узники должны были сами сообразить, что к чему. Соображать помогала дубинка. Так и Шрейдер, бывало, учит до тех пор, пока его ученик начнет понимать по-немецки и стоять только так как хочется Шрейдеру. Обученного новичка, покидавшего канцелярию, Шрейдер напутствовал ударом сапога в зад или палкой по спине.