МАРК КРАСС - Левицкий Михайлович

Мудрый служитель Юпитера быстро понял, в чем дело.

– Это боги предупреждают тебя, Марк Лициний: сдержи гордыню. Ты смотришь вдаль и строишь грандиозные планы, однако не видишь, что делается вокруг тебя, не смотришь себе под ноги.

– Как же мне быть?

– Этот камень можно попытаться обратить в доброе знамение.

– Сделай же хоть что-нибудь, добрый жрец! – взмолился Красс.

– Очень дорого будет стоить сие священнодействие. Нужно положить камень на весы, а на вторую чашу насыпать столько серебра, сколько весит преграда на пути к твоей удаче. Серебро пойдет на нужды храма, а камень следует бросить в ту сторону, где находится твой враг.

– Я согласен, – Красс вытер пот со лба. – Галл, беги за серебром, а камень бросьте в сторону Парфии. Враг у меня сейчас один.

На следующий день Красса сопровождал Гней Помпей. Оба консула давно прекратили многолетнюю вражду, так как их интересы отныне не пересекались. У Красса Помпей нашел сочувствие и понимание, когда его постигло огромное горе – он потерял свою любимую жену; она умерла при родах. Со смертью Юлии ничто уже не связывало Помпея с Цезарем, и ранее внушавшим ему немалые опасения. Помпей инстинктивно потянулся к Марку Крассу, словно искал у него защиты и спасения от непредсказуемости бывшего тестя…

Памятуя о вчерашнем случае с камнем, столь дорого ему стоившем, Красс решил путешествовать верхом.

Сегодня Марк Лициний отправился к старинному храму Спасения, возведенному на Квиринале. По пути ему встречалось множество больших и малых храмов, возведенных в разное время. Красс не ставил целью посетить все жилища богов в Риме – это было просто невозможно, – но в некоторые он все-таки заходил. Посещая храм, Красс оставлял жертвоприношения в соответствии со значимостью бога в римской жизни.

– Ты слишком возбужден, Марк. Судя по выражению лица, ты хочешь подарить храмам все свое состояние.

– Не беспокойся, Гней, когда Красс дает деньги, чувство меры его не покидает.

Подъезжая к Бычьему рынку, спутник Красса, глядя на его высоко поднятую голову, сказал:

– Марк, умерь гордыню, впереди храм Скромности.

– Но ведь за ним следует храм Фортуны. Завернем лучше к нему.

В храме богини счастья и удачи всадники тоже особенно не задержались: оставили у подножия статуи Фортуны несколько золотых сестерциев и продолжили путь. Вслед им неслись слова благодарности и пожелания успеха во всех начинаниях от жрецов.

Советы Лицинии и упрямство Красса

Ежедневные хлопоты по подготовке парфянского похода изрядно утомляли Красса. По вечерам консул едва передвигал ноги от усталости, и единственным его желанием было побыстрее добраться до мягкого ложа и до утра забыть о делах.

Сегодня, когда Марк Лициний уже счел все дела завершенными и приказал готовить постель, явился привратник.

– Господин, к тебе женщина.

– Кто такая? – недовольно спросил консул.

– Она отказалась назвать свое имя, но велела передать: "Тебя хочет видеть та, которая могла стать причиной твоей смерти, но нынче желает уберечь от гибели".

– Нельзя ли от нее избавиться? – Красс с надеждой посмотрел на слугу.

– Вряд ли это возможно – поздняя гостья настроена весьма решительно, – высказал свои наблюдения привратник. – Я не могу прогнать ее как обычную просительницу. По всему видно, она довольно богата и влиятельна, ибо ее сопровождает десяток весьма упитанных рабов.

– Ладно, зови… – озадаченно промолвил триумвир. – Скажи страже у дверей, чтобы не дремала.

Едва гостья вошла, Красс указал ей на стоящий у двери стул:

– Садись.

Сам он благоразумно оставался в противоположном конце комнаты. Первым делом Красс попытался удовлетворить свое любопытство, которое уже начало брать верх над усталостью:

– Скажи, кто ты, зачем хотела меня видеть, и что значат твои слова, переданные привратником?

– Да разве не узнал меня доблестный Марк Лициний Красс? Ты, чьей памяти завидуют все, кто тебя знает, забыл черты лица женщины, которую любил и которая любит тебя до сих пор!

– Лициния! – воскликнул Красс. – Неужели это ты?

Через мгновение самообладание вернулось к консулу. Он открыл дверь и спокойно приказал стоявшим на страже легионерам:

– Вы свободны. Свой пост займете через час.

– Ты осторожен, как в молодости, – усмехнулась Лициния, – но, право же, напрасно. Год назад я покинула храм Весты и теперь вольна делать все, что хочу.

– Сколько же тебе лет?

– Считай сам: в восемь лет я стала весталкой, тридцать лет прослужила в храме – таков обязательный срок службы богине Весте. И, как я уже сказала, год назад он закончился.

– Да, немало, – подвел итог Красс и тут же исправился: – Но выглядишь ты прекрасно. Годы не властны над тобой, Лициния.

– Что же ты сразу не узнал меня, старый хитрец? Надеюсь, ты не будешь утверждать, что я совершенно не изменилась за прошедшие годы?

– Во-первых, твое появление было для меня большой неожиданностью. Во-вторых, ты, конечно, немного изменилась. Но только в лучшую сторону: стала женственнее, желаннее…

– О желаниях помолчи, – оборвала Красса весталка. – Сколько я помню, все твои стремления ограничивались двумя вещами: богатством и славой. Или к старости тебя стали интересовать женщины?

– Деньги, женщины, – усмехнулся Красс, – их всегда не хватает в молодости, а к старости испытываешь недостаток покоя и тишины.

– Так это за ними ты спешишь в Парфию?

Красс невольно залюбовался Лицинией, пропуская мимо ушей ее колкость.

– Что же ты молчишь, Марк? У тебя на все всегда готов ответ. Помнишь, как ловко ты отверг обвинения в сожительстве со мной? Тогда ты спас от смерти и позора и себя, и меня!

– Да, было такое…

– Вдобавок ты за бесценок приобрел мою виллу и, поговаривают, еще дешевле купил виллу своего обвинителя – сенатора Квинта Аврелия.

– Обычная сделка.

– Не скромничай, Красс, ты не на заседании сената.

Лициния вдруг замолчала. Ее долгий немигающий взгляд застыл на лице консула. Словно что-то далекое и давно забытое пыталась она отыскать в этом, уже покрытом глубокими морщинами, лице.

– Ты очень постарел, Марк, – наконец произнесла она.

– Спасибо, отблагодарила.

– Не обижайся, Марк. Я до сих пор тебя люблю. Ты мне нравишься своей целеустремленностью, неуемной жаждой деятельности, умением добиваться любых высот. Вот и сейчас ты, убеленный сединой старик, достигший всего, чего может пожелать человек, готовишь поход в неведомые земли.

– Я уже не тот, что был в молодости, – вздохнул Красс. – Признаюсь честно, Лициния, годы берут свое. Боюсь, поход на парфян будет моим последним делом. Временами я даже сомневаюсь в его успехе.

– Так откажись от войны с Парфией, – посоветовала Лициния. – Чего тебе не хватает? Для любого из смертных твое положение – предел мечтаний.

– Я мечтал о далеких восточных странах, когда был еще мальчишкой. С годами мои детские фантазии принимали все более реальные очертания. И вот, наконец, сенат дал согласие на войну с Парфией. Чем бы все это ни закончилось, я знаю одно – Марк Красс не откажется от задуманного, это не в его правилах.

– Тебе просто недостает славы. Ты ввязался в какую-то сумасшедшую гонку с Помпеем и Цезарем. Каждый из вас хочет опередить соперника, но все вместе вы несетесь навстречу собственной гибели.

– Скажи, Лициния, знаком ли тебе Александр Македонский? – вдруг спросил Красс.

– Кто же не знает великого греческого воителя? – удивилась бывшая весталка.

– Вот видишь! Все знают Александра. А ведь он жил почти три столетия назад.

– Так прикажи написать о себе книги. Разве мало писак, готовых за несколько десятков или сотен сестерциев посвятить тебе стихи, поэмы, запечатлеть на пергаменте или папирусе каждый твой шаг? Твою биографию прочтут и через триста, и через пятьсот лет.

– Произведения этих писак умрут раньше них самих. Вот если бы Гомер описал мои деяния, как Троянскую войну, я был бы спокоен.

– Опомнись, Марк, Гомер умер тысячу лет назад.

– Нет, Лициния, он не умер и не умрет никогда. Гомер есть у каждого времени, у каждого народа. Его невозможно купить, и в то же время нужна лишь самая малость: деяния твои должны быть достойны его великого пера. И тогда твоя слава будет жить вечно.

– Я думала, ты, Марк, лишен предрассудков. Мне казалось, что ты ни в медный асс не ставишь людское мнение. Вспомни, ведь ты занимался позорными для сенатора ростовщичеством и торговлей; скупал дома, виллы, рудники своих же собратьев-сенаторов, попавших в проскрипционные списки. И вдруг тебе понадобилась вещь, которую, словно призрак, невозможно ни купить, ни продать.

– Я римлянин! Что для римлянина может быть дороже славы, доблести и долгой памяти потомков?

– Неужели и тебя, человека практичного и расчетливого, не миновала эта болезнь?