Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Даже для ареста к великому князю наряжаться надобно.

Девицы потянули меня за руки, завертели во все стороны, раздели, натянули чулки и белье, обрядили в платье, прикололи к прическе шляпку, зашнуровали ботиночки. Действовали они со слаженной сосредоточенностью и молча, тишину спальни нарушал лишь шелест ткани и мои вздохи.

— Барышня!

— Барыня!

— Ничего так, сойдет.

Я подошла к зеркалу. Манифик! Жемчужно-серое кружево платья было нашито на белый чехол, жемчужные пуговки поблескивали у ворота-стойки, узкая в талии юбка с небольшим турнюром спускалась к носочкам ботинок серой лайки, шляпка сидела на макушке задорно и была на тон темнее платья. Единственной точкой, вносящей диссонанс в сей ансамбль, был алый рубин на безымянном пальце.

Ах, я все время забываю, что невеста! У нас в Берендии обряд обручения строг и волшебен, пока помолвка не разорвана, я кольца с руки не сорву.

Я натянула перчатки, скрывая ненавистную обручалку и покраснела. Дурочка ты, Серафима, безголовая, память, что у золотой рыбки. На что ты Ивана Ивановича подбивала? Не мог он на твои притязания ответить, потому что одно дело с незамужнею девицею под ракитовым кустом любиться, в том как раз греха особого нет, а другое — невесту чужую портить.

Румянец мне шел, зеркало врать не будет, и глаза от стыда прелестно заблестели. Улыбнувшись отражению, я вышла из спальни. Иван Иванович был в гостиной в компании рослого офицера.

Мужчины встали при моем появлении.

— Императорского полка поручик Жогов. — Военный отдал честь. — Приказано высочайшим повелением сопроводить барышню Абызову.

Чародей смотрел на меня с таким восторгом, что мне немедленно захотелось целоваться. Наверно, все же это не арест. Зорин с поручиком беседовал вполне мирно и явно не собирался отпускать меня одну.

Во дворе нас ждала простая, без лакеев и гербов, карета и четверка верховых в мундирах императорской стражи. Поручик вскочил на коня, так что на время дороги мы с Иваном остались наедине. Ах, до чего неприлично! Но тащить с собою дуэнью на высочайший призыв?

— Ничего не бойся, — вполголоса говорил Зорин. — О причине высочайшего повеления мне разузнать не удалось, но, думаю все допросом ограничится. Господин канцлер, видимо, в этот раз концы в воду вовремя не спрятал и дело до самых верхов дошло.

— Не представляю, как весь этот кавардак скрыть возможно.

— Вполне. — Иван холодно улыбнулся. — Юлий Францевич в мгновение ока совместную операцию трех приказов организовал, разбойную банду грабителей обезвредил. Все газеты про то нынче написали. И главный злодей для суда у него имеется, Сигизмунд этот из Жечи, а то, что по документам пану Савицкому больше ста лет, так это в документах ошибка, писарь нерадивый метрику правил. А назавтра в прессе свежая появится новость, что разбойники лихие собирались Манеж на Рождество подорвать, чтоб как можно больше народа, собравшегося на ярмарку, полегло. Не уверен, которому из приказов слава предотвращения достанется.

Так вот, значит, о каком «бабахе» нав Янгус болтал.

— А на самом деле кого благодарить?

— Эльдар с Семеном носом землю рыли, пока я тебя сторожил. Сказывали, в фундаменте закладку нашли с механизмом.

Таким раздраженным я Ивана прежде не видела. Его улыбка скрывала бешенство. Сняв с левой руки перчатку, я погладила его по щеке:

— Иванушка, не знаю, какую интригу вы с Крестовским задумали, но догадываюсь, что Брют вас переиграл.

— Мы хотели связь канцлера с навами открыть.

«Мальчишки, — подумала я. — Хотели, а вместо этого каштаны из огня для Брюта голыми руками таскали. Юлий Францевич их сворой гончих на цель пустил. Ну ничего, Иван ты мой царевич, какие твои годы. Если пожелаешь старикану хвост прижать, сдюжишь. Подрасти тебе надо, заматереть, и друзьям твоим, да и мне, если по правде. Все мы сейчас пока просто щенки. Пока».

Карета остановилась у неприметного здания, поручик спешился, постучал в дверь, проговорил что-то в отворившееся смотровое окошко и махнул эскорту. Мы вошли под звук отъезжающих коней.

Помещение было присутственным, за конторками сидели офицеры в форменных мундирах, такие же сновали по коридорам, звяканье телефонных аппаратов и негромкие голоса доносились отовсюду.

Нас проводили на второй этаж, предложили обождать в приемной на солидных кожаных креслах. Поручик кивнул секретарю, попрощался и ушел. Я почувствовала одновременно жар и холод, нижняя губа нервно задрожала, так что пришлось ее прикусить.

Секретарь, тоже в мундире при эполетах, молоденький и безусый, явно мною впечатлился, бросал искоса жаркие взоры и преувеличенно деловито шуршал бумагами. А когда спросил, не желает ли Серафима Карповна чаю либо кофе, голос его дрогнул.

Зорин шевельнул бровью и кашлянул со значением.

— Будьте столь любезны, — протянула я карамельно, — кофе, если возможно, с капелькой сливок.

Секретарь удалился в каморку за ширмой и вернулся с подносом.

— Как у вас здесь все под рукой, — улыбнулся чародей и пальцы его выбили быструю дробь на подлокотнике кресла.

Юноша вздрогнул, поставил поднос, оглянулся на дверь кабинета и, извинившись, опрометью выбежал в коридор.

— Это ревность? — спросила я, размешивая сливки.

Иван не ответил, потянул носом, будто принюхиваясь, прищурился и взмахнул рукой, будто разгоняя туман.

— Однако, Юлий Францевич, — раздался в приемной властный мужской голос, — эти, как вы выразились, мальчишки разорили на Руяне навье лежбище.

Я обернулась к Зорину, но он поднес к губам палец:

— Тсс…

Мы подслушивали то, что в сей момент происходило в кабинете! Канцлер властному голосу что-то возразил, тот стал громче.

— Одно то, что чародейский приказ избавил князя Кошкина от ужасного проклятия, вопиет о необходимости этой службы в столице. Его величество, как только его уведомили о всех произошедших событиях, пожелал перевести чародейский приказ под контроль имперской канцелярии, под мой контроль.

Брют восхитился имперской мудрости.

Зорин схватил меня за руку с такой силой, что кольцо впилось в кожу. Он улыбался, будто ребенок, получивший леденец. Кажется, только что оглашенное решение его обрадовало.

Канцлер стал прощаться, Иван потащил меня за ширму, развеивая колдовство. Прижавшись друг к другу, как шкодливые детишки, мы пережидали, пока Юлий Францевич покинет приемную, а когда выглянули, увидали великого князя Константина Георгиевича, очень похожего на свой парадный портрет, висящий в императорской картинной галерее.

Был он могуч и осанист, весь, от пушистых усов до кончиков ботфортов, излучал сановное величие.

— Чародей, — подмигнул его сиятельство Зорину, — стало быть, все, что надобно, слышал.

Иван поклонился, представился без смущения.

— Славно, славно… — Великий князь полюбовался моим румянцем, остановил взгляд на родинке у рта, остался увиденным доволен. — Мы с вами, господин чародей, здесь потолкуем, раз уж мой секретарь так удачно… Кстати, вы его не обидели?

Иван ответил, что-де, как возможно, и что юноша по срочной надобности отлучился, а великий князь на это хохотнул, а после велел мне в кабинет отправляться, сам, прислонившись к краю секретарского стола, забросал Зорина вопросами.

Ковер в кабинете оказался густоты чрезвычайной, я даже испугалась, что запутаюсь каблучком в ворсе и плюхнусь прескандально.

— Серафима! — Князь Кошкин поднялся из кресла для посетителей.

— Ваше сиятельство.

Присев в реверансе, я отметила про себя бледный вид Анатоля, темные круги под глазами и крошечный бритвенный порез на верхней губе.

— Совсем я отвык от этого тела, — развел князь руками, после обнял меня порывисто и зашептал: — Спасибо, Серафима, век за вас молиться буду и за ребят ваших чародеев.

По моей щеке потекли его слезы, и это было странно.

— Я умолил дядюшку нам встречу устроить, чтоб наедине побеседовать. Серафима…

Дядюшку? Я мысленно скользнула по ветвям берендийского имперского дома. Анатоль великому князю приходился троюродным внучатым племянником по женской линии. Дядюшка! Надо же.