Темный мастер - Анна Степанова

И Лая вцепилась в свою жизнь руками и зубами, на долгие годы, если не навсегда, забыв о ханжеской добродетели, глупой чести и смешных предрассудках.

Вместо того, чтоб молить в тот день о пощаде, она предложила разбойникам свое тело и свой целительский дар — и очень скоро из всеобщей вещи стала любимой игрушкой главаря Ульма, а затем — и его талантливой ученицей, в один прекрасный день без зазрения совести убившей собственного учителя ради серебряной охотничьей лицензии…

Охотники за тайнами — самые знающие люди Империи, с их помощью можно найти кого и что угодно — так она тогда думала. И, поставив цель, шла к ней, не задумываясь и не оглядываясь — пусть даже для этого нужно было совершить нечто совсем безумное. Такое, как погоня за темным мастером, как та вылазка на площадь перед Гильдией…

Теперь же она слушала шаги Эдана за стеной, раз за разом повторяла в голове его слова — и не верила им. Совсем. Потому что чуяла ложь, знала ее на вкус и на ощупь. А еще больше — чужую боль, как свою собственную…

Эх, темный мастер, как же мало ведаешь ты о целителях! Не ваших из темных подвалов — настоящих! Тех, кто жизнь и смерть, кто каждый стон на себе выносит, потому что так только можно услышать, понять, излечить… Тех, кто всякую боль, даже самую малую, издалека чувствует.

«Не говоришь мне — сама узнаю! — повторяла, себя убеждая, Лая. — И если не врешь, если правда так хорошо тебе там и спокойно — тогда уж навсегда распрощаемся!»

Обида и ярость ее теперь уж совсем выгорели. Осталась только всегдашняя тоска да злая решимость, с которой часто лезла она в самые безумные и рискованные авантюры.

Лая ждала. Эдан держался долго, намного дольше, чем кто-либо иной. Но летучее масло кровь-травы действует безотказно. Одна капля, оставленная на его подушке, еще две — в уголке окна, где тихонько ворочает занавеску едва заметный ветерок… Неуловимый, легкий аромат, медленно навевающий сон. Скоро, уже скоро…

Шаги за стеной затихли. Подождав еще немного, Лая встала, осторожно выглянула наружу, бесшумно заскользила по коридору. Застыла у его двери, слушая тишину…

Он многому научился, ее Эдан. С ним стоило быть начеку.

Но и Лая кое-что умела. Слушать, например.

Отрешиться от всего, что не было звуком, тихим звуком его сонного дыхания… Он спал.

Раздавив зубами горькое семя бодряницы, белой тенью вошла девушка в комнату. Застыла у кровати, куда рухнул он, сморенный дурманом, — поверх покрывала, не успев даже толком раздеться, только сбросив с себя рубашку. Протянутая ладонь замерла над его обнаженным плечом, лишь чуть-чуть не касаясь кожи, переместилась нерешительно к груди, точно к тому месту, где беспокойно колотилось сердце.

«Прости, Иша, за то, что собираюсь совершить… Ты бы назвала мой поступок отвратительным… Но как еще мне узнать?»

Теперь только слушать. Закрыв глаза, замедлив собственное дыхание, вбирала Лая в себя ночную тишину, сливаясь с тоненьким биением его пульса. Тук-тук-тук…И вот уже нет темной комнаты, и смятой постели, и его лица, только ровные, ритмичные удары.

Усталость, усталость, опять усталость. Это первая волна, то, что совсем на поверхности. Надо глубже.

Беспорядочное мелькание ощущений: цветов и звуков, прикосновений и запахов. Глубже!

Безумный, яркий водоворот эмоций и летучих образов. Здесь. Сейчас. Осталось лишь проникнуть в их движение, поймать, зафиксировать…

Будто обожгло что-то Лаю, ударило, отпихнуло, вырвало из мира тени. Она вскинулась, открывая глаза. Руку крепко сжали холодные сильные пальцы, и взгляд Эдана пронзил насквозь ледяным бешенством.

— Ты…посмела?!

Лицо его было так близко, что дыханием опаляло щеки. Рука сжималась все сильнее, нарочно причиняя боль.

— Я просто…пыталась…понять, — прошептала девушка, бледнея. — Проклятье! Эдан! — закричала она. — Мне надоело твое вранье! Я хочу понять, что с тобой!.. Отпусти руку, мне больно!

— Думала, твои уловки что-то могут против истинного мастерства? — прошипел он яростно, еще крепче стискивая пальцы. — Хочешь знать, что со мной? Тебе любопытно? Ну, смотри же! Смотри!

В сознание влились, вломились, врезались с осколками и кровью страшные, тошнотворные картины, затопили, закружили мерзостью своей и болью.

Три склоненные черные фигуры. Липкие пальцы, отвратительно проникающие в кожу… Хочешь знать, как я стал таким?

Залитый дождем подвал, изуродованное, искромсанное чье-то лицо…Показать еще?

Первая кровь на руках, страшные, остекленевшие глаза. Стиснуть зубы, сдерживая тошноту, и тереть ладони — снова и снова, опять и опять, пока не исчезнет жгучий черно-красный след. Темные лужи на каменном полу и бесформенные груды тряпья, бывшие людьми. Рядом тошнит кого-то, мучительно и долго… Интересно?

Обломок ржавого лезвия вспарывает кожу на запястье. Влажный звук уходящей жизни сквозь подступающую темноту. Кап-кап-кап…

Грязные сапоги, сладострастно бьющие в лицо, вспышки боли в скрюченном, сжатом теле. Только не стонать, не дать этому гаду такого удовольствия! Липкий, соленый вкус во рту… Ну, что же ты? Смотри! Сама ведь этого хотела?

— Прекрати! Перестань! Не надо!

Ее вопль разорвал связь. Огнезор отпрянул, разжимая руку.

Лая глотала слезы, задыхалась, захлебывалась криком.

— Перестань, перестань, перестань…

Ярость сжалась и отступила, будто кто сыпнул на нее снегом. Тревожными льдинками закололо в груди.

«Что я сделал! Проклятье! Зачем?..»

Не думая больше ни о чем другом, он привлек девушку к себе, крепко сжал в объятиях.

— Прости, милая, прости, — зашептал испуганно, чувствуя, как дрожат руки, а в голосе пробивается что-то такое… Нежность?

Лая прижалась к его плечу — пылающей щекой к холодной обнаженной коже, — и вдруг разревелась: неудержимо, горько, совсем как та шестилетняя девчушка на Таркхемском школьном дворе.

— Тихо…тихо, — выдавил он потрясенно. Слишком уж близко она была! Гораздо ближе, чем можно было выдержать… Шквал эмоций, ее эмоций, едва ощутимых на расстоянии, теперь свободно и безжалостно захлестывал сознание: словно собственных его чувств было мало, чтоб окончательно утопить остатки разума! С легким стоном Огнезор зарылся на мгновение лицом в ее волосах.

— Не плач, моя Снежинка, — прошептал еле слышно, прикасаясь губами к склоненной голове, и шее, и кончику уха, и виску. Тайком, словно вор, вбирая всем телом сумасшедший, восхитительный ее аромат.

— Тихо, — выдохнул хрипло, прижимаясь поцелуем к ее лбу, выпивая слезы с щек…и, наконец, припадая напряженно к ее губам с болью и отчаяньем всех десяти лет своего одиночества.