Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

— Ах, Роджер! — сказал он как-то. Молли тотчас же уловила его имя, хотя не слышала, что говорилось до этого. — Он — один на тысячу… право слово, на тысячу! Я не думаю, что где-нибудь найдется равный ему человек, в котором бы сочетались доброта и настоящая сила.

— Молли, — сказала Синтия, когда мистер Осборн Хэмли ушел, — что за человек этот Роджер Хэмли? Насколько можно верить похвалам его брата? Потому что это единственная тема, которая увлекает Осборна Хэмли. Я уже замечала это пару раз.

Пока Молли колебалась, с какой точки большого круга начать свое описание, встряла миссис Гибсон:

— То, что он восхваляет своего брата, просто показывает, какой приятный характер у мистера Осборна Хэмли. Я думаю, звание старшего рэнглера может принести ему много пользы! Я не отрицаю этого; но судя по разговору, он грубый. Огромный, неуклюжий парень, который, к тому же выглядит так, словно не знает, что дважды два — четыре, хотя он и гений в математике. Когда ты увидишь его, то едва ли поверишь, что он брат Осборна Хэмли. Мне бы и в голову не пришло, что он чем-то примечателен.

— А что ты думаешь о нем, Молли? — спросила настойчивая Синтия.

— Мне он нравится, — ответила Молли. — Он был очень добр ко мне. Я знаю, что он не так красив, как Осборн.

Ей было достаточно трудно произнести эти слова спокойно, но Молли справилась, прекрасно осознавая, что Синтия не успокоится, пока не составит о нем хотя бы поверхностного представления.

— Думаю, он приедет домой на Пасху, — сказала Синтия, — и тогда я сама его увижу.

— Очень жаль, что траур помешает им прийти на Пасхальный благотворительный бал, — жалобно произнесла миссис Гибсон. — Мне бы не понравилось, если бы у вас обеих не было партнеров. Это поставит меня в очень неудобное положение. Как бы мне хотелось, чтобы нас пригласили на вечер в Тауэрс. Там у вас непременно были бы партнеры, поскольку они всегда приглашают достаточно танцующих мужчин, которые могли бы танцевать с вами, исполнив свой долг перед дамами из особняка. Но все так изменилось с тех пор, как дорогая леди Камнор заболела, и, возможно, они вообще не приедут.

Этот Пасхальный бал был любимой темой разговора у миссис Гибсон. Порой она говорила, что это будет ее первый выход в свет в качестве новобрачной, хотя всю зиму она ездила с визитами два раза в неделю. Затем она поменяла свою точку зрения, сказав, что так интересуется этим балом потому, что у нее будет возможность представить собственную дочь и дочь мистера Гибсона вниманию общества, хотя почти все, кто собирался на бал, уже раньше видели обеих девушек, пусть и не в бальных платьях. Подражая манерам аристократии, насколько она была знакома с ними, миссис Гибсон намеревалась «вывезти в свет» Молли и Синтию, что считала равносильным представлению ко двору. «Они еще не выезжают» — было ее любимым извинением, когда их обеих приглашали в дом, куда ей не хотелось, чтобы они шли, или их приглашали без нее. Она даже придумала трудности по поводу их «невыезда в свет», когда мисс Браунинг — старинные друзья семьи Гибсон — пришли однажды утром пригласить обеих девушек на дружеское чаепитие и игру в карты. Это спокойное увеселение придумали ради того, чтобы оказать внимание трем внукам миссис Гудинаф — двум юным барышням и их брату школьного возраста, приехавшим погостить к своей бабушке.

— Вы очень добры, мисс Браунинг, но, видите ли, мне едва ли хочется разрешить им пойти — они не выезжают в свет, знаете ли, пока не пройдет Пасхальный бал.

— До тех пор мы невидимы, — сказала Синтия, всегда готовая своей насмешкой преувеличить любое притязание матери. — Мы занимаем такое высокое положение, что наша повелительница должна дать нам свое позволение, прежде чем мы сможем сыграть в карты в вашем доме.

Синтии нравилось думать, что теперь она повзрослела и у нее величавая походка, ведь она так отличалась от той послушной и едва оперившейся девочки в детской. Но мисс Браунинг ее слова отчасти озадачили, отчасти обидели.

— Я совсем этого не понимаю. В мои дни девушки ходили всюду, куда бы их не приглашали, без этого фарса. Я не имею ввиду те случаи, когда местное дворянство отвозит своих дочерей в Йорк, в Мэтлок или в Бат, чтобы преподать им манеры блестящего общества, когда они вырастают; а знать вывозит своих молодых дочерей в Лондон, где, возможно, их представляют королеве Шарлотте и везут на бал в честь ее дня рождения.[55] Но мы, скромные жителей Холлингфорда, — мы знаем каждого ребенка с пеленок; и я видела многих девушек двенадцати-четырнадцати лет, которые приходили на карточный вечер, тихо сидели за своим рукоделием и знали, как себя вести, как и любая другая леди. Прежде для любой девушки, рангом не ниже дочери сквайра, не существовало разговоров о «выходе в свет»

— После Пасхи мы с Молли узнаем, как вести себя на карточном вечере, но не раньше, — скромно ответила Синтия.

— Ты всегда любила колкости и замысловатые высказывания, моя дорогая, — заметила мисс Браунинг, — я бы не стала ручаться за твое поведение. Иногда ты позволяешь себе увлечься. Но я уверена, Молли останется той же маленькой леди, какой является, и какой всегда была, а я знаю ее с младенчества.

Миссис Гибсон взялась за оружие в интересах собственной дочери, или, скорее, она взялась за оружие против восхваления Молли.

— Не думаю, что на днях вы назвали бы Молли леди, мисс Браунинг, если бы застали ее, как я — сидящей на вишневом дереве, по крайней мере, в шести футах от земли, уверяю вас.

— О! Но это вовсе не мило, — заметила мисс Браунинг, качая головой на Молли. — Я думала, ты бросила свои мальчишеские замашки.

— Ей не хватает утонченности, которую дает приличное общество, — заметила миссис Гибсон, возвращаясь к нападкам на бедную Молли. — Она склонна прыгать через две ступеньки.

— Только через две, Молли? — спросила Синтия. — Сегодня я выяснила, что смогу перешагнуть через четыре широкие неглубокие ступеньки.

— Мое дорогое дитя, что ты говоришь?

— Только признаюсь в том, что мне, как и Молли, не хватает утонченности, которую дает приличное общество, поэтому, позволь нам пойти этим вечером к мисс Браунинг. Я поклянусь за Молли, что она не будет сидеть на вишневом дереве; а Молли проследит, чтобы я поднималась по лестнице, как приличествует леди. Я буду подниматься так скромно, словно я выходящая в свет молодая девушка и приехала на пасхальный бал.

В итоге, сошлись на том, что они пойдут. Если бы мистера Осборна Хэмли назвали одним из возможных гостей, то этот вопрос решился бы без затруднений.

Но хотя его не было у Браунингов, к ним приехал Роджер. Молли увидела его в ту же минуту, как вошла в маленькую гостиную, но Синтия не заметила его.

— И видите, мои дорогие, — сказала мисс Фиби Браунинг, поворачивая их в ту сторону, где стоял Роджер и ожидал своей очереди поговорить с Молли, — в конце концов, для вас у нас нашелся джентльмен! Разве не удачно? А сестра сказала, что вы посчитаете наш вечер скучным — она имела ввиду тебя, Синтия, потому что ты приехала из Франции. Словно небеса послали мистера Роджера к нам с визитом. И я не скажу, что мы насильно затащили его, потому что он слишком хорош для этого; но на самом деле мы были готовы это сделать, если бы он не остался по собственной воле.

Сердечно приветствуя Молли, Роджер попросил ее представить его Синтии.

— Мне хочется познакомиться с ней… с вашей новой сестрой, — добавил он с доброй улыбкой, которую Молли помнила с самого первого дня, как увидела ее, когда сидела и плакала под плакучим ясенем. Синтия стояла немного позади Молли, когда Роджер попросил представить его. Она была одета с небрежным изяществом. Молли, бывшая воплощением утонченной аккуратности, порой удивлялась, как смятые платья Синтии, брошенные в сундук как попало, имели свойство выглядеть хорошо и ниспадали такими изящными складками. Например, муслиновое платье бледно-сиреневого цвета, которое было надето на ней этим вечером, до этого было порвано несколько раз, и казалось, не годилось для носки, пока Синтия не надела его. Потертость материи стала мягкостью, а складки приобрели красивые очертания. Молли в новом розовом муслиновом платье не выглядела и в половину так элегантно, как Синтия. Серьезные глаза, которые та подняла, когда ее представляли Роджеру, излучали детскую невинность и удивление, что так не вязалось с характером Синтии. В этот вечер она надела доспехи очарования — невольно, как всегда это делала. Но, с другой стороны, она не могла не испытать свою силу на незнакомце. Молли всегда чувствовала, что имеет право на долгий разговор с Роджером, когда в следующий раз увидит его, и что она разузнает от него все новости о сквайре, которые ей так хотелось услышать, о поместье, об Осборне, о нем самом. С ней он был таким же сердечным и дружелюбным, как и всегда. Если бы Синтии здесь не было, все пошло бы так, как она и ожидала; но из всех жертв обаяния Синтии он оказался самым восприимчивым и кротким. Молли заметила это, сидя рядом с мисс Фиби за чайным столиком, и помогая ей передавать пирожные, сливки, сахар с таким деловитым прилежанием, что все, кроме нее самой думали, что ее мысли, как и руки, были всецело заняты. Она пыталась беседовать с двумя робкими девушками, посчитав, что обязана это сделать. В результате чего она поднялась наверх с обеими барышнями, которые повисли на ее руках, и желали поклясться ей в вечной дружбе. Они были счастливы, что она сидела между ними, играя в двадцать одно, и им так хотелось получить от нее совет в важном вопросе установления цены на фишки, что Молли так и не смогла присоединиться к оживленной беседе Роджера и Синтии. Или, вернее было бы сказать, что Роджер очень оживленно беседовал с Синтией, а та смотрела ему в лицо, и в ее прекрасных глазах выражался большой интерес ко всему, что он говорил.