Титан - Фред Стюарт

До сих пор ему не доводилось бывать на этой вилле, и теперь было очень интересно посмотреть, на что же уходят деньги партии. У Геринга и Геббельса была репутация людей, привыкших жить на широкую ногу. Этим они отличались от своего более скромного фюрера.

Но машина не остановилась у виллы. Шофер свернул на служебную дорожку к озеру, где стоял маленький, но симпатичный деревянный домик — эллинг для прогулочных лодок.

— Фюрер остановился здесь, — сказал шофер, выходя из машины.

Руди пошел за ним к эллингу, второй этаж которого имел две комнаты для гостей. Шофер открыл дверь, и Руди оказался в прохладной гостиной, которая была хорошо обставлена и на стенах которой висели картины с изображением парусников. Шофер закрыл дверь, и Руди оглянулся на него.

— Фюрер, — начал этот человек, доставая из кармана пиджака пистолет, — сказал, что ради достижения его мечты в отношении Германии он вынужден побороть свои личные слабости. Вы — его последняя личная слабость. — С этими словами он дважды выстрелил Руди в сердце.

Он вынес труп из эллинга и опустил его в моторную лодку. Заведя движок и отъехав на середину озера, он привязал к ногам жертвы груз и перевалил тело Руди фон Винтерфельдта через борт лодки в холодные черные воды озера Ванзее.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ДАМА ПОД ВУАЛЬЮ

1930–1934

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Длинный черный «мерседес» с пуленепробиваемыми стеклами, двойной стальной броней кузова и двумя государственными флажками Турции на крыльях выехал из пригородов Стамбула и помчал в сторону Скутари. Автомобиль сопровождал эскорт полицейских на мотоциклах, которые пронзительными сиренами заставляли прочие машины освобождать проезд. Нищие, уличные торговцы и прохожие, вжимаясь в обочину дороги, пялили глаза на президентский лимузин и приветственно махали руками. На заднем сиденье лимузина в величественном одиночестве сидел президент Турции Кемаль Ататюрк[12], бывший еще несколько лет назад просто Мустафой Кемаль-пашой.

За восемь лет, прошедших после пожара в Смирне, теперь переименованной в Измир, Кемаль пинками и тычками затолкал Турцию в XX век, снял с женщин чадру, уничтожил сначала институт султаната, а потом к ужасу духовенства — институт халифата, заставил взять за основу турецкой письменности латинский алфавит. Вскормив демократические устои, он одновременно сохранял свою личную власть такой же самодержавной, какая была и у султанов. Дело не обошлось без жертв. На заклание был отдан некогда ближайший друг и сподвижник Кемаля полковник Ариф. Раздраженный диктаторской властью Кемаля, Ариф выступил против него, приняв участие в подготовке государственного переворота. Кемаль арестовал Арифа и подписал ему смертный приговор, даже глазом не моргнув, задержавшись лишь для того, чтобы погасить окурок сигареты в пепельнице. Ариф был уверен, что в самую последнюю минуту приговор отменят. Он пошел на виселицу убежденным в том, что произошла какая-то ошибка, что старый друг не мог так поступить с ним.

И все же даже самые отчаянные критики Кемаля признавали, что, невзирая ни на какие помехи, он создал новую, современную Турцию из той страны, которая всего за десять лет до того находилась, в сущности, на краю пропасти.

Через двадцать минут езды процессия завернула во двор уродливого четырехэтажного здания из красного кирпича, которое было построено семьдесят пять лет назад, во время Крымской войны, как госпиталь. Со временем там разместилась государственная психиатрическая лечебница. Недавно эта больница, как и многие другие государственные учреждения Турции, стала носить имя Кемаля Ататюрка. Доктор Мендур Халави, лысый, средних лет человек, являвшийся директором лечебницы для душевнобольных имени Кемаля Ататюрка, нервно переминался с ноги на ногу на крыльце. Процессия остановилась. Из лимузина выскочил один из телохранителей и распахнул заднюю дверцу, откуда на ослепительное сентябрьское солнце вышел президент Турции.

— Ваше превосходительство! — срывающимся от волнения голосом воскликнул доктор Халави и склонил голову перед Кемалем. — Какая честь для нас!

Кемаль пожал руку директору больницы, который представил ему троих сотрудников медперсонала, стоявших тут же. Затем доктор Халави проводил президента в свой кабинет, расположенный на первом этаже, где уже был подан кофе.

Когда они остались одни, Кемаль сказал:

— Ваша история кажется мне невероятной. Расскажите ее в подробностях еще раз.

— О, конечно, ваше превосходительство! Эта женщина поступила к нам семь лет назад из Смирны, о, пардон, из Измира. Она явилась одной из жертв великого пожара: обширные участки тела и лицо сильно пострадали от огня. Если совсем откровенно, то мы не могли понять, как она еще осталась жива! Впрочем, измирские врачи очень хорошо над ней потрудились. К тому же ей повезло еще и в том, что те врачи владели техникой операций, которая была разработана во время войны специально для ожоговых раненых. Возможно, это и спасло ей жизнь. Хотя внешне она осталась сильно обезображенной. И потом она пребывала в состоянии нервно-психического расстройства. Не говорила. Было совершенно ясно, что ужасы, пережитые ею, серьезно повредили ее рассудок. Настолько серьезно, что мы боялись: даже заговорив, она не сможет припомнить, кто она такая. Поскольку нам не удалось установить личность этой больной, мы назвали ее Софи и поместили в третью палату. В течение почти целых семи лет Софи была одним из самых послушных членов нашей маленькой общины. Ей поручили несложную работу по уборке помещений, а поскольку ни один из наших методов лечения явно не находил в ней отклика, мы решили, что тайна ее личности так и останется нераскрытой до конца ее дней.

И вдруг полтора месяца назад она заговорила! Я был просто изумлен, хотя, разумеется, медицине известны случаи, когда по истечении довольно длительного периода человеческий мозг своими силами справлялся с тяжелой психической травмой. Очевидно, Софи и есть один из таких случаев. Но я был поражен еще больше, когда выяснилось, что она совсем не знает турецкого языка, а говорит либо по-английски, либо по-французски! Я знаю французский, поэтому стал ежедневно видеться с ней, пытаясь помочь ей восстановить память. Поначалу она рассказывала только об Америке. Оказалось, что по национальности она, видимо, американка. Она рассказывала о своем детстве, проведенном в Коннектикуте, о своей семье, которая, по ее словам, была весьма обеспеченной. По мере того, как она собиралась с душевными силами, в своих рассказах она стала постепенно приближаться ко времени той страшной трагедии, которая так травмировала ее. Я имею в виду пожар в Измире. Наконец две недели назад она оказалась в силах рассказать непосредственно о том кошмаре, который приключился с ней. Во время рассказа с ней случилась истерика, и я уже испугался, что она может снова впасть в состояние психического расстройства. Но она показала себя сильной женщиной. Помешательство явилось следствием не только сильной боли от ожогов, но и осознания того, что перед этим она была изуверски изнасилована четырьмя турецкими военными…

Нахмуренный Кемаль закурил.

— Дальше, — сказал он, выпуская колечко дыма.

— И тогда она впервые назвала свое имя: Диана Рамсчайлд. Она стала умолять меня связаться с вами. Говорила, что вы обязательно поможете ей, потому что однажды она была вашей ханум, вашей женщиной. Поначалу я, естественно, подумал, что это всего лишь одна из фантазий нездорового сознания. Но изо дня в день она не переставала просить меня о том, чтобы я связался с вами, и я из жалости направил письмо вашему советнику. Я хотел как лучше, ваше превосходительство. Прошу прощения, если сделал что не так.

Кемаль был погружен в свои мысли.

— Вы все сделали правильно, доктор, — сказал он наконец и поднялся из-за стола. — Проводите меня к ней.

— Я мог бы послать за ней, ваше превосходительство, чтобы она сама явилась.

— Нет, я хочу посмотреть на то, как она жила все эти семь лет.

Кемаль загасил окурок и последовал за доктором Халави из кабинета. Весь персонал лечебницы до единого человека жадно, с благоговением и восторгом вглядывался в почитаемого отца турок. Кемаль и доктор Халави поднялись по отдраенной каменной лестнице на третий этаж здания.

В честь прибытия в лечебницу высокого гостя все стены были выбелены, голые электрические лампочки, висевшие под сводчатым потолком на длинных черных шнурах, были протерты от пыли, а перегоревшие заменены. В воздухе стоял свежий, приторно-сладкий запах дезинфекционных растворов. Кемаль и доктор Халави шли по центральному проходу третьей палаты. Пациентки следили за ними своими безумными глазами, одна из них что-то несвязно бормотала. Кровати были опрятно заправлены. Босоногие пациентки стояли у своих кроватей в белых больничных халатах. Высокие окна были распахнуты, чтобы поступал свежий воздух с улицы, и все же было душновато. Палата была вся вымыта и протерта, но все равно было мрачно. Особенно это ощущение усиливалось, когда с четвертого этажа из палаты буйных время от времени доносился чей-то крик. Невольно вспоминался Диккенс.