Таинства любви (новеллы и беседы о любви) - Петр Киле

Весной, еще до экзаменов, к которым Саня не очень-то готовился, его призвали в армию. Дядя считал, что и это хорошо: один его друг именно в армии взялся за ум и, имея стаж, запросто поступил в университет и даже с отличием его закончил. Сане служить было нетрудно (физически он был ловок и вынослив), но грустно. Странно, ему также бывало грустно, когда он выезжал со строительным отрядом в область или в Западную Сибирь. В непривычных условиях он не терялся, наоборот, он с легкостью переносил и усталость, и дождь, и жару, но грусть, большая, таинственная грусть, обволакивала его, как облаком, точнее – как бы тихим ясным светом. После армии, поступив учиться, Саня поселился в маминой квартире по Большеохтинскому проспекту и тоже оказался в непривычных условиях свободы и одиночества.

Не успел он заметить, как пролетели пять лет, и вот теперь он был воистину молодой человек. И на работе (младший научный сотрудник в Институте социально-экономических проблем Академии наук), и среди родных не думали и не говорили о нем иначе, как о женихе. Говорили так, как будто это единственное, на что он еще годен и чем еще интересен. Обидно. Даже родные в Москве высматривали невесту и звали его в гости, не без переговоров с его мамой, разумеется, звали, заранее купив билеты в Большой театр. Саня вылетал в Москву – не свататься, конечно, и в ту же ночь возвращался домой поездом. И нельзя было сказать, что Саня Букин боялся или избегал женщин. Напротив. А о том, что он влюблялся вплошь и рядом, и говорить не приходится. Все это было для него даже слишком горячо, чтобы он мог легко снести все перипетии любви (ухаживаний) или возможной женитьбы. Либо слишком просто, когда девушки как-то бездумно и легко уступали сразу и вдруг. Но чаще девушки оставляли его, находя его странным, существом до крайности инфантильным и абсолютно неуправляемым. У них даже возникало ощущение, что Букин живет тут и еще неизвестно где, может быть, еще в мире детства. Внешне спокойный, одетый хорошо, он был, однако, очень неровен с людьми, особенно с близкими.

Родители – это был уже народ степенный, разумный и вообще добрый – удивлялись: в кого Саня такой? Почему он живет одиноко, точно прислушиваясь к чему-то в постоянном ожидании? Цвел ромашкой, одуванчиком, а вышел чертополох, голубой чертополох романтизма, как выразился однажды Олег.

Была суббота. Саня, по своему обыкновению, встал поздно, в десятом часу. Солнце заглядывало к нему рано утром, а затем уходило в сторону, и создавалось впечатление, что он проспал весь световой день. Досадно и грустно, точно он самое интересное на свете проспал. В ясную погоду под вечер его квартиру снова заливало светом, но уже отраженным – от множества окон напротив, и тогда он усмехался. Только вот над кем? Скорее всего над самим собой. Что с того, что он кончил университет? Он получает теперь немногим больше, чем киномеханик. А его сверстники, самые бесталанные, не кончившие даже порядочного ПТУ, преуспевают каким-то образом вовсю. Впрочем, что значит преуспевать вовсю? Нет, ему бы не хотелось преуспевать вовсю, особенно за счет левых заработков, как отец…

Куда интереснее складывалась жизнь у дяди! Он уже давно защитился, женился, получил трехкомнатную квартиру в новом районе и нередко выстал со статьями в газетах, а однажды Саня увидел дядю в телевизионной передаче “Панорама”: его представили как секретаря партбюро известного в стране художественного вуза. Но самое удивительное для Сани оказалось в том, что Олег Букин говорил серьезно, нервно, умно или вдруг улыбался широко, весело – совершенно как в жизни, но как-то значительнее и лучше, - так и чувствовалось, что человек достиг каких-то вершин в своем развитии, отрешился от мелких пристрастий и страстей, которые его долго водили за нос, и обрел должную полноту и масштабность в восприятии явлений жизни и искусства.

Чем-то обнадеживающим повеяло на Саню даже от знакомых морщин дяди и вполне определившейся лысины.

Саня вспомнил детские честолюбивые мечты – не о славе, нет, а о перестройке жизни с ее неразберихой, для чего необходимо вступить в сотворчество со множеством людей, как показывал опыт жизни дяди, - но вот тут-то у него пока ничего не получалось, кроме идеальных устремлений.

Поднявшись поздно, Саня выбрался в город после полудня. Заглянув в книжные магазины на Невском (все напрасно!), он в нерешительности остановился на остановке у Казанского собора. Посматривая вокруг, он заметил молодую женщину, до странности грустную и знакомую… Саня тотчас вспомнил совсем небольшого роста девчушку, нескладную, неловкую, особенно в брюках, которые не шли к ней; лицо у нее было еще детское, с пухлыми щеками, в светлых очках, золотые локоны… Она пришла работать в кинотеатр “Художественный” почти одновременно с ним и уже покуривала, что вообще казалось нелепостью, так был по-детски чист ее облик… Саня посмеивался над нею, качал головой, а она улыбалась сквозь светлые очки, как из иного, детского или полусказочного мира, так радостно, точно он не осуждал ее, а восхищался ею, то есть, по ее разумению, он проявлял к ней внимание. Взрослый юноша, он держался с нею как с девочкой-подростком – чуть свысока, задиристо и даже, может быть, где-то и грубовато, но с тайным вниманием, можно сказать, с тайной нежностью к уходящему детству. Смешная она была и такая маленькая.

- Тебе бы, Галка, еще в школу ходить! – обронил он однажды.

Она весело рассмеялась и сказала ласковым голосом:

- Саня! А я ведь школу кончила.

- Да ну?

- Вот тебе и “да ну”!

Пока аппарат гудел, прищелкивал и сноп света уносил изображение на экран в темном зале, Галка усаживалась почитать журнал, книгу… Читала она с интересом все подряд.

- Что ты читаешь? – спрашивал он.

Галка поднимала голову, ее чистое личико в светлых очках с готовностью освещалось слегка смущенной, чуть виноватой улыбкой, словно она прекрасно сознавала, что читает с увлечением вздор, вместо того чтобы зачитываться чем-то по-настоящему интересным и важным.

- А что? – спрашивала она смеющимся голосом.

Он брал в руки журнал или через ее головку прочитывал вслух несколько строк, интонацией показывая, какой это вздор на самом деле. Галка начинала смеяться вместе с ним. Иной раз она прятала книгу за спину или чуть ли не под себя, как в школе, и когда он протягивал руку, она вскакивала, отбегала в сторону, и если он не отставал, она все веселее, все неудержимее смеялась, полагая, видимо, что он так с нею заигрывает, ухаживает… Обычно Галка держалась несколько скованно, даже сердито и могла злиться и даже дерзить кому угодно. Но в этих случаях она никогда не обижалась, а всегда очень охотно вступала в игру, хохотала и кричала, выказывая недюжинную жизнерадостность и темперамент.

- Потише вы! – шикали на них, потому что публика в зале, слыша какие-то голоса над головой и возню, оглядывалась и даже смеялась.

Прошло какое-то время, и все чаще он стал заставать Галку на лестнице с сигаретой. Она уже привычно затягивалась, спокойно глядя сквозь светлые очки, о чем-то думала, и тогда ему она казалась уже не маленькой девочкой, а юной женщиной, сохранившей детский цвет лица и пухлость щек.

- Уже курить научилась, - бросал он с упреком.

- А что?

В сердцах однажды он попытался отобрать у нее сигарету: она снова приняла за игру, задорно хохоча, стала увертываться, он схватил ее за плечо – и тотчас отпустил. И никогда не мог забыть: мягкое и упругое, как у малого ребенка, ее плечо нежно и ласково отозвалось на прикосновение его руки, а сама Галка просияла глазами как-то особенно… И стало ясно, что она не остерегается его, нравится он ей или нет, она с готовностью идет ему навстречу – бездумно, без расчета, увлекаясь скорее всего своею собственной жизнерадостностью, чем им, его какими-то достоинствами и силой, - и пойдет ненароком, сдуру или с умыслом, с тайной и для нее самой, может быть, целью до конца, если он того захочет. Мысль в ней еще не пробудилась, зато соки жизни, как в березе по весне, заструились неудержимо и сладко, и куда с этим деваться, что делать, она сама хорошенько не знала.

Она ждала кого-нибудь, а он, хотя и сам пребывал в таком же положении, лишь спустя годы догадался обо всем и помнил о Галке, точно был в нее влюблен страстно, и она разделяла его чувства… “Галка, Галка! Где ты?” - восклицал он иной раз, читая книгу перед сном или уже засыпая. Не странно ли?

Был свежий, словно бы с легким морозцем день начала апреля. Небо над Невским проспектом, над Казанским собором чисто, лишь местами повисли белые клочки исчезающих облаков, и странно было, когда время от времени начинал откуда-то идти снег… На остановке у Казанского собора Саня Букин посматривал на молодую женщину с серьезным и грустным выражением лица. Если бы очки, он бы сразу в ней признал Галку, разумеется, повзрослевшую и несомненно похорошевшую, одетую в модного покроя и цвета демисезонное пальто, в сапожках, чуть сношенных, но как раз по ноге, легких, изящных. На голове мужская меховая шапка. Одета неброско, но обдуманно и прилично, без вызова и деловитости, что обнаруживают баснословно дорогие дубленки и кожаные пальто.