Товарищ жандарм - Станислав Сергеев

Я демонстративно пнул ногой тело англичанина с раскроенным прикладом головой.

— Мне нужно знать, где засел Алекс Махерсон, эта падаль точно где-то рядом. Надо по Генриховичу тризну справить.

— Сделаем.

И исчез выполнять задание. А у меня теперь не менее интересное занятие — собрать все гильзы от нашего оружия, еще не хватало, чтобы их на сувениры растащили. Если копнуть поглубже, просто хотелось найти какое-то серьезное занятие, чтобы отвлечься от смерти Стеблова. Все-таки Игорь Генрихович был хорошим человеком, и жаль, что такие рано уходят из жизни. Правда, карьерист был еще тот, но с другой стороны плох тот солдат, что не носит в ранце жезл маршала.

Ища гильзы, пришлось помаяться, особенно после Николаевича, который успел четыре автоматных магазина разрядить в супостатов. Собрав все, что можно, мы отошли в сторону и, высыпав на плащ-палатку собранные гильзы, стали их пересчитывать, сравнивая с тем, что реально было и что осталось.

Пока Маша, которую я специально нагрузил работой, чтоб девчонка не ушла в шок после побоища, отмечала в блокноте все затраты по боеприпасам, мы с Любкиным и Николаевичем осторожно положили тело Стеблова на парусину, которая осталась после спасательной операции. Потом деловито стали снимать с него всю сбрую из будущего, ощупывая карманы на предмет артефактов, оставив на нем только залитый кровью камуфляж и ботинки. Потом, когда его будут хоронить, все это снимут и облачат Игоря Генриховича в парадный мундир, но это будет позже, а оставлять погибшего боевого товарища в неглиже как-то не по-человечески.

За этим занятием нас и застал подошедший император в сопровождении наследника и генерала Дубельта…

Глава 19

Мы парились в крытой карете уже третий час и с нетерпением, переходящим в раздражение, ждали сигнала от капитана Вашкевича, который в данный момент наводил веселый шорох в одном из второсортных публичных домов Санкт-Петербурга. Проведенный экспресс-допрос оставшихся в живых пленных выявил очень интересные моменты, правда, это произошло после того, как самый старший и упертый, не выдержав казачьей манеры задавать вопросы, отдал польскому богу душу. Один из оставшихся, увидев такое развитие ситуации, запел как соловушка и слил Махерсона с потрохами. Оказывается, никакой он не англичанин, а самый натуральный одесский еврей Абрам Махерсон, бывший потомственный ветеринар. Чем-то он мне напоминал Сиднея Рейли, но как-то бледновато, больше с уклоном к личной наживе. В последний раз его видели, когда он зависал у одной из своих знакомых во второсортном борделе «У вокзала», совладельцем которого он и являлся.

После всех перипетий штурма Зубовского флигеля и получения дополнительной информации об интересных обстоятельствах генерал Дубельт устроил настоящие репрессии ко всем, кто имел хоть какое-то отношение к этим событиям. Вместо погибшего Стеблова к нам прикомандировали веселого и коммуникабельного капитана Вашкевича, перешедшего в Отдельный корпус жандармов с флота, после того, как он выполнил несколько деликатных поручений при раскрытии предательства одного их интендантов, за бабки сливавшего информацию о поставках боеприпасов кораблям Черноморского флота туркам. Ему, естественно, пока не стали раскрывать истинной сути нашего происхождения, но он и не спрашивал, хотя было видно, что его буквально разрывает от любопытства. Сейчас он, чуть в подпитии, прицепив себе на гражданский сюртук скрытую камеру с передающим блоком, топтал молоденькую, но весьма опытную жрицу любви, при этом весьма умело вытягивая из нее информацию.

Вот все три часа мы и наблюдали за таким своеобразным допросом, причем все это делалось исключительно за казенные средства, что очень волновало Любкина, который, только из уважения ко мне, не сорвался с места на «помощь» Вашкевичу…

После штурма Зубовского флигеля на нас все окружающие стали поглядывать очень даже с уважением, и это не могло не радовать, а после того как сподобились поручкаться с императором и наследником, нас стали воспринимать как особое элитное подразделение. Но это касалось только тех, кто принимал непосредственное участие в освобождении наследника, а вот все остальные, кому удалось вслед за императором протиснуться к месту событий бросали весьма неоднозначные взгляды на наши раскрашенные краской физиономии. Правда, благодаря такой маскировке для большинства людей личности бойцов спецподразделения «Рысь» Отдельного корпуса жандармов, как мы задним числом стали называться, оставались тайной за многими печатями, и Николай I строго гаркнул на тех, кто пытался раскрыть личности «героев», так ловко побивших бунтовщиков. Причем это все происходило на фоне начавшихся беспорядков в Польше, где очень быстро узнали про захват наследника, что вылилось в массовые народные гуляния и постоянные столкновения с расквартированными там русскими частями. Даже неподготовленному человеку было понятно о тщательной подготовке и синхронности всех последних событий. Поэтому на фоне некоторой растерянности сановников, военных, полицейских деятельность нашего отдела, который после смерти Стеблова временно пришлось мне возглавить, выглядела весьма красочно и солидно.

После горячки боя, когда уже начало приходить реальное понимание о том, что могли и погибнуть, и уже потихоньку начинало трясти, практически на всех напала апатия и сонливость — результат нескольких суток нервотрепки и напряжения, да и гибель Стеблова тоже внесла свою лепту. Из-за этого благодарность Николая I, наследника и генерала Дубельта воспринимались не так ярко, поэтому большая часть внимания досталась Маше, которую император, взяв за плечи и смотря ей в глаза, коротко сказал:

— Благодарю вас, сударыня, мне доложили, что вы уничтожили трех бунтовщиков. Ваш батюшка может гордиться вами…

Чтоб усилить это впечатление, когда император с непривычной для него эмоциональностью выражал свою благодарность и мне, и Николаевичу, и вахмистру, я, стараясь не терять времени, конечно, не совсем корректно его прервал, доложил, что есть информация о том, где скрывается организатор захвата.

— Откуда?

Это уже не сдержался Дубельт, на которого по-любому ложились обязанности по расследованию.

— Мы тут с вахмистром Любкиным устроили экспресс-допрос пленным, правда один не выжил, но кое-что выяснили.

Глаза императора хищно сверкнули под набрякшими от нервного потрясения и недосыпа веками.

— Говорите, подполковник.

— Я капитан.

Тут усмехнулся наследник, который один из всей этой компании сохранял выдержку и с интересом разглядывал наше пятнистое воинство. Тем более мы с ним намного чаще общались, и он довольно неплохо изучил мой склочный характер.

— Александр Павлович, государю императору виднее.

— Да я в общем-то не против…

Но расшаркиваться не было времени, поэтому снова вернулся к интересующей нас теме.

— Человек, который непосредственно занимался организацией нападения, сейчас предположительно находится в одном из борделей Санкт-Петербурга и ждет новостей. Информация об успешном штурме может уйти с минуты на минуту, поэтому нужно спешить. И нам нужен сопровождающий, который, скажем так, знаком с такого рода заведениями…

Потом снова была гонка, но правда уже в закрытой карете, которая, запряженная четверкой лошадей, уносила меня, Рыжкова и Любкина и приданного нам капитана Отдельного корпуса жандармов Вашкевича в Санкт-Петербург. Несмотря на бурные протесты, Маша осталась в Царском Селе в качестве личной телохранительницы цесаревны, состояние которой после освобождения резко ухудшилось, и как бы все не закончилось преждевременными родами. Теперь Маша, одетая в камуфляж, бронежилет, с карабином наперевес, находилась постоянно рядом, пугая и вызывая почтение своим видом, показывая таким образом, что теперь вопросы безопасности взяты на особый контроль.

Для меня такое решение было поводом не тащить княжну с собой и зря не рисковать ее жизнью, поэтому перед самым выездом я и сунулся к наследнику с предложением определить пока Машу в личные телохранители цесаревны. Но, к моему удивлению, к этой затее отнеслись с большим интересом. Иметь возле беременной супруги охранницу, на счету которой было трое уничтоженных при штурме бунтовщиков, было престижно, и в некоторой степени подействовало успокаивающе как на Александра Николаевича, так и на его жену, которая все еще не могла отойти от шока. А тут получается, рядом женщина-охранник, всем своим грозным видом демонстрирующая, что в следующий раз такие штучки просто так не пройдут. Именно появление Маши подействовало на беременную женщину как мощное успокаивающее средство, чего, кстати, не смогли добиться все лейб-медики, вместе взятые, используя медикаментозные средства. Помимо этого, Маша стала объектом пристального интереса детей Александра Николаевича, которые, как любые мальчишки в их возрасте, прекрасно помнили, как бойцы в пятнистой форме, касках, очках и с необычным оружием, похожие на сказочных рыцарей, освобождали дворец. Они с благоговением подходили к ней, рассматривали амуницию, гладкоствольный охотничий карабин «Сайга-410», более привычный девушке, чем мой «Форт-202», и пытались заговорить. Маша коротко отвечала, создавая образ неприступной амазонки, а реально она просто робела перед таким количеством титулованных особ. В ее обязанности входило постоянно находиться рядом с цесаревной, обеспечивая хотя бы видимость охраны. При этом единственное условие — не открывать свою личность, поэтому всем вокруг было только известно, что девушка-боец, которую за глаза недовольные фрейлины, снова возвратившиеся к своей государыне, уже называли «рябой амазонкой», происходила из очень благородной семьи, княжеского рода. Но кто она, откуда — оставалось тайной, что вызывало нездоровый ажиотаж. Цесаревна называла ее просто Машей и, после того как к вечеру успокоилась и пришла в себя, при любом случае выказывала как могла свое расположение к девушке, что не могло не вызвать недовольства всех окружающих.