Династия Романовых. Загадки. Версии. Проблемы - Фаина Гримберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Известна полемика с Данилевским Владимира Соловьева. Потому приведем, возможно, менее известное мнение «западника» К. Д. Кавелина (1882 г.): «Выразителями народного гения и потребностей считаются разные слабоумные фанатики и интриганы – Катков (в недалеком времени член Государственного совета), Аксаков, Победоносцев и Игнатьев. Предполагается, что они у себя в кармане носят ключи от шкатулки, где хранится русский народный дух. Нужна вся теперешняя беспомощность и обособленность от действительной русской жизни российских самодержцев, чтоб думать так, – но они так думают; во всех прочих видят врагов русской народности и самодержавия и стараются всячески отчурать от их влияния Россию. Комизм таких детских понятий, если они долго будут руководить политикой, может наконец обратиться в трагедию печального свойства…»
Историческая, геополитическая функция России – интеграционная. Россия для себя эту функцию не выбирала и нельзя отождествлять эту ее органическую, естественную функцию с оценочным понятием «агрессия», или с не менее оценочным понятием «колониализм». «Ошибку» западноевропейских либералов можно видеть именно в непонимании, в категорическом неприятии этой особой функции, действительно «особого пути» России, в бездумной поддержке любых разновидностей сепаратизма, в искусственном разжигании «костра» сепаратистских идей. В сущности, тенденции к интеграции крепнут и ширятся и в сегодняшней Западной Европе. И тем более досадно и даже и удивительно это «невидение» интеграционной цивилизующей функции русской культуры во всех ее аспектах. В сущности, именно непрекращающийся «огонь» европейской и российской на европейский лад либеральной критики свел фактически «на нет» перспективы возможности развития в России русско-православной доктрины, создал ей репутацию чего-то постыдного, отвлек и отдалил от нее многие умы, которые могли развить ее в доктрину гибкую, прочную, сильную своей «интеллигентностью», интеллектуализмом… Но этого не происходило, и национальная доктрина все менее была пригодна для того, чтобы «держать» империю. К развитию национальной доктрины в Российской империи возможно применить сказанное Н. Я. Данилевским о религии, о том, что, когда религия теряет характер откровения, она может обратиться «в грубый предрассудок».
«Откровению» не дали развиться. Но для того чтобы продлить жизнь государственного организма, образованного путем непосредственного приращения территорий, «откровение» было необходимо. Необходима была объединяющая доктрина. Эта доктрина могла быть интеллектуальной и логичной, но подобной доктрине не дали развиться. И тогда явилась доктрина совершенно химерическая, нелогичная, нестройная…, но она обещала быстрое объединение.
Доктрина эта представляет собой словно бы некую карикатуру на возможную доктрину идеальную, русско-православную. Речь, конечно, идет о феномене российского марксизма, окарикатурившего интеграционную, цивилизаторскую функцию России; в новой супердоктрине Россия эту функцию как бы сохраняла, но теперь прокламировалось не прежнее, логичное и конкретное влияние, воздействие русской конкретной, реальной культуры; нет, теперь предполагалось, что Россия выступает основной распространительницей химерических идей некоей «суперобщности», основанной на критериях достаточно нечетких… Но именно эта парадоксальная, нелогичная доктрина продлила в итоге жизнь государственного организма, хотя и в определенной форме…
В распространении марксизма в России, в том, что он явился для ряда политических деятелей именно «руководством к действию», можно с первого взгляда увидеть много странного. Первое: совершенно невозможно понять, почему из разновидности германского философствования, «повенчанной» с английскими экономическими теориями, должно выйти некое «руководство», «инструкция» к политическим конкретным действиям… для России? И второе: что может означать в подобном контексте химерическое понятие «пролетариат»? Никто не спорит с неоспоримой статистикой: в Российской империи было меньше пролетариата (рабочих промышленных предприятий), нежели, например, в Англии, во Франции, в Германии. Тогда, может быть, рабочие были более угнетены? О нет! Именно вследствие своей малочисленности рабочие составляли некий «класс», пользовавшийся значительными преимуществами в сравнении, например, с крестьянством. Квалифицированных рабочих берегли, найти такому рабочему замену было не так просто… В чем рабочие (как и российская буржуазия) могли полагать себя дискриминированными? В Российской империи, в сословной стране, все еще не была выработана гибкая система прав и свобод, которая могла бы при условии сохранения сословий уничтожить в то же время дискриминацию по сословному принципу…
Но понятие «пролетарий» для российских марксистов вовсе не означало «рабочий промышленного предприятия», вообще какой бы то ни было рабочий. Оно, это понятие, обозначало, прежде всего, человека, свободного от власти сословных, религиозных, национальных доктрин. Нелогичный лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», не нашедший отклика в Европе, призывал в Российской империи к объединению под знамена супердоктрины во имя существования великой державы. Это становилось все яснее и яснее; и, пожалуй, окончательно прояснилось, когда борьба за власть в «обновленной» империи, приведшая к обострению сепаратистских тенденций, завершилась разгромом сепаратистов, победоносной «гражданской войной»…
Использовать сочинения Маркса и Энгельса в качестве некоего руководства к политическим конкретным действиям невозможно, разумеется. С таким же «успехом» можно применить романы Золя в качестве учебных пособий по гинекологии и психиатрии… Именно поэтому так называемое «распространение марксизма» означало всего лишь присоединение, приращение к модифицированной империи новых территорий, расширение сферы политического имперского влияния…
Естественно, для ведения второй мировой войны необходимо было воскресить национальную доктрину. Однако лишенная возможности интеллектуального развития; с «урезанным», зияюще отсутствовавшим «христианским компонентом», национальная доктрина не выдержала нарастающей агрессии сепаратистских тенденций; специфический государственный организм прекратил свое существование…
Любопытно, что внутриполитическая тенденция царствования Александра III – презрение к «гуманитарному интеллектуализму» – нашла отражение в творчестве Чехова. Чехову всегда несколько подозрителен писатель, художник, актер; Чехов находит в них фальшь и бесполезность. Развитие промышленности, «железнодорожный бум» породили в царствование Александра III все развивавшуюся в дальнейшем тенденцию предпочтения «человека практической пользы и действия» «лирику»-гуманитарию…
Политическое бытие империи в царствование Александра III ярко показывают нам воспоминания Половцева; в мир придворной жизни вводят воспоминания Тхоржевского и Феоктистова. Вот как характеризует Александра III E. М. Феоктистов, крупный государственный чиновник, «выслужившийся» разночинец:
«… намерения его были самые чистые и благородные, прямота и искренность составляли отличительные свойства его характера, не лишен был он в значительной степени и здравого смысла, но умственное его развитие стояло очень низко. Воспитателем его был А. И. Чивилев, наш профессор в Московском университете. Когда скончался цесаревич Николай Александрович, он ужаснулся, что на основании закона наследником престола провозглашен был Александр Александрович. «Как жаль, – говорил он К. Н. Бестужеву-Рюмину, – что государь не убедил его отказаться от своих прав: я не могу примириться с мыслью, что он будет управлять Россией». Конечно, опасения эти были преувеличены, но нельзя отрицать, что в интеллектуальном отношении государь Александр Александрович представлял собой весьма незначительную величину – плоть уж чересчур преобладала в нем над духом. С течением времени, когда будет обнародовано все или многое, что выходило из-под его пера – разные резолюции и заметки, – когда люди, находившиеся в непосредственных к нему отношениях, поделятся своими воспоминаниями о нем, то общее впечатление будет, конечно, таково, что нередко случалось ему высказывать очень здравые мысли, а наряду с ними такие, которые поражали чисто детской наивностью и простодушием…»
Если взглянуть на царствование Александра III с достаточной трезвостью, то следует признать, что осуществление религиозной (православной) утопии не спасло бы Российскую империю; религиозные утопии почему-то никогда не осуществляются; наверное, потому, что краеугольным камнем всех религиозных учений так или иначе является ненависть к иноверцам. Внутриполитические дискриминационные меры явились своего рода «бомбой замедленного действия», как бы подготовляя будущие взрывы сепаратистских настроений в Прибалтике и на Кавказе, дискриминационные меры в отношении евреев усилили антисемитские настроения, но и вызвали протест русской либеральной интеллигенции; в литературе появляется образ еврея-страдальца (В. Г. Короленко, Г. Мачтет и др.). И, должно быть, вовсе не случайно символом «эпохи Александра III» стал опубликованный в 1892 году рассказ Чехова «Палата № 6» – о том, как государственное устройство «в лице» палаты № 6, откуда нет выхода, взяло в свои ежовые рукавицы скромного пассивного интеллигента Андрея Ефимовича; а народ в лице больничного служителя Никиты «два раза ударил его в спину». И – «Через день Андрея Ефимовича хоронили».
