Люди без имени - Леонид Золотарев

На хорошей белой бумаге была нарисована голова Эндриксона с оскаленными большими зубами в очках, с черными волосами азиатским разрезом глаз — точная копия Эндриксона, а над нею веревка с петлей и надпись: «Кажется все, последним будете вы!»

Эндриксон приказал на работу пленных не выводить. Вооруженная охрана окружила лагерь. Эндриксон с пистолетом в руке два часа бесновался перед строем и грозил расстрелять пол лагеря, если виновников не выдадут. Он не допускал мысли, что один Гаврила расправился с его агентурой и у многих отбил охоту посещать Эндриксона. Даже Солдатов сомневался в этом, предполагая, что сам Маевский помогает Быкову и не упустил случая упрекнуть его.

В одиннадцать часов приехал директор завода и с яростной бранью обрушился на начальника лагеря. Перепуганный начальник притворился, что ему неизвестно, что до сего времени военнопленные не выведены на работу и вызвал дежурного.

— Приказание вашего заместителя! — ответил дежурный.

Эндриксон подробно начал объяснять о смерти его лучших осведомителей.

— Мне наплевать на твоих осведомителей. Мне нужна рабочая сила на заводе. Его не остановлю и тогда, когда тебя вместе с твоими осведомителями задавят русские. Другой рабочей силы у меня нет. А вы, господин начальник, учтите, что если повторится подобный случай, то здесь будет новый начальник.

— Я не подчиняюсь вам, — попытался протестовать начальник лагеря.

— Выйдите отсюда, — сказал директор Эндриксону и дежурному. Когда дверь за ними захлопнулась, директор крикнул: — Встать!

Окрик был настолько властен и громок, что начальник лагеря не замедлил подняться и встать по команде смирно. Директор направился к выходу и остановился на пороге, достал из кармана часы, посмотрел на них и сказал:

— Если русские хоть раз опоздают на работу, солдатом пойдешь на фронт. В лучшем случае — в шахту катать вагонетки.

Пробыв долгое время начальником лагеря в Янискосках, Оулу, Тампере, он ни одним словом не обмолвился с русскими, за все время не был ни разу в зоне военнопленных, но чужими руками нанес много вреда пленным. И, боясь фронта, как черт ладана, приказал Эндриксону оставить русских в покое, хотя за оперативную работу отвечал в первую очередь, а провал в работе он решил объяснить неумелым действием Эндриксона и наметил, в крайнем случае, бросить его в жертву, а спорить с директором и не выполнить его распоряжение посчитал опасным.

За то время, когда проходила борьба между Эндриксоном, который ежедневно порол военнопленных, а они отвечали решительным отпором, Баранов ни на минуту не сомкнул глаз и все время ожидал, что очередь может дойти до него.

Обстановка была напряженной, и Баранов понимал, что завязавшееся единоборство между пленными и охраной, не остановится до тех пор, пока кто-нибудь не признает себя побежденным. Если победит Эндриксон, десяток военнопленных пойдут на Голгофу, а если — военнопленные, а он желал этого, Эндриксон перестанет драться.

Военнопленные, не желая быть очередной жертвой Эндриксона, старались держаться незаметно, и как только стемнеет, забирались на нары и ложились спать или делали вид, что спят. А утром никто из них не хотел идти первым в баню за водой, также в уборную или другое место, где не было дневального. А когда приходили, разводили руками и с боязнью заявляли: — Опять убит! — и сообщали коменданту Гаврилову об очередной жертве.

В тот денно, когда высекли плетьми Кольку-ополченца, Баранов заметил, что Солдатов с нижних нар перебрался на верхние и спал рядом с ним. Укрывшись шинелью, он с тревогой и беспокойством прислушивался к малейшему шуму в бараке и внимательно следил за поведением Солдатова, но тот, завернув голову шинелью, — все знали странную привычку Солдатова спать не укрываясь, какой бы ни была температура в бараке, крепко закутывать голову, — спал. И пока Солдатов также незаметно, как и пришел, ушел на свое место, Баранова не покидало беспокойство за свою судьбу. Стоило задремать на минуту, как ему казалось, что на него навалилось грузное тело Николая, а руки приближаются к горлу. Баранов силился крикнуть и никак не мог. Просыпаясь, он с испугом сбрасывал с себя шинель, но в бараке по-прежнему была тишина, нарушаемая мерным храпом.

Выкурив подряд несколько папирос, Баранов ложился и через пят минут с новой тревогой просыпался. Вздыхал облегченно только перед утром, когда гроза миновала его.

Наступила трудная минута в его жизни, когда он должен объясниться с Маевским, признать свои ошибки и встать на правильный путь. И Баранов повсюду преследовал Маевского, чтобы поговорить с ним.

Около Леонида постоянно находился Солдатов, которого Баранов не любил и побаивался, поэтому не решался заговорить. Выбрав удобный момент, когда около Леонида не было товарищей, он подошел к нему, но пронырливый Солдатов заметил это и, боясь за судьбу друга, не замедлил появиться между ними.

— Прости товарищ — виноватым голосом начал Баранов.

— Заблудшая овца пришла с покаянием и повинною! — ехидно заметил Солдатов.

Леонид дружески щелкнул ему в нос, и Николай понял, что его вмешательства не требуется. Семен искоса посмотрел на него и продолжал: — Обо мне сложилась дурная слава, я это знаю. Мне трудно поверить — игра зашла слишком далеко. Баранов — бывший жулик, это правда, но то, что он сдался добровольно в плен, — ложь! Я здесь, как и многие сотни других. Если в пересыльном пункте я занимался неприятными делами, то в этом повинны условия, в каких мы находились: каждый боролся за свою жизнь, но Семен Баранов, не выдал ни одного товарища. Угрозой и шантажом, игрой на моем прошлом, они заставили следить меня за тобой и попытаться узнать, знаешь ли ты тайну аппарата, а «развязать» язык тебе они собрались сами. Вина моя — у меня не хватило мужества отказаться от гнусной работы. И вот в душе у бывшего жулика, которого ненавидят многие и боятся только потому, что у него еще крепкие кулаки, заговорила совесть. А почему? Вот почему. Мне стало известно о существовании вредительской группы в лагере. Вскоре я узнал всех ее членов и то, чем они занимается. Баранов ни одним словам не обмолвился, что ему откровенно рассказал Тульский

— группа под руководством Леонида Маевского, как у нас раньше — подлые троцкисты, занимается вредительством.

Леонид улыбнулся от такого сравнения, а Солдатов не выдержал и со злобой в голосе ответил:

— Ты не сравнивай нас с троцкистами, а то как закатаю в лоб — заскучаешь. Мигом память выбью, сволочь!

Но скучать пришлось Солдатову. Леонид ногою отодвинул его с нар, и он пристроился подальше.