Ищите связь... - Владимир Архипенко

— Заблудиться тут трудно, а затеряться немудрено!

Получив этот маловразумительный ответ, дружки не удивлялись вовсе, а говорили негромко:

— За следующим кустом направо, а там через орешник — прямиком до полянки…

Тем, кто отвечал им иначе, они улыбались и желали счастливой прогулки.

Подпольная сходка на поляне подходила к концу. Последним выступал Ярускин. Говорил он, как всегда, спокойно и рассудительно, но Краухов, стоящий неподалеку, видел, как на виске у товарища дергается, пульсирует тонкая жилка. Ясно было: волнуется.

— Значит, подведем итоги, — сказал Ярускин, — выступаем послезавтра в ночь на одиннадцатое июля. Первыми начинаем мы на «Павле», за нами поднимаются остальные три корабля бригады. Начнем в два тридцать, когда господ офицеров самый сладкий предрассветный сон сморит. Сигнал для всех остальных кораблей — три револьверных выстрела с палубы. Ну что еще? Все вроде бы и обговорили?

— Вопрос еще напоследок будет! — пробасил кочегар с «Цесаревича». Сергей хорошо знал его по прежнему месту службы и понял, что вопрос будет непростой. И действительно, кочегар спросил:

— А правильно ли мы решили офицеров в живых оставлять? Может, пересмотрим это дело?

— Ну и вылез напоследок! — в сердцах сказал Ярускин. — Какого черта опять возвращаться к тому, что уже решено большинством? Постановили же: офицеров обезоруживать и запирать в каютах. Кончать только тех, кто стрелять попытается. С такими, действительно, не церемониться. И давайте так, товарищи, условимся — революционная дисциплина должна быть покрепче, чем служебная царская. Раз мы постановили — значит, баста! Никаких отклонений. Понятно?

— Понятно! — недовольно пробасил кочегар. — Это я так… Уже и спросить нельзя…

— По спросу и ответ! — засмеялся кто-то.

Из леса к пристани возвращались по одному, по двое. Сергей пошел вместе с Ярускиным. По дороге вспомнили о Косте Недведкине. Вот кто нужен был бы сейчас с его опытом, редким умением воздействовать на людей. Но с того памятного дня он словно в воду канул. Прошло уже две недели, а его исчезновение так и осталось загадкой.

От корабельного писаря они уже знали, что Недведкин упомянут в приказе как дезертировавший со службы и что объявлен его розыск…

В то же самое время, когда Краухов и Ярускин вспоминали пропавшего товарища, фамилия Недведкина была произнесена в отдельном кабинете гунгербургского ресторана, где встретились за ужином старший офицер линейного корабля «Павел I» Миштовт и ротмистр Эстляндского жандармского управления Шабельский.

Впрочем, тот, кто не знал Шабельского в лицо, вряд ли мог заподозрить в этом элегантном, одетом в серый костюм господине жандармского офицера. Стась сидел за столом, небрежно облокотись о бархатную спинку дивана, курил дорогую гаванскую сигару.

— И с тех пор никаких вестей? — спросил он у собеседника.

— Представьте себе — ничегошеньки…

— Да, улизнул негодяй. И ведь, между нами говоря, ускользнул от самого опытного нашего филера. Теперь уж дело прошлое, и могу вам доверительно сказать, что Недведкин потому и не вернулся на корабль, что понял, что за ним следят, и не хотел, чтобы через него до других добрались… Надеюсь, вы взяли под наблюдение тех матросов, с которыми он более других общался?

— Разумеется. Хотя, если сказать откровенно, связи его почти не прослеживаются. Очень уж осмотрителен был. Общался со многими, но ни с кем особо не дружил. Пожалуй, из всех матросов был близок с электриком Крауховым. На наш корабль этот матрос прибыл в апреле. А кстати, ротмистр, могу подарить вам одну идею. Право же, может пригодиться…

— Любопытно.

— У Краухова родители живут в Петербурге. Не попытался ли Недведкин искать помощи у них?

— А что? — протянул Шабельский. — Не лишено основания. Благодарствую от души. Эту версию стоит прощупать. Ну а что новенького в настроениях экипажа?

— Боюсь, что на этот вопрос ответить не так-то просто. Мне кажется, события приобретают нежелательный оборот. Не далее как сегодня утром мой агент донес, что два дня назад электрик Панин и комендор Королев беседовали о возможности приобретения оружия.

— Сведения поступили только сегодня? — быстро спросил ротмистр, сделав пометку на листке бумаги.

— Раньше у него не было возможности встретиться со мной с глазу на глаз. К тому же, как он уверяет, ему хотелось разузнать дополнительно кое-какие подробности…

— Любопытно, любопытно… И что еще?

— Еще агент сообщает, что в последние дни матросы стали часто собираться группами, о чем-то шепчутся. Впрочем, это и без агента заметно… А вот сегодня здесь, не берегу, как прослышал агент, должно состояться подпольное собрание.

Шабельский бросил взгляд на циферблат висевших на стене часов, снова сделал пометку на бумажке.

— К сожалению, — продолжал Миштовт, — я узнал об этом совсем незадолго до нашей встречи. Однако же агент обещал дать назавтра дополнительные сведения. Если будет что-то важное, то сообщу вам немедленно. Кстати, завтра мы выходим на стрельбы и после учений возвращаемся всей бригадой на ревельский рейд.

— Значит, в Ревеле и встретимся… А теперь мне пора. Последний вопрос: за ужин будем расплачиваться по обычаям Руси или же по-немецки?

— Боже мой, какая мелочь! — махнул рукой Миштовт. — Оставьте все на меня, о чем говорить…

— Обезоружен любезностью. Очень благодарен-с! Честь имею.

Прощаясь с собеседником, Стась лучезарно улыбался и крепко жал руку. На лице Миштовта тоже сверкала улыбка. Однако, когда ротмистр вышел, улыбка мгновенно исчезла. Офицер взял со стола счет, взглянул на сумму и недовольно поморщился.

Лейтенант Затурский понимал: полученный от командира корабля фитиль вполне заслужен. Да что говорить, стреляли сегодня из рук вон плохо — сплошные перелеты и недолеты, прямых поражений цели считай что и не было. С самого начала летней кампании носовая башня еще ни разу не действовала так плохо. Правда, результаты стрельбы кормовой башни сегодня были не лучше, но это мало утешало.

И что только случилось с людьми? За прошедшие месяцы Затурский сумел добиться того, что орудийная прислуга действовала слаженно, четко, безошибочно. Он гордился тем, что его матросы подхватывают команды с полуслова и исполняют их быстрее и точнее, чем комендоры других башен. А сегодняшнюю стрельбу и вспоминать не хочется. Орудийная прислуга нервничала, люди непривычно суетились, упускали драгоценные секунды, путали показания приборов.

Было совершенно очевидно, что матросы чем-то до крайности взбудоражены. Но чем? Попытка заговорить об этом кончилась безрезультатно. Отвечали невразумительно, отводили глаза в сторону.

Неужели прав мичман Тирбах? Не далее как вчера вечером он доверительно рассказал, что начальство вроде бы дозналось, будто на корабле чуть ли не мятеж затевается, составило списки и уже принимает какие-то меры.

Раздумья лейтенанта прервал осторожный стук, дверь каюты приоткрылась, и вестовой, не входя, сообщил:

— Так что, вашскородь, господин старший офицер вас к себе приглашает.

Миштовт встретил его, как всегда, вежливым полупоклоном, предложил сесть и без всяких околичностей спросил, не наблюдал ли он в последнее время что-либо необычное в поведении нижних чинов. Когда Затурский рассказал о своих наблюдениях, старший офицер, словно в знак согласия, наклонил голову, показав на мгновенье безукоризненный пробор.

— Что же… — сказал медленно Миштовт. — Ваши наблюдения совпадают с тем, что рассказывали мне и другие офицеры. Команда явно нервничает, приказы выполняются неохотно и небрежно. За спиною офицеров матросы о чем-то шепчутся. Сегодня по боевой тревоге люди двигались к своим постам не бегом, а шагом. О результатах стрельб и говорить не хочется. Словом, все свидетельствует о том, что на корабле затевается что-то опасное. Есть все основания полагать, что группа безответственных элементов мутит команду, подбивая ее на бунт. Пока выяснение обстоятельств еще не закончено. Однако с согласия командира корабля я вынужден был принять кое-какие превентивные меры и взять под наблюдение ряд подозрительных лиц. Обращаю ваше внимание на то, что среди ваших подчиненных надо особенно внимательно присмотреться к Ярускину и Королеву. Кроме того, прошу вас ознакомиться с составленной мной инструкцией, как надлежит действовать офицеру в случае открытого неповиновения команды или иных нежелательных действий…

Когда Затурский, ознакомившись с инструкцией, вернулся к себе, он первым делом достал из ящика стола револьвер, покачал его, словно взвешивая, на ладони, проверил, на месте ли патроны, и положил оружие в карман кителя. Таков был приказ старшего офицера. Однако теперь, когда он остался один, ему уже не казались убедительными слова Миштовта. Не преувеличивает ли осторожный службист возможность матросского выступления? Конечно, команда нервничает. Это очевидно. Но мало ли какими могут быть причины…