Философская теология: вариации, моменты, экспромты - Владимир Кириллович Шохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, в Евангелии есть притча о немилосердном должнике (Мф 18:23–35), но ее смысл в том, что у Бога не два свойства – милосердие и справедливость, – но только одно, первое. Господин, а это Бог, просто прощает – без всяких компенсаций – того, кто задолжал ему огромное состояние, ради одной своей милости, совсем не заботясь о его «воспитании» (как то делают Суинберн и его последователи), но потом взыскивает с него весь долг (обратим внимание, что не с его «заместителя») не потому, что это был долг, а за то, что урок высшего милосердия не пошел ему в толк, и ни на какие юридические отношения между ними нет и намека, так как есть одни только этические. Да и в другой притче о должниках, из которых один был должен 500 динариев, а другой 50 (Лк 7:41–42), речь идет об одном только безвозмездном прощении и о любви, ожидаемой в ответ. Потому тот Бог, который вычитывается из теории сатисфакции, есть не столько Бог, сколько антропоморфный идол, о чем ее сторонники, видимо, не подозревают за недостатком того, что феноменологи религии называют нуминозными чувствами.
Абеляровский экземпляризм успешно проходит все три «теста». Жертвенная любовь Христа, которая в этическом плане и есть «то, больше чего нельзя себе ничего помыслить» – есть высшее самопроявление Всесовершенного Существа. Никак она не противоречит и креационизму, если считать, что Творцом мира и человека является Всеблагое Существо. Да и апостол призывает своих последователей к тому же экземпляризму: «Подражатели мне будьте, как и я Христу» (1 Кор 11:1), а сам Он словами «будьте совершенны, как Отец ваш Небесный» (Мф 5:48). Поэтому презрительное неприятие его «сатисфакционистами» (см. выше) есть неприятие со стороны сотериологического юридизма, твердо держащегося за «объективные» условия спасения, которые на деле суть «индульгентские». Проблема с немногочисленными последователями Абеляра не в том, что они субъективисты, а в том, что они пытаются восполнять то, что подлежит устранению. Сам Абеляр не мог пойти дальше, чем он пошел, так как и без того был анафематствован, они же не могут сделать решительный шаг, в духе кьеркегоровского «Или – или» по причине влиятельных в «теологическом бомонде» «юристов» – влиятельных вследствие легалистических основ самого западного менталитета. Другой недостаток экземпляризма можно считать симметричным по отношению к сатисфакционизму. Ведь если для тех Голгофа в значительной мере изолируется от всех остальных составляющих спасения (начиная с самого Боговоплощения), то здесь она в определенной степени утрачивает свою «специфику», так как подражание Христу вполне удовлетворяется следованием Его учению, а решающие действия «механизма спасения» вплоть до божественной богооставленности здесь не получают должного отражения.
Большие проблемы с совместимостью с теологией Всесовершенного Существа и у теории заместительного наказания, которая резко разделяет Божество как бы на две части – наказующую и наказуемую. Обе из них однозначно не подходят под «то, выше чего можно нечто помыслить», и притом не нечто, но немалое. Несправедливость «наказующей стороны» уже была выяснена, но в этой теории она возвышается до жестокости. Что же касается стороны наказуемой, то Лютер был весьма последователен, предположив, что она не может быть хотя бы по домостроительству спасения безгрешной (см. выше), поскольку наказание действительно по определению предполагает проступки. Ему надо было выбирать между заместительным наказанием Иисуса и Его невинностью, и первое – как «необходимая доктрина» для сознания, центрирующегося на наказании – оказалось для него предпочтительнее второго. Известно, что обсуждение Божественного всемогущества включало в себя начиная уже с древних времен (и особенно схоластики) обсуждение и того, что значит все-могущество, а именно, не означает ли оно, что для Бога нет вообще ничего невозможного, и Декарт, например, принимая это буквально, допускал, что все-могущий Бог может и согрешить (ср. вопросы о том, не может ли Он сделать бывшее небывшим или – самый популярный предмет – камень, который Он не может поднять). Однако эти парадоксы всемогущества разрешались (и сейчас разрешаются) теми, кто разумен и понимает, что Бог как Существо Совершенное действительно может сделать все, кроме того, что этому совершенству противоречит[522]. Разумеется, пытаться оправдывать заместительное наказание пользой для «общего дела» можно еще меньше, и рассуждения Стивена Портера об общей пользе такого наказания для человечества не превышают этический уровень тех, кто оправдывал ядерный удар по Хиросиме полезностью его для войны, а его абсурдная аналогия с «заместительным наказанием» тренера вместо игрока (она таковая даже на спортивном уровне[523]) опускает данную концепцию ниже плинтуса, тогда как запрет Богу иметь другие сценарии спасения рода человеческого кроме одного – и еще ниже.
Но даже и не в утилитарной версии, а лишь в сатисфакционной с уточнениями (желание Гордона Грэма освободить ее от юридизма беспредметно, поскольку этот юридизм составляет ее сущность) заместительное наказание проблематично потому, что наказание вообще не совсем та модальность, в которой выстраиваются отношения между Богом и людьми, по крайней мере для взрослого читателя Библии. Человек сам себя наказывает за то, что не следует божественным рекомендациям о том, как ему строить свою жизнь, и изгнание из рая было не ретрибуцией, а необходимой «сменой обстановки» для того, кто добровольно эти рекомендации, данные ему как разумному и свободному существу, отверг. Иисус говорит: «Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день» (Ин 12:48), из чего следует, что человек подвергается не наказанию, а скорее самонаказанию. И даже когда апостол Павел говорит, что «возмездие (ὀψώνια) за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим 6:23), то под «возмездием» (употребленное слово первоначально означало «обязательство», «выплату») понимается то бремя, которое на себя налагает сам человек. В этом смысле наказание от Бога адекватно передается славянским словом наказание как «наставление», «поучение»[524].
Остается только факт совместимости этой «теории» с другими и притом многочисленными библейскими пассажами,
