Ковчег завета - Грэм Хэнкок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Держа завернутые таботат на головах, священники выстроились в один ряд плечом к плечу. За их спинами толпилось множество священников, раскрывших над головами цветастые ритуальные зонтики с бахромой по кромке, украшенные крестами, звездами, солнцами, месяцами и другими, более любопытными рисунками. В пяти метрах слева находились еще два ряда священников, стоявших лицом друг к другу и вооруженных длинными посохами и серебряными систрами. Между ними сидел барабанщик, сгорбившись над своим кэбэро.
Пока я подбирался к ним поближе, стоявшие лицом друг к другу священники стали раскачиваться перед таботат в медленном танце, исполнявшемся в том же гипнотизирующем ритме и под то же переменное пение двух хоров, которое я уже слышал в церкви Медхане Алем. Через несколько минут танец прервался также внезапно, как и начался, танцоры разошлись, а священники с семью таботат величественно проследовали через каменный мост в замок. Здесь они задержались на мгновение в теплых лучах заходящего солнца, а женщины в толпе снова дико заголосили. Затем бесшумно растворилась на смазанных маслом петлях тяжелая деревянная дверь крепости, давая возможность бросить взгляд в темноту внутри, и таботат были занесены внутрь.
Собравшиеся тысячные толпы постепенно стали рассеиваться по садам. Кто-то принес с собой одеяла, кто-то — бумажные шеммас (шали) или более теплые шерстяные геббис (плащи). У всех на лицах было написано, что они собираются пробыть здесь на протяжении всего праздника, и все выглядели умиротворенными, успокоившимися после энергичного и экзальтированного участия в процессиях, готовыми к всенощному бдению.
К девяти часам вечера горело уже множество костров. Вокруг них сгрудились люди в шеммас и одеялах, таинственно перешептываясь, и их слова на старом эфиосемитском языке вырывались из ртов заметными облачками.
Взбодренный прохладным афро-альпийским воздухом, я сел на траву, откинулся на спину, подложив под голову руки, и с наслаждением наблюдал за множеством звезд, взошедших на небосклоне. Мысли мои разбрелись, потом сосредоточились на звуке воды, лившейся потоком в озеро где-то поблизости. Как раз в тот момент из старого замка послышалось негромкое ритмичное пение и барабанная дробь — сверхъестественные, потрясающие до глубины души звуки поначалу были столь легкими и приглушенными, что я едва мог расслышать их.
Я встал и подошел поближе к мосту надо рвом. Я не собирался переходить его (да и не думал, что мне позволят сделать это), скорее надеялся найти более выгодную позицию, с которой была бы лучше слышна музыка. Случилось же нечто необъяснимое — я почувствовал, как множество рук подталкивает меня вперед, настойчиво и в то же время нежно, пока я не оказался на мосту. Здесь ребенок подвел меня к огромной двери, отворил ее и улыбкой показал мне, чтобы я вошел.
Я опасливо переступил порог большого, квадратного, с высоким потолком, наполненного фимиамом помещения, освещенного дюжинами свечей, установленных в нишах неотесанных каменных стен. Ветерок сквозил под дверью, которую я только что притворил за собой, и сквозняк дул со всех сторон через щели и проломы в кладке, заставляя оплывать и тускнеть свечи.
В этом призрачном полумраке я разглядел облаченные в мантии и капюшоны фигуры, стоявшие двумя рядами и образовывавшие почти полный круг, разорванный только у двери, где остановился я. Хотя трудно было быть в чем-то уверенным, мне казалось, что здесь собрались одни мужчины и что большинство из них священники или дьяконы, ибо они держали в руках посохи и систры и напевали на геэз какой-то псалом, настояько трогательный и пробуждающий чувства, что я ощутил, как покалывает затылок — и волосы встают дыбом. Прямо передо мной на камне-плитняке, усыпанном свежескошенной травой, сидел барабанщик, облаченный в белую шемму и отбивавший на натянутой коже кэбэро негромкий, но настойчивый ритм.
Не нарушая темпа, несколько членов хора подзывали меня кивками голов, и я почувствовал вебя втягиваемым в их круг, согреваемым их вниманием, становящимся частью всего происходящего. В мою правую руку вложили систр, а в левую посох. Пение же продолжалось, и певцы слегка покачивались из стороны в сторону.
Я почувствовал, как мое тело подчиняется ритму. Следя за другими и отбросив чувство неловкости, я поднимал и опускал свой систр в промежутках между ударами барабана, и маленькие металлические диски в древнем инструменте издавали немелодичное дребезжащее звяканье. Этот странный, неотразимый звук был гораздо старше, как я знал, храма Соломона, даже старше пирамид, ибо подобные систры использовались впервые еще в додинастическом Египте и перешли оттуда через жрецов времен фараонов в литургию Израиля.
До чего же необычен оказался этот торжественный ритуал, но еще необычнее казалось мое участие в нем, здесь, в сердце Эфиопского нагорья, на берегу священного озера. Дрожа от волнения, я размышлял над тем, что в развертывавшейся передо мной сцене нет ничего, ну абсолютно ничего, что принадлежало бы XX веку н. э., когда Соломон поместил ковчег завета в святая святых и когда священники,
«одетые в виссон, с кимвалами и с псалтирями и цитрами стояли на восточной стороне жертвенника… издавая один голос к восхвалению и славословию Господа; и когда загремел звук труб и кимвалов и музыкальных орудий, и восхваляли Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его…». 75
Не так ли и священники Эфиопии — среди которых сейчас находился я — восхваляли Господа? Не с таким же рвением и убеждением благодарят они Его за милость Его и славословят Его святое имя, напевая:
«И ныне, Господи Боже, стань на место покоя Твоего, Ты и ковчег могущества Твоего, Священники Твои, Господи Боже, да облекутся во спасение, и преподобные Твои да насладятся благами». 76
Ночь прошла как во сне, — в котором беспорядочно смешались реальные и невозможные вещи. В отдельные моменты у меня были галлюцинации, будто сам ковчег пребывает здесь, спрятанный в старом замке. В глубине души я, конечно, знал, что еще не приблизился к концу своего путешествия, что ковчега нет в Гондэре и что впереди меня ждут долгие мили и месяцы, прежде чем я смогу даже надеяться приблизиться к этому. Сейчас же я был бы удовлетворен и таботат, покоившимися где-то в замке, — семью свертками, которые алхимией слепой веры с легкостью превратились за последние сутки в объекты огромного символического значения.
Перед рассветом священники проводили меня из замка и вернулись через узкий мост. Пока небо постепенно светлело, я провел около часа, обследуя большой лагерь. Если вечером здесь было десять тысяч человек, сейчас их вряд ли было меньше. Одни прогуливались парами и тройками и беседовали, другие собирались в большие группы, третьи все еще грелись у побледневшего пламени костров. И я не мог не ощутить того же настроения надежды, того же чувства беспокойного и нетерпеливого предвосхищения, которое предшествовало выносу табота из церкви Медхане Алем прошлым вечером.
Я сделал полный круг по внутреннему лагерю, окружавшему замок и озеро. Добравшись до дальнего края огороженного места, я взобрался на стену и насладился причудливой и одновременно прекрасной сценой. Подо мной земляная насыпь футов в пять шириной окружала спокойные, поблескивающие воды, и на каждом квадратном дюйме насыпи стояли настороженные, словно ожидавшие какого-то события люди, а поднявшееся уже солнце высвечивало их отражения в воде.
Из задней стены замка выступал балкон, и вот на него в облаке фимиама вышла группа священников, одетых в великолепные зелено-красные мантии. Из толпы раздались громкие крики, начался короткий ритуал, который (как я узнал позже) призван был благословить и освятить воды. Потом с поразительной поспешностью — и явно не обращая внимания, на утреннюю прохладу — люди принялись прыгать в озеро. Одни — полностью одетые, другие — полностью раздетые. В одном месте молодая женщина с роскошной грудью окунула в воду своего голого ребенка и тут же выхватила его, кашлявшего и отплевывавшегося, в фонтане брызг. В другом месте худой, согбенный и немощный старик неловко вошел в воду по грудь. В третьем плавала и резвилась группа подростков. Дальше матрона средних лет, обнаженная по пояс, стегала свою спину и плечи мокрой веткой… Тем временем из лагеря перед замком послышался возбужденный рев толпы, когда тысячи людей влились во всеобщую толчею, брызгаясь и ныряя, — окунаясь и шаля.
Я спустился с ограды, дававшей хороший обзор, и поспешил к передней части лагеря, надеясь воспользоваться всеобщим весельем, чтобы снова проникнуть в замок. Таботат не находились в помещении, где я провел большую часть ночи, напевая, танцуя и раскачиваясь. Тогда где они? И что будет дальше?