Что знает ночь? - Дин Кунц

Энди включает свет, захлопывает дверь, дважды поворачивает барашек врезного замка, загоняя засов в паз. Говорит: «Теперь она наша, Энди Кэнди. Теперь она целиком и полностью наша».

Джон вышел из лифта и пересек пустынный вестибюль под приглушенным светом половины флуоресцентных ламп. Шуршание его подошв по плитам из известкового туфа чуть напоминало жалобный скулеж раненого животного.

Он посмотрел на несколько закрепленных под потолком камер наблюдения, уверенный, что они расставлены по всем этажам и вся информация стекается в центральный пост охраны. Он понимал стремление к безопасности, которое совершенно уместно в этом безумном мире, но сама мысль о грядущем тотальном наблюдении ему претила. Он подозревал, ирония судьбы, что при таком развитии событий безопасность общества только уменьшится.

Автоматические двери раздвинулись. Джон вышел под козырек, несколько мгновений постоял, вдыхая прохладный ночной воздух, который в его нынешнем настроении казался свежим, как деревенский.

Повторение убийств Солленбергов в семье Вобурнов сорвала быстро думающая женщина, умеющая обращаться с оружием. Это проклятье, эта предопределенная угроза, эта беда, как ни назови, уже не казалась неотвратимой. Если семье Вобурнов удалось спастись, тогда появлялся шанс и у семьи Кальвино. Более того, срыв нового цикла убийств, возможно, уже привел к разрушению чар. Самые тщательно проработанные планы иной раз проваливались или не доводились до конца, и тут, конечно же, речь шла о заранее составленном плане.

Патрульный автомобиль стоял на одной из двух полос движения. Пристроился в затылок «Форда» Джона. Раньше его здесь не было. Кто-то из копов подъехал после него.

По обеим сторонам козырька подъездная дорожка широкими дугами выходила на улицу.

Фасад здания смотрел на восток. Вход в приемный покой находился с западной стороны. Возможно, там постоянно принимали больных, но здесь, на востоке, глубокой ночью, стояла неестественно тихая ночь, не только больница, но и окрестные дома застыли под лунным небом.

Джон постоял, наслаждаясь прохладой и тихим городом.

Непрерывно моргая — глаза жжет ужасно, — плача, дыша чуть легче, выплевывая горький жар «Мейса», попавшего в рот, Давиния ползет вдоль длинного стола, за которым проводятся конференции. В отчаянии хватается за ножки стульев, пытаясь найти, где они заканчиваются, а за ними что-то еще, что-то такое, что можно использовать как оружие.

Энди Тейну оружие искать не нужно. Он сам ходячее оружие: его кулаки, его зубы плюс уникальная злоба его наездника. Кроме того, у него два орудия убийства. Одно — пистолет. Висит в кобуре на кожаном ремне. Помимо кобуры к ремню крепятся два кожаных мешочка с запасными обоймами, подсумок для баллончика с «Мейсом», подсумок для наручников, цепочка, на конце которой висит блестящий, покрытый никелем свисток, и еще подсумок с клапаном, с двумя отделениями для ручек. В одном Энди носит ручку, в другом — тонкий нож с выкидным лезвием. Нож выдан не в полицейском управлении. Его ношение незаконно. Нож нужен для того, чтобы подбросить подозреваемому, если придется объяснять причину, по которой применено оружие.

При легком прикосновении пальца к кнопке на перламутровой боковой стороне ножа выкидывается лезвие. Пять дюймов острой как бритва кромки. Острие годится для того, чтобы проткнуть шкуру животного.

Вопрос только во времени. Его не хватит, чтобы изнасиловать девушку и порезать на куски живой. Одно или другое. Лишить девственной плевы или частей тела. Надругаться или изрубить. Наездник получит удовольствие в любом случае. Записанный голос по-прежнему запугивает. Полиция уже едет. Охранники больницы появятся здесь еще быстрее, в считаные минуты, тоже вооруженные. Насиловать или резать. Цель — запугать. Сломать душу. Вогнать в беспросветное отчаяние.

Ответ — резать. Человек состоит из многого, но лицо — открытое, у всех на виду — главное. Именно по лицу прежде всего судят о человеке, определяют для себя, подходит ли оно для шоу уродов или светится ангельской красотой. Изрезать ей лицо — все равно что лишить ее собственной личности, отнять всю надежду. Порезать это исключительное лицо, которое своим существованием насмехается над всеми лицами, не столь прекрасными, все равно что высмеять всю красоту, все, что в этом мире благородно, или прекрасно, или грациозно.

Добравшись до последнего стула, в конце длинного стола, ползущая девушка находит пустой пол. Потом подставку, держась за которую встает. И одновременно Энди Кэнди Тейн и его наездник приближаются к ней с ножом, уже определившись с порядком действий: сначала уши, потом нос, губы и, наконец, глаза.

Стучать в запертую дверь начинают раньше, чем он ожидает, и стук тут же переходит в удары ногой. Наездник предполагал, что ему дадут несколько минут на переговоры о судьбе заложницы. Но, возможно, трое убитых Вобурнов и оглушенная рукояткой пистолета тетя убедили охрану, что говорить с Энди просто не о чем. В перестрелке Энди не сумеет победить, поэтому он уже не успевает не только изнасиловать девушку, но и изуродовать ее. Теперь остается только убить и таким образом выполнить этот этап обещания.

В шаге от девушки он бросает нож на пол, выхватывает пистолет и поворачивается к окнам от пола до потолка, из которых открывается прекрасный вид на город. Один, два, три выстрела. Гигантская панель вываливается наружу, ночной ветер врывается в образовавшуюся дыру. Он поворачивается к очаровательной Давинии в тот момент, когда она наносит удар вслепую: на подставке она нашла бронзовый, высотой в два фута, кадуцей, который давно уже стал символом медицины: жезл Меркурия, посланца богов. Не видя Энди, но чувствуя его близость, она замахивается кадуцеем и бьет, надеясь разбить Энди голову, но попадает в правую руку. Пальцы разжимаются, пистолет выпадает из них.

Сломанная рука уже не могла бы ему служить, будь он просто Энди Тейном. Но он и кто-то еще, наездник подавляет его боль. Девушка замахивается снова, кадуцей рассекает воздух, но Энди пригибается, уходя от удара. Подскакивает к ней, прижимает к подставке, хватает за запястье, хрупкое запястье, заставляет выронить скульптуру.

Слышен треск дерева. Удар следует за ударом, летят щепки. Они выламывают дверь. Тридцать третий день только начался, прошел разве что час, работа практически завершена, и они выламывают дверь.

Энди заключает девушку в объятья, рыдающую девушку, нежную и ласковую. Прижимает ее к себе. Отрывает на несколько дюймов от пола. Обеими руками она лупит его по лицу, но кулаки у нее легкие, как перышки. «Моя невеста в аду», — говорит он и спешит с нею к разбитому окну, шатаясь, тащит ее к окну, и к городу, и к ночи, к темноте за ночью, где не светят звезды и никогда не встает луна.