Маркиз де Сад - Томас Дональд

Его поведение, естественно, не вязалось с репутацией монстра, проделавшего непотребные вещи с Роз Келлер и Мариэттой Борелли и ее компаньонками. Но Сад продолжал в том же духе и подверг себя смертельной опасности. 6 апреля на собрании секции Пик он столкнулся со своим тестем, президентом де Монтрей. Они не виделись пятнадцать лет, и теперь старик отчаянно пытался сыграть роль лояльного республиканца. «Я предвижу момент, когда он пригласит меня к себе домой», — лаконично заметил Сад по этому поводу. 13 апреля, сообщив Гофриди о получении должности присяжного революционного трибунала, он добавил, что к нему наведывался Монтрей. Их роли самым невероятным образом поменялись. Опальный вершитель судеб старого режима и его семья являлись наиболее подходящей мишенью для доноса и самыми первыми кандидатами на гильотину. Старый судья пришел просить защиты у нового. Разоблачение могло последовать с минуты на минуту. Маркиз выбрал исключительно опасный объект для проявления милосердия.

Несмотря на требования кровопролития, имелся список семейств, попадавших под защиту нового режима, которым не грозила сиюминутная опасность быть признанными врагами Революции. К этому списку, по своему собственному усмотрению, Сад добавил Монтреев. «Такой будет моя месть им», — заметил он. Вероятно, именно это помилование стало основной причиной конфликта с властями. Коллеги внимательно наблюдали за ним, и их неодобрение его «умеренности» росло. Более того, в комитет общественного спасения начали поступать сообщения о том, что бывший маркиз де Сад виновен в подрыве политической философии. В частности, он высказался о небесном рае на земле, который намеревалась установить их тирания, как «непрактичном». Тогда был сделан вывод, вероятно, небезосновательный — маркиз надел революционную мантию лишь для того, чтобы спасти собственную шкуру, и с первого дня работал против нового правления. В его адрес посыпались замечания самого зловещего толка.

— 3 —

В годы, последовавшие за неудавшимся бегством королевской четы, Сад, снискавший репутацию автора художественных произведений, продолжал привлекать к себе настороженное внимание властей. Как писатель, Сад был, в основном, знаком современникам по двум романам, вышедшим в свет после его освобождения из Шарантона. Первый из них давал пищу для размышлений пуристам Революции, а также цензорам бывшего режима. Выйдя из заключения в возрасте пятидесяти лет, маркиз не потерял надежды увидеть на подмостках парижской сцены хотя бы одну из своих пьес и хотя бы одну книгу опубликованной. Он предложил «Алину и Валькура», а также версию «Злоключений добродетели» Жируару, молодому издателю, который также выпустит его «Послание французскому королю» после несостоявшегося бегства в Германию.

Насчет «Злоключений добродетели» Жируар сомневался, хотя понимал, что в то время, когда первая фаза Революции провозгласила свободу прессы, роман мог бы лечь в основу бестселлера. В тот момент опасность со стороны цензуры не грозила. В любом случае, история читается несколько скучновато. Возможно, Сад решится переработать ее, добавить подробности сексуальных истязаний героини. Жируар к числу революционеров не относился, скорее считался монархистом, но в случае с «Жюстиной» коммерческий нюх не обманул его.

К июню 1891 года, непосредственно перед исчезновением короля из Парижа, на стол редактора лег пересмотренный роман, который назывался: «Жюстина, или Несчастья добродетели». В письме адвокату Рейно маркиз пояснял, что по настоянию Жируара «подперчил» книгу, и предупреждал лучше не читать ее в нынешнем виде, а подвергнуть сожжению. Еще он признался своему корреспонденту о возможном отказе от авторства, если вдруг его имя приплетут к этому роману. На протяжении жизни Сад трижды публично и множество раз в узком кругу отрекался от причастности к этой «непристойной книге». Возможно, сей шаг имел смысл в политической обстановке 1791 года, тем более, что он рассчитывал найти место куратора музея или библиотеки. С другой стороны, может быть, маркиз просто чувствовал испорченность раннего варианта с его чисто философской подоплекой в угоду стремительного коммерческого успеха. Естественно, он нуждался в деньгах после стольких лет разочарования в удовлетворении. Все это принесла ему публикация его большого труда.

К моральным возражениям против новой версии, какими бы они не были, примешивались писательские просчеты, связанные с литературными пристрастиями того времени. С этой точки зрения, новые характеры и события мешали ясному, прямому повествованию, которое можно бы поставить в один ряд с такими произведениями, как «Кандид», «Джонатан Уайлд», или «Расселас». Простая тема пострадавшей добродетели и превознесенного порока из-за навязчивых повторов и потворства стала менее ясной и четкой. Тщательная разработка сцен с подробными описаниями изнасилований, содомии и сексуальной жестокости вызывала отвращение. Совершенно напрасно оказались введены пространные, постоянно повторяющиеся суждения, нацеленные на оправдание порока, в то время как в первозданном варианте события сами говорили за себя, а комментарии звучали скупо.

Когда «Жюстина» вышла в свет, ее философское содержание не вызвало сколько-нибудь значительного интереса, хотя произведение раскрывало правду о морали общества прошлого и настоящего. Если фигляры революционного сброда и отдельные приговоры, вынесенные предыдущим режимом не убедили мужчин и женщин в существовании в цепи человеческих страстей связи между похотью и жестокостью, то их реакция на роман Сада, вероятно, исправила это. В самом деле, дети Просвещения стали добровольной аудиторией для героини романа, которая теперь предстала в облике «Терезы». Сторонники Свободы, Равенства, Братства судорожно листали страницы, на которых добродетельная девушка страдала от плетей и каленого железа своих преследователей, а также подвергалась такой энергичной и неестественной эксплуатации тела, что на протяжении невероятно длинного повествования фактически оставалась девственницей. В преддверии новой эры механических изобретений воображение Сада было под стать промышленной технологии. Словно демонстрируя «La Femme Machine»[22], автор не пропустил ни одной детали в описании того, как судья Кардовилль вводил в тело героини сулему, а затем зашивал отверстия вощаной нитью, или как хирург Роден отсекал у своих жертв жизненно важные органы. Как бы то ни было, все это хорошо вписывалось в моральные претензии 1789 года. Если сентябрьская резня относилась к тому же миру, что и права человека, значит, читатели «Жюстины» могли встретить роман с таким же энтузиазмом, с каким приветствовали свободу и справедливость.

Жируар остался доволен успехом книги и по этой причине пошел на публикацию «Алины и Валькура». Аналогичная популярность второму роману не грозила, но успех гарантировался заявлением, что он написан «автором „Жюстины“». Сад остался доволен — в свет выйдет и эта объемная плутовская повесть, построенная на моральных парадоксах. В данном случае маркиз даже не возражал, чтобы его имя красовалось на обложке. Роман собирались выпустить в шести книгах. Печатать его Жируар начал у себя в цеху на улице Бу дю Монд. Но роялистские убеждения сделали его сначала объектом для подозрений, а потом — жертвой доноса. Издателя арестовали до завершения работы над шестью томами. Роман был опубликован с некоторой задержкой и вышел в свет в 1795 году, хотя дата издания значилась прежняя, 1793 год. Жируар так и не увидел его. Его признали виновным и 8 января 1794 года отправили на гильотину. Дальнейшее развитие событий позволяло предположить, что и автор романа также не доживет до его публикации.

— 4 —

В то время как «Жюстина» ославила имя, а «умеренность» в роли судьи вызвала подозрительное к нему отношение, Сад оказался в ситуации, когда его безопасности стало угрожать поведение собственных детей. Во время своего длительного тюремного заключения Сад не видел сыновей, и они вели себя скорее как отпрыски семьи Монтрей, нежели Садов. Предложение Монтреев зачислить их за границей на военную службу с тем, чтобы они могли выступить против французского правительства, ни к чему не привело. Но младший сын под предлогом того, что выполняет свой долг как член ордена рыцарей, отправился на Мальту. Луи-Мари де Сад, старший брат, с должности штабного офицера подал в отставку. Он начал путешествовать по Франции, занимаясь рисованием и ботаникой. За обоими молодыми людьми режим вел строгое наблюдение. Их имена внесли в список эмигрантов. Любой член такой семьи, местонахождение которого невозможно было установить немедленно, по воле новых зелотов от бюрократии попадал в перечень выехавших из страны и, следовательно, врагов страны. В сумасшедшем доме бюрократического аппарата того режима в 1797 году сам гражданин Сад значился в Ла-Косте в списке эмигрантов по той простой причине, что исполнял свой революционный долг в Париже.