Демченко Оксана - Оксана Демченко

   - Новый пистоль! - шепотом выдохнул Гух. - Дай мне! Курковый?

   - Самый наилучший, ровно так же бесполезен, как и наихудший, - усмехнулся Ичивари и охотно передал тяжеленную игрушку. - Которая лощина? Над звенящим ручьем или у старого болотца?

   - Нет, вон там, по руслу Типпичери, - махнул рукой Гух, не отвлекаясь от оружия и даже спотыкаясь.

   - Чар! - проревел над ухом голос неугомонного фермера. - Что вождь решил, еще не ясно? Мы-то выбрали. Дубы мы. Вся семья, ясное дело. До единого желудя - дубы.

   - Решат на днях, как только соберут стариков, - пообещал Ичивари, улыбаясь фермеру. - Томас дома?

   - Там, - солидно подтвердил 'дуб'. - Сидит и носа на улицу не кажет. Чудные эти Виччи. Чар, ты куда собрался один? Не дело, велено самое меньшее втроем выходить. Злодей у нас завелся, вишь ты, короед! Древогрыз!

   - Мы только до берега ручья.

   - Ну, смотри...

  Ручей Типпичери змеился по дну узкой глубокой лощины. Мелкий, прыгающий с камня на камень, говорливый и весьма редко посещаемый. Берега его неудобны для водопоя, слишком крутые, каменистые. Тропы пересекают русло по двум мостикам, годным для верховых и устроенным несколько выше столицы по течению. Пешие перебираются через лощину по стволам упавших деревьев, близ поселения таких три, и потому Ичивари несколько удивился, когда Гух свернул с тропки и зашагал напрямик по лесу, забирая к западу, к самой дальней, наименее удобной из переправ. Сын вождя, наученный горьким опытом ночной засады, хотел было осмотреть лес, но отказался от своей затеи: Гух принадлежал к числу махигов, сильно испорченных наукой бледных. Он мог немало интересного рассказать о любом камне, даже не счищая с него мох, но не способен был пройти по лесу без шума и заметить самого беспечного врага. Он разговаривал и размахивал руками, жаловался на Маттио и убеждал: страхи старика не так уж и позорны, он слаб и плохо видит, в этом все дело.

   - Ты порох проверил, подсыпал на полку? - сердито буркнул Ичивари, прерывая поток слов и пытаясь хоть так выиграть время и послушать лес.

  Гух засопел, виновато смолк, осматривая пистоль. И возможно, - с раздражением предположил сын вождя, - пытаясь вспомнить, что такое полка и как засыпать порох... которого при себе нет, рожок укреплен на поясе Ичивари.

  Лес наполнился обычными звуками, очищенными от людской суеты. Утро уже превратилось в день, но туман не рассеялся. Вдали, к востоку от поселения, подал голос знакомый пес: махиги по-прежнему усердно и внимательно проверяли тропы. Ичивари кивнул и успокоился. Начинать обход принято от южной дороги, значит, здесь охотники уже побывали, те самые собаки, что виляли хвостами у дома вождя и ластились к усталым воинам, недавно обнюхали дерн, никого и ничего опасного не заметили, не учуяли.

  Плеск воды стал слышнее, тропа заспешила под уклон, прильнула плотнее к кустарнику, а затем юркнула в чахлый ельник, тщетно пытающийся набрать силу и подняться в тени древесных великанов. Увы: ельник не справился с непростым делом выживания и засыхал понурый, обреченно опустивший лапы, уже облинявший снизу до середины ствола... Гух разгреб ветки и шагнул на старый, подгнивший и обомшелый ствол давно рухнувшей пихты. Нелепо размахивая руками, покачиваясь и вздыхая, перебрался на другой берег. Ичивари неодобрительно нахмурился: как дед Магур такое допустил, куда смотрят родные юноши? Оставь Гуха в лесу, пропадет, потеряется и умрет от голода. Рыбу не поймает, ловушку на мелкого зверя не поставит, от крупного не спасется, птицу камнем не собьет... Да еще и упадет в ручей со скользкого бревна.

   - Маттио, - шепотом позвал Гух. - Это мы. Выходи, никаких злодеев нет поблизости, точно. Ну правда нет! Выходи.

  Ветки на крутом склоне зашуршали, раздвинулись, стало возможно рассмотреть бледное до синевы лицо старика, его дрожащие губы и прищуренные слезящиеся глаза. На голове - и кто его надоумил? - венок из травы и гибких мелких еловых лапок. Этот венок, сплетенный для маскировки, Ичивари заметил издали и позабавился наивности бледного, не понимающего леса.

   - Гух, мальчик мой, - с дрожью в голосе шепнул бледный. - Ты привел вождя или хотя бы Джанори?

   - Нет, они заняты, Гух привел меня, - ответил Ичивари, еще раз внимательно осматривая ручей и деревья поблизости, вслушиваясь и принюхиваясь. - Что за беда, Маттио?

  Лес был тих, даже слишком тих. Конечно, надо помнить: недавно его обитателей вспугнули собаки, да и охотники шли, не таясь и наоборот, намеренно себя показывая и перекликаясь. Старика они, если застали, видели, лошадь - тем более. Почему не увели с собой? Потому что он ждал вождя. И еще наверняка сыграло роль то, что махиги к трусости нетерпимы.

   - Если бы одна беда... Лошадь там, за ручьем, хорошо бы, хоть она не убежала, - запричитал старик. - Я спрятался и, кажется, сам себя перехитрил, камни скользкие... У вас есть веревка?

  Ичивари остановился на середине бревна, даже присел, стараясь рассмотреть уступ, на котором кое-как держался старый Маттио. Затем он пересек ручей и с края лощины заглянул вниз, нагнувшись и цепляясь за древесные корни.

   - Гух, приведи коня, - велел сын вождя. - Маттио, веревка не нужна, я дотянусь, давай руку. Надо же, как угораздило... Крепче держись, все будет хорошо, вот так.

  Пришлось лечь на землю и, цепляясь одной рукой за удобный корень, нагнуться вниз, вытягивая руку и почти сползая по склону. Маттио часто вздрагивал всем телом, втягивая воздух и стараясь хоть как-то удержать в узде свой страх. Одну руку неловко подавал, а второй продолжал цепляться за камни. Приблизился звук конских копыт, и Ичивари, уже изрядно сердитый на неловкость старика, решил попросить Гуха о помощи. Но тот и сам догадался, мимо плеча скользнула веревка. Маттио заулыбался, поверив в свое спасение, куда решительнее вытянул руку и вцепился, вот дурной старик, не в веревку, а в запястье, дергая на себя и налегая всем весом. Сын вождя успел подумать: не зря дед говорил, трусы норовят спасающих или утопить, или отправить в пропасть... Потом мир погас, сгинул в коротком свисте и сжигающей затылок боли.

  ***

  'Слово, смысл которого я утратил окончательно, размышляя, - это жестокость. Что люди называют жестоким и в каких обстоятельствах? Дарующий добр, это мне внушали с детства. Он учит людей прощению и примирению. Но разве не жестоко это: отказаться от наказания злодеев? От воздаяния, не являющегося местью, но всего лишь дарующего право жить спокойно... И разве не жестоко пытать еретиков и насаждать веру огнем и мечом? Разве не жестоко собирать подати после неурожая, обрекая целые поселки на вымирание? Или закрывать ворота города, пораженного мором, чтобы зараза не покинула его, хотя такое решение погубит многих еще живых, попавших в ловушку стен... Я не знал никогда настоящего смысла жестокости, но и отчета себе в том не отдавал. Здесь, на берегу зеленого мира, которому его жители до сих пор не дали общего и единого имени, я совсем иначе взглянул на жестокость. Люди Сакриды или Тагорры в большинстве своем не жалеют других, но не забывают щадить себя. Их жестокость есть лицемерие, двойственность оценки. Разные гири на весах для своих и чужих... Жестокость зеленого мира страшнее, проще и честнее.