Метро 2033: Изоляция - Мария Стрелова

– Я не могу. Наверху хуже, чем здесь. Лучше тебе не видеть всего этого, – горько ответила Марина.

– Забери… Я схожу с ума. Мне слышатся шаги. И мне… мне очень больно.

Разве это был тот самый человек, который устроил в бункере настоящее восстание? Кто издевался над Мариной, забивая ее сознание транквилизаторами, разве это был бесстрашный разведчик, который даже приготовленную для него казнь на Фрунзенской встретил с презрительной усмешкой на лице? Великолепный Евгений, надменный, жесткий, сейчас умолял закончить эту пытку…

– Нет. Там мутанты, страшные твари, они сожрут тебя, – простонала Марина, сжимая виски ладонями.

– Тогда пристрели. Я больше не могу! – вскрикнул Хохол. – Я не хочу оставаться здесь один! Мне страшно! Ты добилась, чего хотела! Я прошу пощады на коленях! Убей меня!

Как же изощренно надо мучить человека, чтобы он молил о смерти? Темнота и одиночество сделали свое дело. Они ломали, угнетали, сводили с ума.

Алексеева встала, сняла с полки связку ключей и торопливо открыла решетку.

– Идем. Но если с тобой случится нечто более ужасное, чем заключение здесь, не вини меня, – начальница бункера подала ему руку.

Мужчина с трудом поднялся, навалившись всем весом на Марину. Женщина тяжело вздохнула. Сейчас больше всего на свете она страшилась того, что Женя разделит судьбу несчастных малышей, съеденных на нижнем ярусе бункера. Пусть лучше его добьет лучевая болезнь, чем так…

Они поднялись наверх по запасной лестнице, в обход общего зала, и вышли с другого конца коридора на первый ярус. Алексеева заглянула в кабинет первой и с трудом сдержалась, чтобы не заорать. На полу лежал труп Анохина с перегрызенным горлом, а рядом, свернувшись на полу в клубочек, спала Соня. Кажется, голод взял свое. Губы девочки были окровавлены, одну руку со страшными когтями она положила под голову, другой вцепилась в свою добычу.

– Началось, – выдохнула Марина, на цыпочках дойдя до своего шкафа. Тварь сыто заворочалась во сне. Женщина не глядя вколола ей последнюю оставшуюся ампулу снотворного, которую берегла для Мити.

Алексеева выкинула тела в коридор. Соня спала крепким сном, пока Марина, пачкая руки липкой слизью и передергиваясь от отвращения, тащила ее на нижний ярус бункера.

А там ее ждал новый ужас. Твари, урча и нетерпеливо рыкая друг на друга, доедали…

Крик застыл в горле начальницы бункера. Марина с трудом подавила рвотный позыв. Она осторожно положила спящую Софью у ступеней лестницы и тихо пошла наверх. Мутанты ее не заметили.

«Что же… Старшие не успели. Пока я была в техническом отсеке, случилась беда. Твари вышли из-под контроля и напали стаей, сообща. Я ничего не услышала, поэтому спаслась. Теперь задача проста – открыть гермодверь и запереться с Женей в моем кабинете изнутри. И просто ждать. Выбора у меня нет. Я лишь верю в то, что смогу победить мутацию. Просто верю, хотя шанс – один к миллиону…» – думала женщина, тихо ступая по темному верхнему ярусу бункера.

А перед глазами у нее стояли растерзанные тела товарищей. Тех, кто пережил катастрофу, чтобы бездарно погибнуть спустя двадцать лет. Вывалившиеся внутренности, выпученные от ужаса глаза и раскрытые в уже беззвучном крике рты в алом свете аварийной лампы. Это было похоже на безумие, на кошмарный сон – если бы не было явью.

Марина упала на колени, ее вырвало. В голове бухали чугунные молоты. Сердце пропустило несколько тактов и забилось в диком галопе. Глаза, привыкшие к кромешной тьме, вдруг обрели небывалую зоркость.

«Нет. Только не я. Пожалуйста, только не я… Я не хочу превращаться в тварь, я хочу умереть человеком…» – беззвучно умоляла женщина. По ее лицу текли слезы, скатываясь за ворот рубашки.

Марина на коленях доползла до гермодвери. Ноги ее не держали. Цепляясь за холодный металл, начальница умирающего бункера раскрутила вентиль и подошла к внешней двери.

– Прощай, последнее пристанище! – тихо прошептала она и решительно взялась за крышку люка.

Сверху на нее уставились жуткие, подернутые пеленой глаза «философа». За ним виднелся еще добрый десяток мутантов. Алексеевой было уже не страшно. Какая разница, кто ее сожрет? Пожалуй, умереть в когтях отвратительных тварей с поверхности все же не так мучительно обидно, как быть загрызенной собственными воспитанниками.

– Ну, что же ты? Давай, я не убегу, – обратилась Марина к мутанту.

Тот принюхался, покрутил косматой башкой. И вдруг с перепуганным визгом метнулся прочь, уводя за собой стаю.

– Неужели даже «философы» нас боятся? А, точно. Сероводород. У всех тварей с поверхности отличное обоняние. Они чуют угрозу, неприятный запах бьет в нос и пугает. Теперь последнее дело… – тихо пробормотала Марина, обращаясь к чернеющему провалу люка.

Она вскинула кверху залитое слезами лицо, стиснула зубы, чтобы не зарыдать в голос, и побежала обратно. Свежий ветерок из раскрытой двери холодил ее взмокшую под тонкой рубашкой спину.

Марина добежала до своего кабинета, а с нижнего яруса ей навстречу ползли омерзительные монстры, почуявшие новые запахи, принесенные с поверхности.

Женщина скользнула за дверь и три раза повернула вентиль, надежно запираясь от всего внешнего мира.

Глава 14

Тварь

Алексеева без сил рухнула на пол и замерла лицом вниз, чувствуя, как по щекам катятся безудержные слезы.

– Мы все потеряли… – всхлипывала она. – Все, что создавалось двадцать лет, рухнуло, кануло в небытие. Я верила, что мы справимся. Что действие пластохинона остановит необратимые процессы навсегда. Чего ради? Чего ради мы спасались раз за разом, выходили живыми из самых невероятных передряг?! Мы вырастили поколение калек, уродов, детей, не знающих солнца, погрязших во мраке в этих катакомбах. На чудо надеялись… Идеалисты, идиоты, хотели выжить, хотели вернуть прошлый мир. И что теперь? Как мы кончили? Забившись в угол, боясь посмотреть на самих себя, задыхаясь в собственных испражнениях! Разве об этом были светлые мечты? Сколько я – лично я – погубила невинных жизней, спасая про́клятое убежище? Сколько их погибло – своих и чужих! Тех, кто нечаянно узнал нашу самую страшную тайну! Тех, кто сошел с ума в этих стенах! Мы строили коммунизм, безденежное общество, где все работали и получали по уравнительному принципу. Мы сделали то, что не удалось никогда и никому! Общество без денег, оплот культуры и образования! Мы его построили – зачем? Чтобы стать хищными тварями! Перегрызать горло своим братьям и сестрам, калечить, ранить и убивать. Этот мир неизменен. Он никогда не станет лучше! Никогда! Мы все приходим в него, чтобы испоганить, сломать его. Человек – царь природы… Король без королевства, сам под собой взорвавший шаткий трон. Не жилось на поверхности! Хотелось власти! У меня этой власти было – хоть двумя руками загребай, а кому она нужна? Мы все грыземся за кусок своего благополучия, а наш бункер – гротескное, гипертрофированное тому подтверждение. Это наказание, кара свыше за то, что я сделала. Я верила, что наши дети смогут выжить, когда от нас все отвернулись. Самым правильным было бы включить генератор на полную и закрыть трубу вытяжки в первый же день, чтобы все умерли во сне, не мучаясь. Скольких сожрала лучевая болезнь? Чинные профессора, которые в прежнее время читали нам лекции в костюмах и при галстуках, корчились на полу в конвульсиях и кусали землю, чтобы не кричать в голос. Роженицы, умиравшие от боли, потому что новые мутировавшие новорожденные были с такими огромными головами, что разрывали к чертям все внутри. Загрызенные тварями на поверхности разведчики, отравившиеся газом в первые несколько месяцев вылазок, почерневшие, кашляющие кровью. Те четверо ребят, на которых химзащита растворилась под кислотным дождем. Мои дорогие и близкие люди, которые умирали так по-разному – и так страшно. Те, кто поднимал панику в бункере, пытался бастовать, застреленные мною – лично. Дети, плакавшие на руках у собственных братьев и сестер, которые перегрызали им горло. Подростки, корчащиеся на полу, когда деформировались суставы и менялся внешний облик. Митя, в конце концов, который ради меня бросил все и так ужасно погиб. Мы с Григорием Николаевичем положили на алтарь выживания все, до последней капли, я готова была лечь костьми, лишь бы бункер продолжал жить. Мы просчитались. Жестоко просчитались. Кошкин ушел в лучший мир, не увидев заката своего детища. Я вижу, и больше всего на свете мне хочется умереть. Я все потеряла. Ничего не осталось. Только разрушенное убежище, заляпанное кровью и дерьмом. Чего ради мы выживали эти годы? Чтобы стать страшными тварями? Я не хочу такой судьбы. Я хочу остаться человеком!

Женщина сорвалась в крик. Ее голос, полный смертельной муки, заплясал эхом по углам, рассыпался на миллионы отголосков.

Женя сидел у кровати в углу, стараясь не касаться заляпанного мутной слизью покрывала, под которым недавно лежала Соня.