Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах - Мария Баганова

Очевидец, молодой немец, Адам Люкс:

«Меня занимала мысль только об ее мужестве, когда на улице Сент-Оноре я заметил приближение ее телеги; но каково же было мое изумление, когда, кроме ожидаемой мною неустрашимости, я заметил это неизменно кроткое выражение лица, в то время как кругом раздавались дикие вопли!.. А этот столь мягкий, столь проникновенный взор! Эти живые, влажные блестки, сверкавшие в ее прекрасных глазах, в которых отражалась душа, столь же мягкая, сколь и неустрашимая; чудные глаза, могущие тронуть даже камни! Единственное в своем роде и вечное воспоминание! Взоры ангела, проникшие глубоко в мое сердце, наполнившие его сильнейшим, неведомым мною до тех пор волнением, волнением, сладостность которого равнялась горечи, и это чувство изгладится только при моем последнем издыхании!

В течение двух часов, начиная с момента отъезда и до прибытия к эшафоту, она сохраняла ту же твердость духа, ту же непередаваемую кротость: а на своей телеге, без поддержки, без священника-утешителя она подвергалась непрерывной брани со стороны толпы, недостойной звания людей. Ее не менявшие своего выражения глаза, казалось, иногда пробегали по этой толпе в надежде найти там хоть одного человека…»

При виде гильотины она побледнела, но сейчас же овладела собой. Когда подручный палача обнажил ее плечи, она покраснела от стыда, затем положила голову под нож гильотины. Существует легенда, что когда подручный палача, показывая отрубленную голову народу и желая унизить казненную, ударил ее по щеке, мертвая голова густо покраснела. Именно ко временам Французской революции относится легенда о том, что отрубленные головы могут говорить. Палачи рассказывали, что упавшие в корзину головы грызут ее стенки, так что корзину приходится менять каждую неделю. Что головы произносят имена своих близких, шепчут проклятия…

Среди тех, кто поносил Шарлотту Корде у гильотины, была и Клара Лакомб (Клер Лакомб) – (1765 – после 1798), считающаяся одной из первых феминисток. Она принадлежала к партии «бешеных» – радикальной фракции, куда входили также Жак Ру, Теофиль Леклерк, Варле. «Бешеные» были ярыми сторонниками массового революционного террора, требовали издать закон о всеобщем максимуме цен, установить смертную казнь за спекуляцию, удалить бывших привилегированных со всех должностей в военной и гражданской администрации, взять в качестве заложников членов семей эмигрантов и т. д.

До революции Клара была не слишком известной актрисой, выступала в Марселе и в Лионе. В двадцать восемь лет, что для женщины из народа было уже далеко не молодостью, приехала в Париж и присоединилась к «крайне левым», став любовницей Теофиля Леклерка. который, однако, вскоре ее бросил и женился на другой. Клер создала «Общество революционных гражданок», в которое принимались только женщины. Она была прекрасным организатором, привыкнув выступать на сцене, читала перед толпой воззвания и петиции, используя сценические приемы: завывания, модуляции. Выступала с требованием установления максимума цен, террора против спекулянтов и контрреволюционеров, боролась за равноправие женщин. Она была в числе тех, кто штурмовал Конвент в конце мая – начале июня 1793 года. Олимпия де Гуж, мадам Ролан были в глазах Клары томными и лицемерными салонными дамочками и не нюхавшими настоящей жизни. Осенью она выступила с петицией, в которой требовала, чтобы все дворяне были отстранены от должностей в армии и в правительстве. Это показалось чересчур даже якобинцам. Клер обвинили в разнообразных надуманных правонарушениях, например в том, что она заводила романы с аристократами и укрывала их. Это привело к тому, что торговцы на городском рынке принялись оскорблять женщин из «Общества революционных гражданок», что привело к драке. Виновниками назвали товарок Лакомб. Событие послужило поводом для запрета революционным правительством всех женских клубов.

Клер умерила активность, но несмотря на это, была арестована в апреле 1794 года и провела в тюрьме год. После освобождения она больше не занималась политикой, пыталась вернуться на сцену и пропала без вести году примерно в 1798-м.

Жак Ру: «Свобода не что иное, как пустой призрак, когда один класс может безнаказанно морить голодом другой. Равенство – пустой призрак, когда богач благодаря монополиям пользуется правом жизни и смерти над себе подобными. Пустой призрак и республика, когда изо дня в день действует контрреволюция, устанавливая такие цены на продукты, платить которые три четверти граждан могут, только обливаясь слезами… В течение четырех лет одни только богатые пользуются выгодами революции… Лишь прекращением разбоя торговцев… лишь предоставлением санкюлотам продовольствия вы привлечете их на сторону революции и объедините их вокруг конституционных законов».

Последствия убийства Марата – усиление террора. Казнь королевы. Казнь госпожи Дюбарри. Казнь мадам Ролан. Казнь Олимпии де Гуж

Это убийство и процесс Шарлотты Корде дали Робеспьеру основания еще более усилить репрессии и уничтожить всех своих политических конкурентов. Начал он с показательных процессов: 16 октября была обезглавлена Мария-Антуанетта. На несчастную королеву были возведены самые чудовищные обвинения, вплоть до обвинений в инцесте собственным малолетним сыном. Сфабрикованы они были крайне грубо и не вызвали никакого доверия у собравшейся публики. Суду пришлось удовольствоваться вердиктом, что королева «предала интересы нации».

Из завещания Марии-Антуанетты: 5 (16) октября (1793) в четыре часа с половиной поутру.

«Пишу к вам, любезнейшая сестра, в последний раз. Я осуждена не на позорную смерть, ибо она существует только для преступников, но на соединение с вашим братом. Будучи невинна, как и он, надеюсь оказать ту же твердость в последние минуты. Я спокойна, ибо совесть ни в чем меня не укоряет. С глубочайшим огорчением оставляю бедных детей моих; вы знаете, что я жила единственно для них. В каком положении оставляю я вас, добрая и нежная сестра! Вы пожертвовали всем, чтоб не расставаться с нами. Я узнала из актов процесса, что дочь моя разлучена с вами. Ах! Бедное дитя! Не смею писать к ней: она не получит моего письма. Не знаю, получите ли вы сие письмо. Примите для обоих детей моих мое благословение! Надеюсь, что некогда, пришед в возраст, они будут соединены с вами и будут в полной мере пользоваться вашими нежными попечениями. Они должны помышлять о правилах, кои я беспрерывно старалась им внушить, что точное дополнение должностей есть важнейшее дело в жизни, что дружба и взаимная доверенность составят их счастье. Дочь моя, в возрасте своем, должна помнить, что она обязана помогать брату своими советами, внушаемыми ей опытностью и дружеством, а сын мой, с своей стороны, обязан оказывать сестре своей все рачения и услуги, внушаемые дружеством. Оба должны чувствовать, что в каком бы состоянии ни были, они найдут счастье свое единственно в тесном между собою союзе. Пусть они возьмут нас в пример. Сколько утешений дружба доставляла нам в несчастье! А в счастье наслаждаемся им вдвое, когда можем, разделить его с другом. И где можешь найти друзей нежнее, любезнее, если не в семействе своем? Сын мой должен всегда помнить последние слова отца своего, которые и я подтверждаю, он никогда не должен стараться об отмщении за нашу смерть.

Я должна упомянуть об обстоятельстве, горестном для моего сердца. Знаю, сколько этот ребенок причинил вам огорчений. Простите ему, любезная сестра; вспомните о его возрасте и о том, как легко заставить ребенка говорить, что хотят, и даже то, чего он не понимает. Надеюсь, что наступит день, в который он почувствует всю цену ваших милостей и нежности к ним обоим…

Умираю в религии отцов моих, апостольской римско-католической, в которой была воспитана и которую всегда исповедовала. Не ожидаю никакого духовного утешения, не знаю, есть ли здесь священники сей религии, и притом им опасно входить в место моего заключения…»

Перед смертью Мария-Антуанетта проявила изрядное мужество, несмотря на то что была измучена и очень больна. Она поднялась рано, переоделась с помощью служанки в приготовленное белое платье. Охрана следила за каждым ее шагом, и лишь после настоятельных просьб стражники согласились отвернуться. Палач остриг ей волосы, некогда роскошные, а теперь поредевшие и поседевшие. На казнь королеву везли в грязной телеге, а толпа выкрикивала оскорбления. Когда Марию-Антуанетту подвели к плахе, она случайно наступила на ногу палачу. «Простите меня, мсье, я не нарочно», – вежливо извинилась она.

В декабре этого же года была обезглавлена еще одна женщина, считавшаяся символом «старого режима». Это была Мари Жанна Дюбарри – фаворитка Людовика XV. Некогда бедная девушка была красива и свежа: свою юную прелесть она продавала, занимаясь проституцией и, по легенде, одним из ее клиентов был тот самый палач, что сорок лет спустя отсек ей голову. Ей удалось освоить профессию модистки и привлечь внимание графа Дюбарри, ну а затем – и самого короля, который устроил ее фиктивный брак и приблизил молодую красавицу к себе. Теперь пятидесятитрехлетнюю женщину обвинили в том, что якобы помогала эмигрантам и вступила в сношения с приверженцами жирондистами. В отличие от королевы, умерла она совсем не мужественно, все пытаясь оттянуть роковой миг. Дюбарри то и дело повторяла: «Еще минуточку, господин палач, еще минуточку!» Среди казненных было много невинных жертв. Так, Розали Фийоль – талантливая художница, виновная лишь в том, что изобразила семью графа Артуа, страшно нелюбимого народом, тоже отправилась на гильотину. Сам граф успел эмигрировать из страны.