Самвел - Раффи

На громкий лай прибежал пастух с копьем в руке. Он крикнул из темноты:

— Кто ты? Что тебе здесь надо?

Князь ответил:

— Сперва уйми собак, потом узнаешь, кто я.

— Нет, прежде скажи, кто ты такой?

Князь понял, что спорить с неучтивым пастухом бесполезно и потому сказал:

— Я сепух[53] из Ворсирана, на охоте меня застигла ночь… Я заблудился, потерял своих людей.

Пастуху ответ пришелся по душе; ему даже польстило, что такой высокородный человек принужден искать приюта в его убогом шалаше. Он усмирил собак, затем подошел к лошади Меружана и взял ее под уздцы.

— Следуй за мной, тер сепух, — сказал он.

Заметив, с каким радушием отнесся их хозяин к чужому, собаки успокоились и разбрелись по своим местам.

Нежданного гостя пастух повел в шалаш, находившийся невдалеке. Там он зажег светильник, разостлал на полу толстый войлок и пригласил гостя сесть; сам же продолжал стоять, точно слуга.

— Садись и ты, добрый пастух, — сказал ему Меружан. — Гость и хозяин равны под одной кровлей. Случай завел меня в твой шалаш, и я рад, что встретил доброго человека.

— Долг хозяина прежде всего позаботиться о покое гостя, тер сепух, — ответил пастух, продолжая стоять. — С дороги человеку хочется поесть.

— Не тревожься понапрасну, — ответил гость, — что бог пошлет, тем и буду доволен. У тебя, конечно, найдется хлеба или сыру, да еще простокваши: вот и самый хороший ужин для меня. По правде говоря, я проголодался.

Внутренность шалаша напоминала четырехугольную комнату, пол которой состоял из плотно сплетенных тонких прутьев, узорчато скрепленных разноцветными тесьмами. Куполообразная же кровля была покрыта цветными толстыми холстинами. Шалаш обращал на себя внимание особой, не свойственной жилью простого пастуха красотой. Меружан с любопытством спросил у хозяина:

— Чьи стада ты пасешь?

— Княжеские, — ответил пастух с простодушной гордостью.

Меружан настолько был смущен, что быстро отвернулся, чтобы пастух не заметил этого смущения на его лице. «Княжеские» — подумал он изумленный. Он находился в шалаше своих собственных пастухов. Стада были «княжеские», то есть принадлежали его дому. Пастух, очевидно, никогда не видел в лицо своего князя; но среди его помощников может найтись такой, который узнает его. Меружан отодвинулся в темный угол шалаша и сказал:

— Убери светильник подальше или лучше повесь его снаружи. У меня болят глаза. Да и без огня скоро будет светло. Видишь, всходит луна.

Пастух исполнил желание гостя и отправился хлопотать об ужине. По-видимому, он был старшим среди пастухов; те немедленно закололи барашка, недалеко от шалаша развели огонь и принялись печь хлеб. А сам он вернулся к гостю, не желая оставлять его в одиночестве.

Меружан все еще сидел в раздумье: он сам попал в западню, по воле провидения он очутился в руках этих простодушных пастухов, которые, будучи добрыми, проявляли исключительную нетерпимость ко злу. У них господин или князь не мог быть признанным человеком, если он не шел по пути, предсказанному богом. Но Меружан любил игру судьбы и с нетерпением ждал развязки этой невеселой шутки.

— Теперь ты распорядился насчет ужина, — снова обратился он к пастуху, — можешь сесть. Как тебя зовут?

Пастух и на этот раз не осмелился сесть перед князем, устроился около входа и, особенно довольный, ответил оттуда:

— Ты спрашиваешь о моем имени, тер сепух? Нареченное мое имя Манеч, но меня все зовут Мани.

— И я тебя буду звать Мани! Так будет лучше! Скажи мне, добрый Мани, не слыхал ли ты, где находится теперь твой князь, Меружан Арцруни?

При этом имени на загорелом лице пастуха появилось угрюмое выражение, но он постарался скрыть от гостя свое волнение, сказав:

— А кто его знает, тер сепух! Тебе лучше знать, где он и что делает. Сюда, в наши горы редко доходят вести… А если и доходят, то только недобрые, ой, недобрые…

Видно было, что пастуху, почитавшему своего князя, не хотелось поносить его перед ворсиранским сепухом, чужим человеком. Он мало знал о князе, но то, что знал, было неутешительно.

Несмотря на свои шестьдесят лет, Мани выглядел бодро и свежо. В горах Васпуракана пастухи живут столетия и не стареют. Он был крупного телосложения, грубые черты лица выражали непосредственность и твердость, но глаза были непонятно печальны.

— А ты видел когда-нибудь в лицо Меружана? — спросил его мнимый сепух.

— Видел, как не видать? — грустно ответил тот. — Он был тогда еще совсем молод, усы только-только пробивались. Потом он поехал в Персию и там нечестивый персидский царь помрачил его рассудок… А после этого видеть его мне уже не довелось.

— Эти все стада принадлежат Меружану?

— Все его, все, тер сепух! Звезды можно сосчитать на небе, а стадам его счету нет. Каждое стадо одной породы и масти, черные овцы пасутся отдельно, белые — отдельно и других мастей — также отдельно. А если, тер сепух, ты перейдешь по ту сторону гор, то увидишь стада козлов. Все как на подбор и под одну масть… Пойдешь несколько дальше, к Ервандунику, там увидишь его табуны коней, ослов, мулов. Любо посмотреть! Еще дальше, в стране андзевацикской, пасутся быки, волы и коровы; бесчисленные стада его тучных буйволов пасутся на берегах Тигра, в камышах и болотах Джермадзора. Зачем утруждать тебя, тер сепух? Короче говоря, от Зареванда до Кордика и до озера Ван — везде стада Меружан. У кого еще найдется столько богатства? Бог в изобилии наградил его всем, но не возблагодарил он бога…

При последних словах голос старика задрожал.

— А сам-то хозяин когда-нибудь посещает свои владения?

— Нет, князь ни разу не приезжал. Да он, поди, и не знает, сколько у него добра. Ему не до того. Его с детства занимали только битвы да войны, а к делам он не касался, Покойный отец его был не такой: каждый год, бывало, как наступит осень, приезжал. Мы к этому дню мыли, чистили, овец и показывали ему белоснежные стада. Он любовался на них и славил бога. Часто в этом шалаше изволил кушать покойный князь. Сядет, бывало, и с великим удовольствием отведает нашу скудную еду!

— А кто же теперь хранит все это добро?

— Теперь всему хозяйка — старая княгиня. Пошли ей господь долгую жизнь и власть над нами! У нее ума палата. После смерти старого князя она управляет страной. Придет, посмотрит, порадуется и обо всем расспросит. Она не только знает всех своих пастухов по именам, но даже многих животных помнит. Знает, кто из них какого возраста и какой имеет приплод. Меня она тоже называет Мани. Приятно ведь слуге, когда госпожа его помнит и называет по имени. А князь Меружан не таков! Вот сорок лет смотрю я за его стадами, а попадись ему на глаза, даже не узнает… А сорок лет — время немалое, тер сепух!

— Для чего ему столько скота?

— Ты еще спрашиваешь, тер сепух! — удивленно воскликнул пастух, и его добродушное морщинистое лицо озарилось улыбкой. — Ведь что ни неделя, я посылаю на кухню княжеского дома сто голов самых лучших баранов. Да ты знаешь, сколько там народу обедает? Каждый день за стол садится по несколько сот человек. Масло, сыр, сметана — все идет в княжеский дом. Ну, бывают разные подношения, раздачи бедным, жертвоприношения. Бог даровал им такое изобилие, что сколько ни расходуй, — все равно незаметно убыли!

Пока незнакомец-князь и пастух были заняты дружеской беседой, луна поднялась довольно высоко над горизонтом и ее мягкий свет озарил мирные окрестности. Поодаль от шалаша пылал костер; при свете огненных языков видны были пастухи, расположившиеся вокруг костра. Некоторые из них жарили куски мяса на деревянных вертелах, другие пекли хлеб на железных решетках. Занятые своим делом, они не переставали весело болтать, перебрасываясь между собой шутками и острогами касательно своего ворсиранского гостя.

Ворсиранцы славились своими странными обычаями, и поэтому все веселые побасенки, ходившие в народе, приписывались обыкновенно им. Один из пастухов рассказывал:

— Пришли два ворсиранца в гости. Хозяйка перемешала черных жуков с черным изюмом и подала на стол. Жуки пустились во все стороны. Один из гостей и говорит другому: «Давай, съедим сперва этих, которые с ногами, пока безногие спят!»

Все засмеялись. Каждый говорил все, что знал. Они рассказывали долго, и некоторые из слушателей заглядывали в шалаш, точно желая сличить живого, ворсиранца с теми, о которых говорилось в побасенках.

Ужин оказался лучше, чем ожидал Меружан. На деревянном подносе подали свежий хлеб, сыр, две луковицы, несколько раз приносили жареное мясо и на вертеле. И тот человек, что сидел за столом царя на самой почетной подушке, гордый Меружан, которого царь царей Персии всегда сажал рядом с собой, никогда с таким аппетитом не ужинал, как теперь, в шалаше у простого пастуха.