Эффект преломления - Диана Удовиченко

— Не хотела, чтобы мы стреляли. Боялась, что пули повредят картины, — неожиданно для себя сказал я.

Анна промолчала, но по взгляду, который она бросила на стену, я понял, что угадал. Портреты — это увлечение, фетиш, то, что есть у каждого упыря. То, что не дает скатиться в безумие. У Батори такая зацепка — прошлое, память о нем. Почему-то ей это важно.

На этом можно было как-то сыграть, поторговаться, еще потянуть время, но Чонг не дал. С идиотским хихиканьем он разрядил обойму в одну из картин. Теперь вместо физиономии Турзо на портрете зияла огромная дыра.

Батори мгновение смотрела на изуродованное полотно, потом издала долгий протяжный крик, постепенно перешедший в кошачий вой. Вместе с ним Анна изменялась — красивое лицо превращалось в кошачью морду, тело, растягиваясь, увеличиваясь, делалось звериным. Вскоре перед нами стояло огромное существо, похожее на пуму, поднявшуюся на задние лапы. Но одновременно в нем угадывались и человеческие черты.

Я выхватил оба водяных пистолета, выстрелил в упырицу, произнося слова молитвы.

Батори небрежно стряхнула капли святой воды с блестящей шкуры.

— Убери пукалку. — Длинный хвост с неожиданной силой ударил по рукам, вышиб пистолеты. — А чтоб меня молитвой свалить, не меньше чем архиепископ нужен.

Я вовремя отскочил: когтистая лапа вспорола воздух там, где только что была моя голова. Анна недовольно зашипела, изготовилась к прыжку.

— Женщина-кошка, твою мать! — заржал Чонг и тоже начал перекидываться. — Гляди сюда, ошибка эволюции!

Превратившись в нетопыря, он ненавязчиво полоснул когтями по портрету Анны, украсив его тремя длинными полосами. Батори завыла, отвернулась от меня и прыгнула на киан-ши.

Упыри сцепились и покатились по полу, ударяясь о стены так, что комната отзывалась дрожью. Вскоре Анна стала одерживать верх, подмяла под себя Чонга, потянулась к горлу. Но киан-ши, собрав последние силы, извернулся, ухватил кошку под бока, взмыл к потолку. Кожистые крылья били по стенам, задними лапами нетопырь сдернул тяжелую люстру. Мы с Машей едва успели отскочить в стороны, как посреди комнаты обрушилась хрустальная махина. Брызнули осколки, уцелевшие бусины запрыгали по полу.

Под потолком Чонг попытался насадить упырицу на освободившийся крюк. Батори отчаянно сопротивлялась, размахивая всеми четырьмя лапами. Движения упырей вошли в резонанс, они закрутились, их начало мотать от стены к стене. Парочка превратилась в смерч, который носился по всей комнате так стремительно, что я не успевал прицелиться.

Скоро Чонг выдохнется, понял я. И тогда Батори порвет сначала его, а потом и нас с Машей…

Вдруг вихрь остановился, превратился в Чонга, который прижимал к стене Анну. Крылья киан-ши были изломаны, плечи и спина покрыты ранами.

— Стреляй! — заорал он. — Быстрее, не удержу!

Батори была полностью скрыта от меня телом Чонга, виднелся только длинный хвост, который нервно лупил по стенам. Я поднял кольт, прикинул, где должно находиться сердце упырихи и выстрелил, потом еще — левее на сантиметр, еще, еще… Пули пробили крыло Чонга, шею, спину… я надеялся, что хотя бы одна пройдет навылет и заденет Анну.

Китаец захрипел и упал, сверху на него свалилась Батори. Кошка билась в агонии — одна из пуль попала в сердце. Я перезарядил кольт и выстрелил еще раз — в лоб твари. Она еще немного подергалась и затихла.

— Возьми… у меня в кармане… нож… — приглушенно раздалось из-под тела Батори. — Голову ей… отпили…

Скинув кошачий труп с Чонга, который снова принял человеческий облик, я достал из кармана его плаща финку с выкидным лезвием.

— Серебряная… — шепнул киан-ши, на губах которого пузырилась кровавая пена.

Под серебром плоть упырихи сделалась мягкой, податливой, словно сливочное масло.

— Ванюська… умираю я… — едва слышно проговорил китаец. — Во мне… серебра… как в хорошем фамильном сервизе… К Чонгкуну иду… Нас было двое… я Чонган, он Чонгкун… два Чонга… близнецы… одна душа на двоих…

Я легко отделил голову и отшвырнул ее прочь. Шея тут же задымилась и скукожилась.

— Все пополам делили… — продолжал Чонг. — И обратили нас одновременно… я без него… половина… убили когда… думал, сам умру…

Зацепка. Все понятно. Для Чонга еще одной зацепкой был близнец, вот почему упырь так искренне горевал по нему. Подобие любви у того, кто ее не может испытывать по определению. Привычка, оставшаяся из жизни. Фетиш, чтобы не сойти с ума.

Голова Батори покатилась к двери, вспыхнула, рассыпалась пеплом. Я знал, что точно так же сейчас вспыхивают и рассыпаются все подданные Анны. Клан Батори прекратил свое существование.

— А потом… ты… — с хрипом выдавливал Чонг. — Ты стал… половиной моей души… вместо Чонгкуна… брат… Ванюшка…

Похоже на то. Зацепка. Он даже пожертвовал собой, спасая меня. Мог бы смыться, сбегать за мастером Чжаном. Но Чонг не хотел меня оставлять. Вот какая штука.

— Интересно… куда уходят киан-ши… — Упырь смотрел на меня, улыбался окровавленными губами. — Я умру совсем… или… Как думаешь… брат?..

— Не знаю.

Я поднял револьвер, выстрелил ему в лоб, как давно мечталось. Чонг выгнулся в последней агонии и замер. Тело его медленно принимало звериную ипостась. Они все так, когда умирают…

Откуда-то потянуло запахом дыма. Я резко обернулся, увидел направленное на меня дуло пистолета.

— Мне очень жаль, — произнес нежный голос.

Из истории рода Батори

Замок Биче, август 1614 года от Рождества Христова

— Спасибо тебе, Дьёрдь, — Анна кокетливо смотрела на любовника поверх кубка с вином. — Не думала, что решишься. А ты сильный… я всегда это знала.

Они сидели друг напротив друга за столом, ужинали. Дьёрдю было не до разговоров, и не до еды, и не до женщины этой с таким родным прекрасным лицом и таким чужим взглядом. Ни о чем он не мог думать, только часы считать. От Биче до Чахтице двое суток верхом. Заводски отправился в путь вчера. Значит, завтра к вечеру та, кого Дьёрдь любил всю жизнь, перестанет существовать…

— …любил всю жизнь… — прозвучало эхом его мыслей.

Турзо встрепенулся, прислушался.

— Ты любил ее всю жизнь, — щебетала Анна. — А она тебя так и не сумела оценить. Ей важна была красота, звериная сила, такая, чтоб напоказ. Зато я тебя оценила, Дьёрдь! Ум — вот настоящая сила мужчины. Мне все равно, как ты выглядишь, все равно, сколько тебе лет. Главное, что ты умен, мой Дьёрдь!

Он опять перестал слушать. Анна, торжествуя победу, пила вино, все подставляла кубок слуге, пьянела и говорила, говорила…

— Но ты любил ее. Лишь ее. И меня-то захотел только потому, что я похожа на нее. Знаешь, Дьёрдь… я всегда гадала: что ты нашел в моей матери? Ведь мы совсем одинаковые, только я моложе, красивее. Но ты и этого не замечал. Я уж думала, всегда так будет. А ты — решился. Хоть она и не убивала…

Сознание выхватило последние слова. Дьёрдь очнулся, вскинулся:

— Как не убивала?

— А ты так и не догадался? — Анна, совсем уже пьяная, рассмеялась. — Дурачок ты, Дьёрдь, хоть и умный мужчина! Ну конечно, она не убивала, эта святоша! Она ж только Богу молиться способна! Все, помню, ходила, губами шевелила, молитвы начитывала…

Дышать стало нечем.

— А… кто?

— Я, конечно. — Зеленые глаза хищно блеснули. — Я умывалась их кровью, чтобы сохранить молодость и белизну лица. Мать все ванны травяные принимала, но это не то… И вообще, мне нравится убивать…

— Погоди! А как же свидетели? Они говорили, что Эржебета сначала мучила девушек в подвале, потом, спустя несколько лет, построила в лесу пыточный дом?

— Чуму она лечила! — хохотала Анна. — Мать всю жизнь медицину да алхимию изучала. Вот и вычитала, что бубоны надо вырывать, а потом прижигать каленым железом! Правда, мало кто выжил после такого лечения-то. А кто выжил, тот дурачком стал или память потерял. Но она все пыталась…

Дьёрдь больше не слушал слов Анны. Вскочил, выбежал из комнаты:

— Седлать коня! Живо! Три шкуры спущу!

— Глупенький Дьёрдюшка! — кричала ему вслед Анна. — Ты, государственный муж, должен бы ее благодарить! А ты судил! Да вся Венгрия ей должна. Мать два раза чуму остановила, не пустила дальше в Европу…

Со двора донесся грохот копыт. Анна улыбнулась:

— Поскакал… все равно уж не успеет.

Наконец она одержала верх над матерью — этой ханжой, святошей, вечно молящейся, вечно радеющей о чужом благе…

Анна погрузилась в приятные воспоминания. Когда она впервые почувствовала, что отличается от других? Лет в пятнадцать, наверное. Ее томили сладкие предчувствия, непонятные желания бродили в теле, горячили кровь, заставляли совершать странное. Летом в ночи полной луны она убегала в лес, скидывала одежду, каталась по траве, выгибалась, кричала, словно кошка похотливая.