Дорога в Омаху - Роберт Ладлэм

— Прошу прощения, Смита, но он умер. Еще при другом президенте.

— Ах, да! — согласился яхтсмен. — Помню его: славный малый из кинобизнеса. Из-за его улыбки моя жена буквально сходила с ума. Или это была моя любовница, маленькая шлюшка из Милана? Откровенно говоря, я ни слова не понимал из того, что он говорил, если только он не читал по бумажке.

— Да нет же, я говорю об Арнольде Сьюбагалу, руководителе аппарата президента!..

— Ясно, что не q ком-то из нас: у нас ни у кого не может быть такой фамилии!

— Он сказал мне, чтобы я сообщил вам о том, что ваши разговоры записаны. Это его рук дело!

— А зачем он пошел на это?

— Потому что он против всех и всего, что представляет хотя бы потенциальную угрозу для Белого дома, — заметил Фрогги. — Значит, во время смены президентов он, предвидя возможность возникновения различного рода проблем, принял собственные меры предосторожности...

— Однако сделал он это, черт возьми, совсем не по-джентльменски! — не выдержал Брики.

— Но зато он сможет заставить нас поступить так, как сочтет нужным, — продолжил светловолосый циник, сверяя время по своим золотым наручным часам «Жирар-перрего». — Ему же угодно, чтобы мы сами убрали Манджекавалло и разрешили таким образом проблему без участия президента... Этот Сьюбагалу — один из лукавейших сукиных сынов!

— Должно быть, собаку съел на стезе исполнительной власти, — промолвил Дузи из «Петротоксик». — Заседает, наверное, в дюжине советов.

— Хотелось бы мне ознакомиться с его послужным списком, когда истечет срок его полномочий, — признался Муз в зеленом пиджаке. — Все лукавые ниспосылаются с небес.

— Послушай, господин секретарь, — подал голос светловолосый Фрогги, — у меня мало времени, и, поскольку Смити уже покончил с одной животрепещущей проблемой, я предлагаю всем присутствующим перейти к рассмотрению другой, уже упомянутой нами проблемы. Само собой разумеется, я говорю об этом безумном и гнусном исковом заявлении в Верховный суд — том самом, из-за которого Омаха может быть отдана этим такобанни или как их там еще!..

— Уопотами, — отозвался министр. — Мне говорили, что они происходят от населявших берега Гудзона могауков, которые отреклись от них из-за того, что те не выходили из своих вигвамов, когда шел снег.

— Да наплевать, откуда взялись эти чертовы индейцы и чем они там занимались в своих грязных иглу...[111]

— В вигвамах.

— Простите, но я только что слышал слово «иглу». Мы что, снова вернулись к вопросу о холодильниках?

— Речь шла не о них, а о начальнике штаба при президенте...

— А я думал, он играл за Чикаго...

— Что, эти япошки уже и Чикаго покупают?

— Когда же этому придет конец! Они и так ведь заполучили и Нью-Йорк, и Лос-Анджелес!..

— И закупили «доджеры»...

— А я слышал, что «рэйдеры»...

— Я думал, что «рэйдеры» принадлежат мне...

— Нет, Смити, тебе принадлежит «рэмз»...

— Да заткнетесь вы? — взревел Фрогги. — Ровно через семь часов у меня встреча в Париже... А посему позволь мне спросить тебя, господин секретарь, что предпринял ты, чтобы блокировать писульку и не допустить просачивания во вне каких бы то ни было сведений о ней. Стоит только общественности пронюхать про иск, как изучением вопроса займется одна из комиссий конгресса. Дело затянется на многие месяцы, и в течение всего этого периода психи, питающие слабость к национальным меньшинствам, до умопомрачения будут распинаться в их защиту в сенате и палате представителей. Перспектива не из блестящих! И обойдется нам все это в миллиарды!

— Позвольте мне сделать сперва сообщения не столь уж приятного свойства, — сказал государственный секретарь, ударяя с силой левой ладонью по голове, чтобы как-то унять неугомонный глаз. — Пытаясь оградить себя от напастей с помощью денег, мы наняли самых что ни на есть отпетых патриотов-мерзавцев, чтобы собрать хотя бы и незначительный компромат на всех этих психов и кретинов-судей, узревших какие-то там достоинства в насквозь пропахшем плесенью заявлении. Но наши усилия пошли прахом. Мы даже растерялись от неожиданности, так и не поняв, как это они, выпускники Школы права, сохранились вдруг в столь девственной чистоте: этого не удавалось еще никому.

— А вы пытались задействовать Голдфарба? — поинтересовался Дузи.

— С него-то мы и начали. Но он быстро бросил это дело.

— В «Супербоуле» он никогда не сдавал своих позиций. Конечно, он еврей, и я никогда бы не пригласил его пообедать в «Луковом клубе», но он был чертовски хорошим игроком. И что же, неужели и ему не удалось раскопать никакой грязи?

— Он потерпел поражение. Манджекавалло признал в беседе со мной, что Хайми Ураган «растряс — я цитирую его — все свои мозги». Голдфарб даже уверял Винсента, будто этот вождь Повелитель Грома в действительности не кто иной, как мифический канадский биг-фут, или же гималайский йети — тот самый ужасный снежный человек.

— Золотой Голдфарб — это сама история! — произнес печально глава совета директоров «Петротоксик». — Я собираюсь продать свои акции компании по производству жевательной резинки «Ураган»: мамочка и папочка всегда учили меня предвидеть ситуацию на рынке.

— Ради Бога, умолкните! — заорал блондинистый владелец «Зенита» и, снова взглянув на часы, обратился к госсекретарю: — Ну а как насчет благостных сообщений, если таковые имеются?

— Говоря без затей, — начал Пиз, водворив кое-как мятежный глаз на место, то наш отбывающий в ближайшее время в мир иной директор ЦРУ подсказал нам выход из создавшегося положения. Прежде чем Верховный суд вынесет окончательное решение, составителям искового заявления племени уопотами, а именно вождю Повелителю Грома и его поверенным, придется предстать перед судьями для устного опроса.

— И?

— Они там никогда не появятся.

— Что?

— Кто?

— Винни Бам-Бам использовал свои связи с мафией. А мы поступили и того лучше.

— Что?

— Кто?

— Как?

— Мы собираемся обратиться к услугам определенной части нашего спецконтингента, многие из которого пребывают в данный момент в тюрьме. Задание наши помощники получат достаточно четкое: уничтожить вождя Повелителя Грома и присных его... Видите ли, Манджекавалло, которому предстоит скоро стать покойничком, был прав, говоря: «Если вы устраните причину, то не будет и следствия».

— Слушайте, слушайте!

— Прекрасное шоу!

— Дьявольски чудесный сценарий!

— Нам известно, что этот сукин сын Повелитель Грома и его коммунистические прихлебатели находятся в Бостоне. Мы должны найти этого субчика и его насквозь прогнивших и начисто лишенных патриотизма коллег.

— Но под силу ли тебе сделать это? — спросил ледяным тоном спешащий в Париж Фрогги. — Пока что ты не слишком преуспел.

— Практически все на мази, — заверил его госсекретарь, полностью взяв под контроль свой левый глаз. — Этот ужасный человек, которого арестовали в Бостоне, Цезарь Непроизносимый, находится сейчас в изоляторе при клинике государственного департамента в Вирджинии и, как они говорят, «накачан под завязку» «сывороткой правды». К концу дня мы узнаем все, что известно ему. И, Смити, я думаю, тебе пора уже приниматься за работу.

— Сделаем все как надо.

Элджернон Смитингтон-Фонтини вышел из лимузина в самом, казалось бы, неподходящем для этой персоны месте — у жалкой бензоколонки на окраине Грейсонвилла, штат Мэриленд, представлявшей собою своего рода реликт, сохранившийся с тех времен, когда местные фермеры заполняли тут рано поутру баки своих грузовиков горючим или просто болтали по нескольку часов кряду о погоде и прочих вещах, ворчали по поводу падения цен на рынке на сельхозпродукцию и сетовали на проникновение в их отрасль специализированной техники, что было для многих из них подобно похоронному звону. Смити кивнул владельцу заправочной станции — он же и рабочий, — сидевшему на видавшем виды плетеном стуле у двери:

— Добрый день!

— Хэй, красавчик! Входи и пользуйся телефоном, сколько душе угодно. Деньги можешь оставить, как всегда, на прилавке, и, как всегда, я тебя сроду не видел.

— Понимаете, старина, меры предосторожности из соображений дипломатии.

— Рассказывай, приятель, своей жене об этом, но не мне!

— Дерзость несовместима с твоим положением.

— У меня с этим проблем нет: любая шлюха — любое положение...

— Однако же!.. — Вот и все, что нашелся сказать Смитингтон-Фонтини.

Пройдя в крошечное помещеньице, он повернул налево, где возвышался треснутый, покрытый пластиком прилавок, заляпанный жиром и испещренный грязными пятнами. На нем-то и стоял телефонный аппарат, которому минул уже не один десяток лет. Подняв трубку, Смитингтон-Фонтини набрал номер:

— Надеюсь, я не помешал?

— Ах, сеньор Фонтини! — откликнулся голос на другом конце линии. — Чем обязан я такой чести? Полагаю, в Милане все идет как по маслу?