Сюзанна и Александр - Роксана Гедеон

Та ночь, когда я брела под дождем, явилась причиной того, что я сильно простудилась и несколько дней пролежала в жару. Меня совершенно измучил кашель. Констанс послала за доктором. Врач посоветовал мне лежать в постели, пить порошки и не допускать переохлаждения. Все были согласны с тем, что мне очень повезло в том смысле, что я не подхватила воспаление легких и отделалась только лихорадкой.

Гран-Шэн — это было самое подходящее место для того, чтобы обрести душевное равновесие. Супруги де Лораге вели себя в высшей степени тактично и с пониманием. Констанс не донимала меня расспросами, а довольствовалась теми обрывочными сведениями, которые могла почерпнуть из наших недолгих разговоров. Главное, она не спрашивала меня, что я думаю делать дальше.

Что касается графа де Лораге, то он лишь раз заговорил о том, что случилось. Когда я, немного окрепнув, впервые спустилась к общему столу, он поцеловал мне руку и невольно остановил взгляд на моем лице. Я понимала, что следы той поистине сильнейшей пощечины еще долго будут меня уродовать, и не удивлялась этому взгляду.

— М-да, — сказал Пьер Анж с непонятным мне выражением. — Этого следовало ожидать. Этот человек может допустить что угодно по отношению к женщине, и тому есть подтверждения.

Несмотря на то что в каком-то смысле я была с ним согласна и полагала, что Александр позволил себе слишком много, я сейчас подумала не о том. Меня удивили его слова.

— Разве вы знаете других женщин, с которыми он поступил точно так же? — спросила я настороженно.

Едва прозвучали мои слова, в столовой повисло неловкое молчание. Констанс смотрела только в свою тарелку. Пьер Анж нервно катал по скатерти хлебный шарик.

— Нет, — сказал он наконец. — Нет, мадам, таких женщин я не знаю, но мне вполне достаточно видеть вас, чтобы сделать выводы.

Мы принялись за еду, и я больше не затрагивала эту тему, хотя подозревала, что Пьер Анж не сказал того, что думал. Впрочем, взаимная неприязнь графа и моего мужа уже была мне известна.

Сразу после этого завтрака вошел лакей и доложил, что явились Маргарита и Аврора.

Вне себя от нетерпения, я выбежала к ним в вестибюль. Они прибыли в Гран-Шэн с тюками и чемоданами, и я с первого взгляда поняла, что возвращаться они не намерены.

Маргарита просто окаменела, увидев мое лицо.

— Боже мой! — вскричала она в крайнем негодовании. — Что же это такое? Да ведь это почти убийство!

— Успокойся. Пойдем лучше в гостиную. Здесь неудобно разговаривать.

Я провела их в комнаты и усадила, но Маргарита никак не желала успокаиваться. Она оглядывала меня то так, то эдак, приглядывалась с разных сторон, и вздохи так и срывались с ее губ.

— Один Бог знает, как я разочарована, мадам! Как я разочарована! Ваш муж — он много потерял в моих глазах. Никогда раньше я даже не слышала, чтобы аристократ поднял руку на свою супругу. А ведь я жила в то время, когда нравы при дворе были хуже некуда. Все изменяли друг другу. Да когда господин герцог де Полиньяк вздумал ревновать свою супругу, от него ушла даже любовница — так это было неприлично! А что сказали бы, если бы он отделал жену так, как это сделали с вами?

Я зажала уши пальцами, желая хоть этим жестом умерить поток ее негодования.

— Ах, Маргарита, не время говорить об этом. Скажи лучше, что происходит дома?

— Дом будто вымер, мадам. Все сидят в своих комнатах. Слуги боятся попасться на глаза хозяину. Старая герцогиня смотрит на меня так, точно хочет убить взглядом.

— Так они всё знают? — подавленно ахнула я. — Александр рассказал им?

— Не знаю, милочка. Может, и не рассказал, но все и так ясно. Шила в мешке не утаишь. Они все — и старуха, и брат его — нас теперь ненавидят. Я даже думаю, лучше вам туда не возвращаться: слишком опасное это место!

Я молчала, ломая пальцы. Маргарита, едва не плача, пробормотала:

— А вы такая худенькая стали, мадам! Худенькая и бледная. Забудьте вы обо всем, не страдайте! Позаботьтесь лучше о своем здоровье. А переживать — это себе дороже…

Я взглянула на Аврору.

— А ты? Тебя тоже выгнали?

Она покачала головой. По ее виду нельзя было сказать, что она подавлена. Напротив, она, как и Маргарита, была исполнена негодования.

— Нет. Но пока ты здесь, я туда не вернусь.

— Почему?

— Мама, неужели ты не понимаешь? Я там никто без тебя. За эти дни мне много раз дали это понять. И потом… неужели ты думаешь, что я оставлю тебя? Мадам де Лораге любит тебя, но ведь я тебе роднее.

Судорожно вздохнув, она прерывисто прошептала:

— Я же твоя дочь. Я люблю тебя. Да я лучше буду голодать, чем оставлю тебя одну!

Я жестом подозвала ее к себе. Она села рядом со мной, и мы обнялись.

— Спасибо, — прошептала я, прижимая к себе ее голову. — Только, вероятно, нам теперь будет трудно. Если…

— Что «если»? — вмешалась Маргарита.

— Если он действительно решил порвать со мной навсегда.

Наступило тягостное молчание. Маргарита порывалась что-то сказать, но все время сдерживалась. Аврора нервно теребила оборку на платье.

— Маргарита, тебя, надеюсь, не выгнали? — спросила я наконец.

— Нет.

— Тогда ты должна вернуться. Мне нужен хотя бы один верный человек в этом доме. И мне нужно, чтобы ты была рядом с детьми, до тех пор… — Мой голос на миг прервался. — Ну, словом, если мы окончательно разойдемся, тогда я заберу детей и ты тоже вернешься ко мне.

— Я должна снова отправиться в Белые Липы?!

— Да.

— А как это будет выглядеть, душечка? Я ведь уже вещи собрала.

— Сейчас не время размышлять о том, как это будет выглядеть и что о тебе подумают другие. Ты должна быть там, только тогда я буду спокойна за сына и близняшек — разве это непонятно?

Она не отвечала, нахмурив брови. Я понимала, что ей неприятно поступать так, как говорю я, но была уверена, что она согласится со мной.

— Пойми, Маргарита, если ты уйдешь, я вообще лишусь возможности что-либо узнавать… Все слуги — они преданы герцогу, а не мне. Они слушались меня только до тех пор, пока он им это приказывал. Без него я для них ничего не значу.

Маргарита кивнула.

— А деньги? Мадам, я полагаю, ваш муж должен давать вам некоторое содержание.

— Не надо пока об этом говорить. Я надеюсь, что все еще изменится и я… я, может быть, вернусь в Белые Липы. Надо только подождать.

Маргарита шмыгнула носом и стала искать платок.

— А ведь герцог сегодня уехал, — сообщила она подавленно.

— Куда?

— Бог его знает. Теперь в замке всем заправляет его брат, а я его терпеть не могу. Он злой и жестокий. Вот уж не пойму, что такого нашла в нем Аврора!

Аврора рядом со мной вздохнула. Я понимала, что ей нравится Поль Алэн, и ее поступок в силу этого приобретал даже некоторую жертвенность. Впрочем, я была рада тому, что она будет находиться вдали от моего деверя, — я не считала, что он подходящая для нее партия.

Уходя, Маргарита посоветовала:

— Напишите письмо своему отцу, мадам. Пусть он приедет и все уладит. Его, я полагаю, не посмеют выгнать!

Я покачала головой. Если бы хоть кто-нибудь знал, где сейчас отец. Он и Жан были в Сирии, в крепости Сен-Жан-д’Акр — но это приблизительно, ибо никаких известий оттуда я не получала.

Кроме того, отец мог бы помочь во многих случаях, только не в этом.

9

Я внимательно разглядывала себя в зеркале. Овал лица уже утратил отечность, чернота прошла, и губы, слава Богу, уже не казались распухшими. Оставался еще большой синяк, уродующий правую щеку вплоть до виска. Было больно дотронуться до этого места. Но в целом, если надеть вуаль, можно вполне показываться людям.

Впрочем, все это было сущей чепухой по сравнению с тем, как я себя чувствовала внутренне. Положение казалось невыносимым: ни туда, ни сюда. Я ни в чем не была окончательно уверена. Или просто не хотела верить в худшее. Да, Александр выгнал меня, но после этого не подавал никаких известий. Я очень надеялась, что он еще ничего для себя не решил, а те слова о разводе вырвались у него в минуту ярости.

Я не могла, не хотела верить в то, что все между нами кончено. Жизнь стала бы абсолютно пустой. Я так привыкла к тому, что у меня есть дом, муж. Есть плечо, на которое можно опереться. А теперь я оказывалась словно на пепелище, с совершенно пустыми руками. Сент-Элуа уже не казался мне таким родным, как раньше. Я привыкла жить здесь, в Белых Липах. Нынче мне казалось, что меня лишили чего-то основного, основополагающего… без чего и жить-то невозможно.

Да, это было даже больше, чем просто любовь к Александру. Это был весь смысл, вся соль жизни. Я понимала, как ужасно мое нынешнее положение, и изнывала от страшной тоски. Она поселилась внутри меня, как болезнь, и мучила даже во сне. Я ничего не могла делать спокойно: ни спать, ни есть. Целыми днями ходила из комнаты в комнату как потерянная, и у меня все валилось из рук. Мне было ясно, что даже в этом доме для меня, в сущности, нет места: не могли же мы с Авророй вечно пользоваться гостеприимством Констанс.