Искатель. 1972. Выпуск №6 - Леонид Платов

«Салташ» мог идти на рейд.

Большой фрегат двигался в спокойных водах залива, направляясь к группе кораблей и судов на рейде. Солнце уже зашло, было довольно холодно. Вот и вернулись домой из похода… Закутанные, одетые в теплые куртки, они все еще притопывали ногами в тяжелых сапогах. Странная тишина стояла на «Салташе», хотя на верхних палубах столпилось сотни полторы человек. Опершись на поручни или сидя на зарядных ящиках и крышках люков, они смотрели на тихую воду, на прекрасные, все еще подкрашенные солнцем горы, белые домики, сгрудившиеся на берегу залива, на рейд, к которому приближались. Был конец дня, конец войны. На палубе тихо — в такой момент нелегко разговаривать. Гораздо лучше стоять неподвижно и смотреть, смотреть вдаль.

Подойдя ближе, они увидели, что за исключением корвета, небольшого топливного танкера и нескольких мелких судов не рейде стояли немецкие подлодки. Шестнадцать подлодок, тесно пришвартованных друг к другу.

По палубе прокатился гул голосов, затем вновь все стихло. Команда фрегата столпилась у поручней, глядя сверху на субмарины. Подлодки были пусты: экипажи сняты с борта, а пушки опущены в корпус. Молчаливые и неопасные, но все еще враждебные. Много в них было такого, на что стоило посмотреть, но одна деталь привлекла внимание всех: на боевых рубках подлодок виднелась большая буква «V».[22] Сейчас она выглядела апофеозом проклятой войны.

«Салташ» прошел мимо. Эриксон передал в машину: «Самый малый», а Рейкс стал разыскивать береговые ориентиры для выбора места якорной стоянки. И вот на баке загрохотал брашпиль, стравливая первые футы якорной цепи. Аллингэм на баке повернулся лицом к мостику в ожидании команды «Отдать якорь».

— Выходим на траверз, сэр.

— Стоп машины!

Пока «Салташ» по инерции шел вперед, Эриксон огляделся: лучшей якорной стоянки и не придумаешь! Место защищено от ветра, рядом нет ни мелей, ни других кораблей. И подлодки на виду…

— На траверзе, сэр! — крикнул Рейкс.

— Малый назад! — скомандовал Эриксон. «Салташ» набрал задний ход, достаточный для того, чтобы на инерции натянуть цепь и зацепиться за дно как следует, погрузив лапы якоря в грунт. Эриксон приказал: «Стоп машины! Отдать якорь!»

Аллингэм повторил приказ старшине. Со звоном выскочил кулачок стопора. Якорь с лязгом и грохотом рухнул в воду, подняв веер брызг. Звуки эти отдались эхом, спугнув тучи кричащих морских птиц. По воде пошла рябь. «Салташ», натянув якорь-цепь, остановился.

Эриксон вздохнул, расправив плечи под теплой курткой.

— Ну вот и все… — и, не оборачиваясь, он бросил через плечо: — Все, машины не нужны.

Палубы уже давно опустели, но Локкарт не удивился, обнаружив Эриксона на мостике. Его крупная фигура неожиданно выросла из темноты. Локкарт догадывался, где окажется командир в эти первые часы после войны.

— Привет, старпом.

Они молча стояли рядом в холодной темноте, наслаждаясь окружающей их тишиной и спокойствием.

Уже совсем стемнело. Запутавшись в такелаже, повисла над головой луна, а на берегу вспыхивали один за другим огни — звездочки мира. Первые с самого начала войны незатемненные огни.

В лунном свете различался берег залива и горы над ним. За пределами их спокойного убежища завывал ветер, готовый жадно наброситься на «Салташ», если тот выйдет из бухты. Там, у входа в залив, яростно билось волнами о камни жестокое море.

Локкарт знал, почему они вместе стоят здесь, на мостике, под темным холодным небом. Последний день войны, которую они прошли вместе. С атлантическим сражением покончено. Настала пора собрать воедино все впечатления.

— Да, на это ушло пять лет, — вдруг заговорил Эриксон. — Даже больше. Интересно, сколько миль мы прошли?

— Я считал: на «Компас роуз» около ста тысяч, — ответил Локкарт. — Сколько прошел «Салташ», считать не стал. Думал — плохая примета.

До них доносились слабые звуки, обычные для стоянки в гавани: где-то играло радио, с плеском разбивалась о борт волна, раздавались по палубе тяжелые шаги вахтенного… Немецкие подлодки — темные тени, никого уже не пугающие, — попали в лунную дорожку.

— Жаль, что другие не могут видеть этого, — сказал Локкарт. — Джон Морель, Ферраби…

— Да. Они это заслужили, — кивнул в ответ Эриксон. Локкарт стал вслух произносить имена погибших, которые сохранились в памяти:

— Тэллоу. Старший матрос Филиппс, Уэльс…

— А кем был Уэльс? — спросил Эриксон.

— Старшина сигнальщиков на «Компас роуз».

— Ах да…

— Он говорил, бывало, своим сигнальщикам: «Если что не так, свистните мне, и я тут же прибегу…»

— Вот когда их не хватает.

— М-мм-м…

Пожалуй, погибло слишком много, чтобы запомнить всех как следует. В конце концов, имена — это ярлычки. Молодой Бейкер, Торнбридж, Уоттс. Парни с «Сорреля». И девушки, которые утонули в гибралтарский конвой.

— Джули Хэллэм, — неожиданно произнес Эриксон. Он впервые напомнил о ней Локкарту.

— Да, Джули…

Короткий приступ боли, и сердце Локкарта вновь успокоилось. С «Компас роуз» было примерно то же самое. Есть, наверное, особый тип памяти, которая из милосердия быстро увядает, навсегда утопает с грузом печали.

— Вы так и не получили ни одной медали, — неожиданно сказал Эриксон. — Но я сделал все, что мог.

— Я это переживу, — улыбнулся Локкарт.

— Вы кое-что заслужили, старпом.

— И все же я могу это пережить… Помните тот ленч в Лондоне, когда я сказал, что хочу остаться с вами?

— Да. Это для меня очень много значило.

— И для меня тоже.

То, о чем они не собирались говорить, было сказано.

Эриксон снова вздохнул.

— А ведь мы утопили всего три подлодки. Три за пять лет.

— Видит Бог, нам для этого пришлось как следует потрудиться.

— Да, — Эриксон задумался, облокотился на леера, возле которых провел не одну и не две сотни часов. Из темноты донеслись его слова. Даже теперь, после шестидесяти восьми месяцев войны, их странно было услышать от него:

— Должен признаться, что я чертовски устал.

ИВАН АНТОНОВИЧ ЕФРЕМОВ

Далеко не каждой книге суждено стать большим событием в общественной жизни, остаться в памяти целых поколений читателей. Такой книгой стал роман Ивана Антоновича Ефремова «Туманность Андромеды» — произведение, в котором впервые в истории советской литературы была сделана смелая попытка нарисовать широкую и масштабную картину будущего бесклассового, интернационального общества, будущего братства народов на Земле и братства Разума в космосе. Переведенный на множество языков, роман сложной и глубокой мысли «Туманность Андромеды» стал известен всему миру, принеся огромную популярность имени советского фантаста.