Время перемен - Кэтрин Куксон

– Вам хочется пить, – сказала Ханна, вновь наполняя чашку. Она подала ему в руку тарелочку с половинкой намазанного маслом кекса.

Ел он тоже весьма необычно – откусывая маленькие кусочки, долго и медленно их жевал, прежде чем проглотить. Девушка предложила ему вторую половинку кекса, но мужчина не притронулся к нему.

– Ну, попробуйте еще, – уговаривала она, заглядывая капитану в лицо. – Съешьте еще кусочек. Он такой вкусный. Вы должны есть. Вы такой большой и худой, вам надо поправляться. – В этот момент Ханна мысленно поругала себя, что разговаривает с ним, как с ребенком. Впрочем, он и был не лучше ребенка. – Ну, ладно, как хотите, – она собралась взять у него тарелку, но его пальцы не разжимались, а в следующую минуту мужчина уже подносил кусок ко рту. – Вот и хорошо, – обрадовалась Ханна, – значит, вам все-таки захотелось его съесть, правда? Я не стану заставлять вас есть хлеб с маслом, – проговорила девушка, после того как он расправился с кексом. – А к джему у меня нет особого доверия. Мой отец клялся, – сообщила она, доверительно наклонившись к нему, – что знает фабрику, где делают деревянные хвостики, чтобы потом бросать их в клубничный и малиновый джем. – Она тихонько рассмеялась.

Ханне стало немного неловко, что она заговорила с ним о своем отце. Мужчина не отводил от нее внимательных глаз. Она повернулась к тележке и взяла кусок булки с изюмом.

– Попробуйте, мне кажется, вкусно.

Он медленно, но решительно отстранил ее руку и, дотянувшись до тарелки, взял кусок хлеба с маслом. Ханна глядела на него в немом изумлении. Капитан понимал, что ему хочется! Его разум временами прояснялся. Значило ли это, что он понимал речь собеседника? Девушка решила, что ей лучше быть осторожной и не обращаться с ним, как с ребенком. Бедняга. Глядя на него, она вспомнила услышанную в детстве сказку о великане, которого запер в своем замке другой великан и морил голодом.

Но вдруг он сам протянул руку и взял хлеб с маслом. Ханна решила рассказать об этом сестре Конвей. Через час она все ей выложила.

– Неужели? Ты в этом уверена? – поразилась та.

– Да, он отодвинул в сторону булку с изюмом и взял кусок хлеба с маслом.

– Ой, я обязательно расскажу об этом старшей сестре, и доктору тоже будет интересно…

Но это известие оказалось не новостью. Старшая сестра объяснила сестре Конвей, что и в госпитале у капитана Беншема наблюдались просветления но, к сожалению, непродолжительные. Более того, в его истории болезни сообщалось, что после таких проблесков сознания ему становилось хуже: усилия его утомляли.

Всю следующую неделю Ханна с полудня подменяла сестру Конвей. А в пятницу она встретилась с отцом своего пациента и миссис Беншем.

Ханна не видела «старую леди» с того дня, как приходила в особняк на беседу с начальницей. Да и тогда она видела ее только мельком, у лифта. Но ей не надо было объяснять, что маленькая, сухонькая старушка со сморщенным лицом и прямой спиной и есть та самая Бриджи. Ханна узнала бы ее даже если бы к старой даме не обращались с особым почтением.

Около трех часов сама сестра-хозяйка проводила в комнату пожилую леди и невысокого мужчину.

– А мы к вам, капитан Беншем, – бодрым голосом объявила сестра-хозяйка. – К вам сегодня два посетителя: ваш отец и… – Она всегда затруднялась, как называть Бриджи в разговоре с этим человеком. – И миссис Беншем, – вышла из положения женщина.

Фигура в кресле осталась неподвижной. Казалось, он так же безнадежно глух, как и его мать.

– А это сестра Петтит, – представила Ханну сестра-хозяйка. – Сестра Конвей закончила дежурство, а у сестры Бинг воспалились миндалины. И это в конце зимы. Но болезнь приходит, когда ее совсем не ждешь, такова жизнь.

Сестра сделала Ханне украдкой знак уйти за ширму. Рассуждения сестры показались девушке немного странными, но ей пришло в голову, что та чувствовала себя слегка неловко, провожая хозяйку в одну из комнат принадлежавшего ей дома, будто обычную посетительницу.

– Если сестра вам понадобится, она будет рядом. – С этими словами сестра-хозяйка попрощалась и удалилась.

Ханна присела за ширмой в дальнем углу комнаты и раскрыла книгу. Но ей не читалось. Через несколько минут она отказалась от попыток углубиться в чтение. Любопытство взяло верх, и она стала прислушиваться к происходящему в комнате. То, что она услышала, заставило ее неодобрительно покачать головой. Отец говорил с сыном, как и все остальные – словно с ребенком.

А Дэн именно таким и видел сына. Как всегда, ему было трудно с ним обращаться. Если бы Дэна вынудили сказать правду, он бы признался, что приходит в эту комнату через силу. Ему было невыносимо смотреть на Большого Парня. Слезы рвались наружу.

Бедный Бен! Бедный парень! Если бы он погиб, это была бы милость Божья. Но временами Дэн думал иначе. Он, напротив, был рад, что Бен не погиб. Ведь сын остался единственным его порождением, плотью от плоти его. Джон был тоже одной с ним плоти и крови, но это было другое.

Иногда Дэн отказывался верить, что перед ним его сын. Осталась только внешняя оболочка, дважды отмеченного в сводках за храбрость человека, мозг которого сгорел в пламени войны. Врачи называли эту болезнь военным неврозом, проявившимся на фоне воздействия отравляющих газов. Это случилось в сентябре 1915 года. По злой иронии газ, выпущенный из их же окопов по противнику, ветер отнес обратно. Через несколько минут недалеко от Бена разорвался снаряд. Внешних повреждений Бен не получил, лишь превратился в живой труп. Но выглядел парень значительно лучше, если о нем можно было так сказать, чем в госпитале, где отец увидел его несколько месяцев назад. Дэн не мог без содрогания вспоминать о том ужасном месте. Наблюдать взрослых мужчин, которые вели себя, как младенцы, было выше его сил.

Доктор сказал, что случай с Беном не такой уж редкий. Он назвал это погружением в себя. Бен как будто окружил себя ледяной стеной, отгородившись от реальной жизни. Но доктор выразил надежду, что со временем он «оттает».

И он, действительно, иногда «оттаивал», но в этом состоянии становился совершенно невыносимым; без конца говорил, кричал, рыдал, ругался и что еще хуже – набрасывался на всякого, кто к нему приближался. Его успокаивали только сильной дозой лекарств.

Эти вспышки привели к более строгой изоляции, и постепенно периоды оцепенения удлинялись, а взрывы активности ограничились словесной формой.

Дэну пришлось потратить немало усилий, чтобы добиться перевода сына в особняк. Военное начальство почему-то решило, что в Хай-Бэнкс-Холле должны проходить реабилитацию пациенты после ранений и контузий средней тяжести.