Том 7. Пьесы 1873-1876 - Александр Островский

Гневышов. И это тебя беспокоит? Какое ты дитя!

Белесова. Беспокоит — мало сказать. Мучает меня, я вся дрожу, я не спала всю ночь. Я хочу его видеть.

Гневышов. Ну, зачем это, зачем? Ты должна выкинуть из головы всякое помышление о нем. Он человек грубый, для твоей деликатной натуры не годится; ну, значит, с ним и о нем всякие разговоры кончены, Я привез тебе деньги, сколько мог собрать. На первое время с тебя будет достаточно.

Белесова. Зачем ты привез именно нынче? Почему ты так поторопился?

Гневышов. Надо ж когда-нибудь, так не все ли равно, нынче или завтра… Я обещал, я должен.

Белесова (с горечью). Нет, неправда. Ты узнал, что я оскорблена, и хотел меня утешить. Признайся! Детей утешают игрушками, конфетами, а женщин — деньгами. Ты думал, что всякую тоску, всякое горе, всякое душевное страдание женщина забудет, как только увидит деньги. Ты думал, она огорчена, оскорблена, она плачет, бедная, словами ее теперь не утешишь, это трудно и долго, — привезу ей побольше денег, вот она и запрыгает от радости.

Гневышов. Ну, это не совсем так!

Белесова (настойчиво, со слезами). Нет, так, так!

Гневышов. Ты ко мне придираешься.

Белесова. Ах, мне хочется плакать… Подите прочь!

Гневышов. Скажи же мне наконец, что тебе нужно?

Белесова. От вас ничего. Мне нужно видеть Цыплунова.

Гневышов. Но зачем?

Белесова. Я не знаю. Мне хочется и убить его, и оправдаться перед ним, просить у него прощения.

Гневышов. Какие фантазии! Ну видишь, ты сама не знаешь, что ты хочешь.

Белесова. Не знаю, не знаю. Но я знаю только одно, что если он не снимет с меня этих упреков, этого позора, я могу дойти до отчаяния и сойти с ума.

Гневышов. Вы в ажитации, мой друг, вам надо успокоиться. Очень жаль, что вы поторопились послать за Цыплуновым; как бы это не расстроило вас еще более. Возьмите же деньги, уберите их. С этими деньгами ты можешь жить самостоятельно, не нуждаясь ни в ком. (Подает Белесовой большой конверт.)

Белесова (с болезненным отвращением). Ах! (Берет деньги и бросает их на стол.) Если 6 можно было не брать их!

Гневышов. Вы не оскорбляйтесь! Дети берут же от отцов… Оскорбляться тут нечем. Деньги вещь необходимая. Я к вам как-нибудь заеду на этой неделе. Часто я у вас бывать не могу; вчера приехала жена. Впрочем, когда она узнала от меня, что вы выходите замуж, гнев ее рассеялся, и она шлет вам целую дюжину поцелуев. (Прислушивается.) Он здесь, он здесь, я слышу его голос. Я подожду, чем кончится ваше объяснение.

Белесова. Только не здесь. Подите в сад и пошлите его ко мне, сами вы можете войти после.

Гневышов уходит. Белесова, взволнованная, ходит по комнате. Входит Цыплунов.

Белесова, Цыплунов.

Цыплунов. Что вам угодно?

Белесова. А, вы пришли, вы здесь, у меня; значит, вы признаете себя виноватым?

Цыплунов. Нисколько не признаю. Вы меня звали, и я пришел.

Белесова. Вы вчера меня оскорбили, вы думаете, что это так пройдет вам? Вы думаете, что все ваши упреки, всю вашу брань я должна принять как должное, как заслуженное и склонить голову перед вами? Нет, вы ошибаетесь. Вы не знаете моего прошедшего, вы не выслушали моих оправданий, и вы осудили, осыпали публично оскорблениями бедную, беззащитную женщину. За упреки вы услышите от меня упреки, за брань вы услышите брань.

Цыплунов. Извольте, я выслушаю.

Белесова. Вы грубый, вы дурно воспитанный человек! У кого вы учились обращаться с женщинами? Боже мой! И этот человек мог быть моим мужем! Теперь я верю вашей матери, что вы чуждались, бегали общества, это видно по всему. Нравы, приемы, обращение с женщинами порядочных людей вам совершенно незнакомы. В вас нет ни приличия, ни чувства деликатности. Каких вы женщин видели? Любопытно знать то общество, то знакомство, в котором вы усвоили себе такие изящные манеры и такую отборную фразеологию.

Цыплунов. Я с младенчества знаю одну женщину, лучше и выше которой не представит никакое общество.

Белесова. Да, это ваша матушка, об ней речи нет. Ну, а кроме ее? Кроме ее, вы видели женский пол только в прислуге, то есть горничных, нянек, кухарок; между ними вы выросли, между ними вы находитесь теперь и никак не можете подняться выше нравственного уровня этого общества. К вашей няньке, которую вы, по своей нелепой, неуклюжей и смешной страстности, конечно обожаете, вероятно ходил пьяный муж; бранил, а может, и бил ее. От частого повторения вам это казалось естественным и законным, и вы подумали, что со всякой женщиной можно так же обращаться. Теперь вы видите, каким ничтожеством считаю я вас, могу ли я обижаться вашими словами. Если я вас позвала, то затем только, чтобы уверить вас, что вчера ваша риторика не произвела того эффекта, на который вы рассчитывали, что брань ваша для меня совсем не оскорбительна, что она даже не задевает, не царапает, а только свидетельствует о вашей невоспитанности, о пошлости вашего ума и грубости сердца. Ступайте!

Цыплунов кланяется.

Постойте! Вы хотите казаться неуязвимым, вы разыгрываете роль святого. Как это смешно!

Цыплунов. Смейтесь, если вам смешно! Ну, все теперь?

Белесова. Нет, для меня этого мало.

Цыплунов. Да, я думаю.

Белесова. Позовите Всеволода Вячеславича и Пирамидалова и при них просите у меня извинения!

Цыплунов. Пожалуй. Только это ничему не поможет и ничего не исправит.

Белесова. Почему вы так думаете?

Цыплунов. Потому, что в словах моих была правда.

Белесова (горячо). Как! Оскорбленная вами женщина ждет от вас извинения, а вы опять с своей школьной моралью!

Цыплунов. Извольте, я буду просить у вас извинения, буду просить униженно, коли вы хотите, даже на коленях; но это не поможет вам, вы ошибаетесь. Извинение мое может успокоить вас только на несколько минут; горькие слова мои, сказанные вам вчера, всегда останутся с вами. Никаким развлечением, никакими забавами вы их не заглушите, они будут вас преследовать везде и вызывать краску стыда на лицо ваше; вы будете с ужасом просыпаться ночью и повторять их.

Белесова. Уйдите, уйдите с глаз моих!

Цыплунов (поклонясь). Прощайте! (Идет к двери.)

Белесова. Ах, нет, постойте, постойте!

Цыплунов (возвращаясь). Что вам угодно?

Белесова. Молчите, не говорите ни слова. Слушайте меня!

Цыплунов. Извольте.

Белесова. Я была дурно воспитана, избалована, я ничему не училась хорошему, ничего не знала, меня занимали только мелочами. Человек без сердца воспользовался моей ветреностию, моей пустотой… обман, обольщение…

Цыплунов. Позвольте!

Белесова. Дайте мне высказаться!

Цыплунов. Не нужно, не нужно. Вы хотите оправдываться?

Белесова. Да, я хочу оправдаться перед вами, я хочу, чтоб вы знали, как мало было моей вины… Я скажу вам все, все, и потом подам вам камень и посмотрю, подымется ли у вас рука убить меня.

Цыплунов. Да не трудитесь, не трудитесь! Скажите только два слова, что вы жертва обмана и обольщения, и я вам поверю.

Белесова. И не будете судить меня?

Цыплунов. Какое я имею право теперь судить вас, когда вы для меня чужая. Живите как знаете, и делайте что знаете!

Белесова. Однако я не совсем посторонняя для вас.

Цыплунов. Потому-то я и прощаюсь с вами не совершенно равнодушно, я чувствую, что должен пожалеть вас и пожелать вам возможного для вас счастья.

Белесова. Вчера вы не жалели меня.

Цыплунов. Да ведь жалеют только тех, которые страдают, плачут. Как можно догадаться, что женщина, которая высоко держит голову, у которой гордая и презрительная улыбка на лице, заслуживает сожаления? Вот теперь я вас жалею.

Белесова. И прощаете?

Цыплунов. За что?

Белесова. За то, что я вас оскорбила сейчас.

Цыплунов. О, вздор какой! Можно ли сердиться на женщину, когда она взволнована и не владеет собой! Но если хотите считаться, так обида за обиду, мы квиты. Мне кажется, вы должны быть довольны нашим объяснением и можете теперь успокоиться. Прощайте!

Белесова. Прощайте! Ах, нет, погодите! Еще не все… не все.

Цыплунов. Я слушаю.

Белесова. Останьтесь хоть на несколько минут!