Екатерина Медичи - Владимир Москалев

— Если она будет обижать тебя, зови на помощь.

Войдя в комнату к королеве, Лесдигьер сразу же увидел ее слева от себя, напротив окна с цветными стеклами. Она сидела на диване, обитом зеленым венецианским сукном, и гладила маленькую белую пушистую собачонку, которая сидела у нее на коленях. На ней был изящный розовый халат, выполненный и расшитый лионскими ткачами, а на голове против обыкновения не было ничего, и Лесдигьер впервые увидел, как красиво уложены ее волосы. Напротив нее, в двух шагах, стоял столик, накрытый атласной голубой скатертью, на нем были какие-то флаконы, мази, бокал и графин с водой.

Жанна повернула голову и с улыбкой посмотрела на вошедшего.

— Входите, мсье Лесдигьер, что же вы встали у дверей.

Он подошел поближе и остановился, держась рукой за край стола.

— Садитесь, не стойте. Полно, вы ведь не на официальном приеме, я позвала вас как старого знакомого, чтобы послушать о том, как прошло ваше путешествие. Ведь вы мне расскажете, я надеюсь, как поживает герцогиня Д'Этамп и как чувствует себя господин Матиньон? Ну, и об остальном тоже.

— Ваше величество, я шел к вам с единой мыслью — увидеть вас здоровой и веселой, такой, какой мы привыкли видеть вас всегда, и этим успокоить свою душу.

— А, вам, наверное, наговорили невесть сколько про мое внезапное недомогание, и вы, конечно, уже вообразили себе, что королева Наваррская лежит на смертном одре?

— Все было почти так, и когда адмирал сказал нам, что состояние вашего здоровья вызывало даже опасение за вашу жизнь…

— Ох, уж мне этот адмирал… Вечно он сгущает краски. А вы и поверили ему? Нет, граф, не для того несу я на своих плечах бремя королевы протестантов, чтобы раньше времени отдать свое тело земле, а душу вручить Богу и предать этим самым святое дело, за которое мы воюем. Не дождутся они этого от меня. Я еще сильна духом и здоровьем, и никакой недуг не в состоянии сломить меня, покуда жива святая вера и доколе живы будут люди, для которых она и только она является светочем жизни. Ну вот, я вижу, как разгладился ваш лоб и потеплел взгляд. Вы и в самом деле опасались за мою жизнь, Лесдигьер?

Она с любопытством и блуждающей улыбкой на губах смотрела на него, ожидая ответа. Но услышала не то, что хотела, а потому улыбка медленно, будто нехотя, начала сползать с лица.

— Да, ваше величество, — ответил Лесдигьер, — и вы хорошо знаете об этом, потому что я являюсь одним из тех людей, о которых вы только что говорили и которые всегда готовы по первому вашему зову отдать за вас свою жизнь.

— Не за меня, граф, а за нашу святую веру.

— Нет, ваше величество, за вас, потому что вы даже вообразить себе не можете, как благоговейно любим мы свою королеву. Ведь это ее стараниями был подписан такой долгожданный мир, и благодаря ей мы обрели свободу вероисповедания во всех областях Франции.

— Благодарю вас, Лесдигьер, за теплые слова. Но что я могла сделать одна, без вас, моих верных соратников, которых я всех одинаково люблю?

— Под вашим знаменем и с вашим именем на устах шли мы в бой, ваше величество, и не было для нас ничего прекраснее, чем умереть за нашу веру и за вас.

— Благодарение богу, теперь этого не потребуется, граф, если, конечно, эти фанатики-паписты не дерзнут вновь открыто напасть на нас и развязать войну.

Лесдигьер был серьезен. Ему не совсем нравился тот холодный, официальный тон, которым говорила с ним Жанна. Но он упустил благоприятный момент. Поздно поняв это, он постарался хоть немного исправить положение, дав понять Жанне Д'Альбре о необходимости некоторого смягчения тона беседы. Это граничило с дерзостью, но он решил, что имеет на это право, потому что испытывал к ней с недавнего времени не только верноподданнические чувства, о которых с минуту назад говорил, и этим своим замечанием хотел дать ей понять об этом.

Догадается ли она?..

Несколько секунд он хранил молчание, потом медленно проговорил, не глядя на нее и с трудом подбирая слова:

— Не будет ли с моей стороны нескромностью попросить ваше величество об одной маленькой услуге…

— Вы хотите меня о чем-то попросить? — Она с интересом посмотрела на него, и ее красивые карие глаза заблестели в полутонах солнечных лучей, пробившихся в ее покои сквозь мозаику стекол. — Говорите, граф, я постараюсь в меру своих сил сделать то, о чем вы меня попросите.

— Ваше величество, я просил бы вас… я хотел бы… — Пауза. Потом взгляд на нее. И снова глаза вниз. — Я хотел бы, ваше величество, чтобы вы не называли меня графом… во всяком случае, на неофициальном приеме. Прошу вас простить меня…

Она внезапно звонко и весело рассмеялась, потом с удивлением вскинула брови:

— Почему? А, понимаю, вы еще не успели привыкнуть к вашему новому титулу. Ничего, привыкнете, уверяю вас. Впрочем, если вам так этого хочется, я не буду вас так называть. Но не станете же вы просить всех об этом?

— Нет. Мне достаточно будет того, что моя королева будет называть меня так, как зовут меня мои друзья и хорошие знакомые.

— Как вы сказали? Моя королева?..

Их взгляды встретились. В ее глазах он прочел любопытство, смешанное с изумлением. И Лесдигьер подумал, уж не совершил ли он оплошность, позволив себе ни с того ни с сего такую фамильярность, за которую сейчас получит нагоняй. Он хотел уже было попросить у нее прощения за свои необдуманные слова, как внезапно она проговорила с легкой улыбкой на губах:

— Никто меня еще так не называл, даже мой покойный супруг… И я никому бы не позволила так обращаться ко мне, но вы… вам я прощаю, Лесдигьер, как может простить женщина чересчур большую вольность по отношению к ней своего любовника. Но у нас с вами другие позиции, и я прощаю вас, как королева прощает своего верноподданного, которого она любит как мать. Но прошу вас, не забывайтесь впредь.

Если бы знала она тогда, что пройдут всего лишь сутки, и она возьмет эти свои слова обратно. Сутки… Как это мало в бесконечном потоке человеческой жизни и как это бывает порою много, если в течение этого времени жизнь круто меняется и уходит в другое русло.

Лесдигьер сразу же остыл и взял себя в руки, услышав последние слова Жанны Наваррской; он понял, что беседа их носит чисто официальный, ну, в крайнем случае, дружеский характер, но отнюдь не тот, который он себе вообразил. Он горько улыбнулся своим мыслям и подумал, что Шомберг был прав, когда напутствовал его последним словом.

— Простите, ваше величество, я, кажется, забылся.

— А чему это вы улыбаетесь, Лесдигьер? Уж не воспоминаниям ли о том времени, которое вы провели в обществе ваших друзей у герцогини Д'Этамп? Однако улыбка у вас получилась какая-то вымученная, словно что-то омрачило радость вашего путешествия. Почему вы не расскажете мне об этом? Говорите, я с удовольствием послушаю ваш рассказ. Итак, как поживает наша добрая приятельница герцогиня?

Это была первая игла ревности, кольнувшая Жанну в сердце. В самом деле, не о любовнице ли, оставленной им в замке герцогини, думал он сейчас, когда она увидела на его лице улыбку сожаления?

И Лесдигьер, который уже решил, что на этом их беседа закончилась, и с облегчением подумал, что ему пора уходить, ибо он стал чувствовать себя неловко, незаметно для Жанны тяжело вздохнул и принялся рассказывать о том, как они с Шомбергом провели время в обществе герцогини Д'Этамп.

Когда рассказ был окончен, королева, не уловив в тоне и поведении Лесдигьера ничего, что подтвердило бы ее подозрения, успокоилась и, рассмеявшись, спросила:

— Значит, вы все-таки привели этих лошадей, которых Матиньон вознамерился перевоспитать на протестантский манер? И что же герцогиня? Поблагодарила она своего кавалера?

— Надо полагать, что так, ваше величество, хотя никто не присутствовал при этой сцене.

— Благодарю вас, Лесдигьер, что вы пришли ко мне, — сказала Жанна некоторое время спустя, — ваш визит доставил мне приятное развлечение, и теперь я окончательно поправлюсь, потому что именно такой непринужденной и задушевной беседы мне как раз и не хватало все эти дни. Разве с адмиралом или с кем-либо еще могла я так мило поболтать?

Лесдигьер поднялся, чтобы уходить.

— Кстати, вы не собираетесь никуда уезжать в ближайшие дни?

— Нет, ваше величество. Правда, я намеревался привезти сюда свою дочь Луизу.

— Привезите ее, мне будет очень радостно ее видеть… Бедное дитя… С вашего позволения, Лесдигьер, я постараюсь заменить ей мать…

— Я был бы только счастлив, ваше величество…

— Поставьте меня в известность, если адмирал пошлет вас куда-нибудь или вы сами надумаете уехать.

— Я никуда не уеду без вашего на то соизволения.

— Ну что вы, вы неправильно меня поняли. Вы абсолютно вольны в своих действиях и влечениях.