Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна

От ветра рыжие локоны сыскарки растрепались, она задорно ими тряхнула и подмигнула растерянной мне:

— Подруга под венец торопится!

Церквушка стояла на окраине, в стороне от Мокоши, и возле нее ждали нас Мамаев с Крестовским.

— Наконец-то, букашечки. — Эльдар расплатился с извозчиком.

— Поторопитесь. — Семен озирался, будто ожидая атаки. — Я тайных по ложному следу пустил, они сейчас в двух кварталах всего.

Геля сдернула с меня шубу, бросила ее Мамаеву, ахнула, рассмотрев белое узкое платье. Модистки постарались на славу, подчеркнув тонкий стан и пышную грудь лишь кроем. Я потянулась к голове, освобождая волосы, они рассыпались по плечам смоляной волной.

— Фага для невесты. — Мамаев укрыл меня паутинным шелковым покрывалом и подтолкнул к двери.

Мы вошли, Крестовский остался на дворе, я, будто сквозь туман, успела рассмотреть, что он сбрасывает свой плащ-пелерину на снег и воздевает руки к морозному небу.

У алтаря ждал старенький священник в облачении, но я перестала его замечать, встретившись взглядом с Иваном. Пения не было, обряд был прост, но, видимо, от этой простоты наполнен какой-то исконной древней правильностью. Венчальные короны над головами, молитва, трепет свечных огоньков, запах ладана, моя рука в руке любимого, первый шаг вместе. Я повторяла слова молитвы и отвечала троекратно «да», слыша эхом ответы суженого. Безымянный палец охватил поясок простого венчального кольца, я надела такое же на мужскую руку, и золото тепло замерцало.

— Целуй свою раскрасавицу, Иванов сын, — сказал весело священник.

Паутинка фаты скользнула с лица, и теплые губы чародея встретились с моими. Это было так торжественно, так невыносимо торжественно, что я зарыдала.

— Привыкай, Серафима, мужа лаской одаривать. — Священник, видимо, решил, что слезы мои от стыда. — Свидетелей попрошу венчальные бумаги подписать.

Он отвел Гелю с Мамаевым куда-то в сторону, Иван шепнул:

— Серафима Зорина, — и сызнова меня поцеловал, с меньшей торжественностью, но с большей страстью.

— Дражайшие молодожены, — Эльдар прятал в карман сюртука трубочку документов, — примите поздравления, пожелания долгих лет и счастья.

Он побежал к выходу, Геля скользнула перед ним рыжей кошкой, мне показалось, что в руке сыскарки, уже за порогом, появился револьвер.

— Нас атакуют? — шепотом спросила я.

— Семен разберется, — ответил Зорин и поклонился священнику. — Спасибо, дядя Василий.

Тот посмотрел на нас с усмешкой:

— Эх, заругает меня твой батюшка за спешку. Мы ему скажем, что торопились, чтоб твою жену-раскрасавицу не увели.

Дальше они обсудили каких-то своих знакомых, планы на урожай, погоды. Я с ужасом прислушивалась, не раздастся ли со двора звук выстрелов.

Наконец Иван попрощался, и мы вышли из церкви рука об руку.

Снег двора был столь плотно затоптан, что можно было предположить произошедший на нем смотр войск. Но сейчас, кроме приказных чиновников, никого в округе не наблюдалось.

Иван с Крестовским обнялись, рыжие кудри чародея липли ко лбу, а рука, которой он хлопал Зорина по плечу, дрожала. Геля всхлипнула, смахнула слезу. Я тоже всхлипнула. Эльдар посмотрел на нас по очереди:

— Знаете, сыскарики, вам теперь следует выпить чарочку за здоровье молодых, крикнуть «горько!» и чужими поцелуями любоваться. Я совершенно уверен, что свадьбы у нас в Берендии именно так происходят.

И мы поехали к нам, и выпили более одной чарочки, все, кроме басурманина Мамаева. Мне рассказали, как тайно готовили венчание, как уводили со следа пронырливого Брюта, как приходилось работать по ночам, потому что дел сыскарских никто не отменял. Я благодарила, плакала, смеялась, я целовала Зорина, когда кричали «горько!», и перешла на «ты» с Крестовским, потому что с прочими мы давно не «выкали» и потому что Семен Аристархович моему супругу любимый друг, а значит, и мне любимый…

А потом меня отрезвили щелчком по носу, и отругали, что кокетка, и что, если бы Семен Евангелину Романовну не обожал, Иван ревновал бы преизрядно.

Оказалось, что гости ушли, что в камине горит огонь, а руянские горничные забрали Бубусика ночевать в отель. Опечалившись, что не я сама все это организовала, я потребовала утешений.

Молодоженам медовый месяц в начале брака полагается, у нас с Иваном была всего неделя. Мы очень постарались наполнить ее медом вчетверо. Нам было мало, нам всегда мало, и так, наверное, будет всегда. Я знала, что вернусь к этому мужчине, что останусь с ним, буду жить его радостями и горестями, а он — моими, и что вместе мы все сдюжим.

А в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое месяца сеченя, незадолго до полуночи, у пешеходного моста, украшенного мраморными крылатыми котами, жители Мокошь-града могли наблюдать престранное зрелище, как вскипела река, ломая лед, как фонари отразились в черном зеркале открытой воды, там же отразились мраморные фигуры, удваиваясь, и в этот момент на мост ступила женская фигура с собачонкой на руках. Она шагнула на мост, замерла на мгновение, вспыхнула ярким огнем и исчезла.

Евангелина Романовна Попович вошла в кабинет, бросила в кресло для посетителей вощеной бумаги пакет:

— Однако сдавать в чистку мундиры стало столь дорого, что скоро новые покупать дешевле станет.

— Тебе, букашечка, нужно специальные заказать, на один раз, — улыбнулся Мамаев. — Мы, к слову, тебя только дожидаемся.

Начальник приказа господин Крестовский при этих словах посмотрел на календарь, будто уточняя, сколько именно подчиненная мешкала. Зорин, напротив, от календаря отвернулся и приветливо Геле кивнул.

Перед ним на столе лежала тоненькая папка с документами. Надпись черными чернилами была короткой, всего три буквы: «ОБС».

— Приступим, сыскарики, — сказал Семен.

Иван развязал тесемки, извлек фотографическую карточку, на которой довольно пухлая брюнетка кокетливо нюхала бумажную розу.