Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна

Кошкин благодарил еще довольно долго, с четверть часа, я успела заскучать и раздумывала, как бы разговор в сторону Маняши повернуть, но в голову ничего не приходило.

— И вот, — Анатоль изменил тон, я напряглась, — должен сообщить вам, Серафима Карповна Абызова, что я, Анатолий Ефремович князь Кошкин, разрываю нашу помолвку.

Растерявшись, я все никак не могла справиться с перчаткой, а когда наконец сняла ее, кольцо скользнуло с пальца с такой легкостью, будто я его намылила.

— Так как разрыв произошел по моей вине, — продолжал князь, — вы, Серафима Карповна, получаете в качестве отступного…

Я хихикнула как дурочка, расцеловала сиятельные бритые щеки трижды, как у нас, берендийцев, принято, и вложила в ладонь Анатоля рубиновое колечко:

— Это ведь фамильная драгоценность, не ошибаюсь?

Его сиятельство зарыдал и обхватил руками мои плечи.

— Почему ты, Фима, постоянно с разными мужчинами обнимаешься? — выговаривал мне Иван по дороге домой. — Как ни войду, ты с другим — Эльдар, теперь Кошкин.

Кареты обратно нам, видимо, положено не было, поэтому добирались мы по-простому, на извозчике.

— Это потому, что я красивая и мужскому полу нравлюсь, — дразнила я чародея. — Отныне я барышня свободная, тебе от меня кавалеров палкой отгонять придется.

На Цветочной улице нас ждали. Марты накрывали ужин в столовой, Геля играла с Бубусиком, заставляя того по-собачьи приносить мячики, Крестовский беседовал с Манящей, выясняя какие-то тонкости ведьминой волшбы, а Эльдар Давидович, показавшийся мне одиноким и грустным, сидел в гостиной, любуясь в окно, как снежинки вихрятся в свете уличного фонаря.

— Скучаешь? — присела я рядом. — Живот болит?

Мамаев встрепенулся, заверил, что живее всех живых, а скука ему неведома. Когда я попыталась вернуть подвеску-оберег, брать отказался, сославшись на надобность в сновидице, которую чародейский приказ может испытать практически в любой момент.

— А если в этот самый момент мужа твоего любимого Ивана Ивановича рядом не окажется? — округлил он глаза в притворном ужасе.

— Так уж и мужа?

Эльдар посерьезнел:

— Серафима, вам пожениться как можно быстрее надобно. Господин канцлер не любит контроль над своими солдатиками терять, а женщин легче всего через супруга в узде держать. Оглянуться не успеешь, тебе новую Брютову марионетку навяжут. Ну вот хотя бы на рождественском Императорском бале.

— Ну, положим, — пожала я плечами, — бал мне, к прискорбию, посетить не удастся. Я, Эльдар Давидович, невеста-брошенка, мне веселиться не пристало, а ежели я скорбная на празднество явлюсь, люди скажут, что я Анатолия Ефремовича пытаюсь пристыдить, и сочтут барышню Абызову жалкой и скандальной. Так что до половины сеченя я вообще в свет выходить не намерена. Хозяйством займусь. Библиотеку нужно на втором этаже оборудовать, книгами наполнить, чтоб, когда вернусь, устраиваться там за чтением. Видел в восточном крыле премилая комнатка?

С воодушевлением я принялась рассказывать, что еще собираюсь изменить в новом доме, и не заметила, когда к нам присоединился Иван.

— Какая библиотека? — спросил он возмущенно. — Кабинет там мой будет, как раз окнами на восток.

— Это еще зачем? По ночам работать собираешься?

Мы заспорили, распределяя комнаты, Мамаев как-то незаметно ушел, оставив нас препираться.

— Гостевую еще, — перечисляла я на пальцах, — детскую.

— Две, — возражал Иван. — И это только для начала.

Я открыла рот для хлесткого ответа и с этим раскрытым ртом некрасиво, по-бабьи разревелась. Чародей опешил, обнял меня, посадил к себе на колени:

— Ну что ты, бешеная… Фима…

— Я боялась, — гундосо бормотала я ему на ухо. — Потому что я богатая, а ты не захочешь из-за этого со мной жить. Если люди про тебя «примак» говорить будут, я…

— Ты их огнем сожжешь или снами замучаешь. — На Зорина я не смотрела, но голос его был полон смеха. — Обещаю сразу же тебе жаловаться, если меня кто словами поносить надумает.

— Болван.

— Нет! Я лучше имена болтунов записывать буду, чтоб ты потом их скопом карала, первого числа каждого месяца по списку.

Расхохотавшись, я прижалась лбом к плечу Ивана, он шепнул:

— Из нас двоих, милая, мужчина, по случайности, я, и разбираться с обидчиками — моя обязанность и мой долг. А в молве обиды нет, люди сильные ею пренебрегают.

— А мы сильные.

— Особенно ты, — поцеловал Иван меня в висок.

Я повернула лицо, встречаясь с его губами ртом, и мы долго самозабвенно целовались. Мне было мало, мне всегда было мало Ивана.

— Скорее бы уже пожениться, — проворчала я недовольно.

— Пять дней подождешь?

— Что? — Мне показалось, что я плохо расслышала.

— Седьмого сеченя. Ты согласна?

— Да…

— Погоди. — Он ссадил меня на диваи, опустился коленями на пол. — Серафима Абызова, ты выйдешь за меня замуж?

— Да.

— Мы обвенчаемся тайно, не получив благословения родителей, у нас не будет приема с гостями и свадебного кортежа. Ты согласна?

— Да!

Это троекратное согласие будто скрепило нас волшебной клятвой, я ощутила порыв ветра в волосах, брызги воды и жаркое пламя в солнечном сплетении.

Самым трудным оказалось хранить тайну. Я настолько лучилась счастьем, что чудом не воспаряла над бренным миром. Пять дней я была сама не своя, но умудрилась с девицей Фюллиг посетить модисток и заказать платье.

Маняша меня избегала, но я, подлая, даже испытывала от этого облегчение. Она подолгу гуляла с Бубусиком, сопровождала горничных на рынок и каждое утро уходила в церковь.

Пошить что-то приличное за столь короткое время было решительно невозможно. Так сообщили мне мастерицы, торгуясь, но задачу исполнили. Правда, на примерки пришлось являться в день по несколько раз, и ушлые газетчики в статейках риторически интересовались, уж не мужчина ли стал причиной, по которой барышня А., покинувшая не так давно гостеприимный дом кузины Б., обновляет гардероб?

К слову, о кузине. О ней я вообще не думала.

Евангелину Романовну шеф с началом года завалил работой, она жаловалась мне, забегая по-соседски, но зеленые ее глазищи горели воодушевлением.

Чародейский приказ был задействован для охраны императорского приема и следующего за ним бала, поэтому праздник мне предстояло провести вдвоем с Маняшей. Марты отпросились встречать с какими-то подружками и упорхнули, накрыв, впрочем, стол.

Мы сели за него часу в девятом, поговорили о разном неважном, преувеличенно внимательно наблюдали потешные ковыляния Бубусика. Мне стало стыдно и противно. Вздохнув, я наконец сказала:

— Прости меня, пожалуйста…

— Прости…

Мы с нянькой заговорили одновременно, и обе замолчали.

— Маняша, я замуж выхожу. — Смотреть в ее искаженное страданием лицо было невыносимо, я отводила взгляд. — Тайно, завтра, за Ивана, и… Прости…

Замерев, я ждала ответа, поэтому ритмичное кряхтение меня несколько обескуражило.

— Дитятко! — Я подняла голову, Неелова смеялась, вытирая ладонью глаза. — Дурочка моя блаженная. Ты потому сама не своя последние дни? Боялась своим счастьем меня потревожить?

— Ну да. — Обниматься через стол было неудобно, поэтому я подбежала к няньке. — А ты за что прощения просила?

— За похожее.

Маняша гладила меня по голове, в волосах что-то запуталось, я схватила ее руку, посмотрела на кольцо с рубином и ахнула:

— Вы с князем обручились?

Женщина кивнула:

— Ему это дорого стоить будет, но он решил и титулом, и положением пренебречь. На Руян мы уедем, дитятко. Тамошняя резиденция в личное владение Анатолия Ефремовича отписана.

— А старая княгиня?

Маняша пожала плечами:

— Недовольна, и я ее понимаю прекрасно. Как, то бишь, это называется? Морганический брак?

— Морганатический, — поправила я с улыбкой. — Смешная ты моя, Мария Анисьевна.

И мы просидели с нянькой всю ночь, вспоминая прошлое и мечтая о будущем. А на рассвете за ней приехал князь Кошкин, Маняшин кофр погрузили на обычного извозчика, я тихо и светло поплакала, стоя на крыльце и глядя им во след.