Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство - Лев Давыдычев

Голова у него словно налилась свинцом, весь он ослаб, сидел, держась руками за спинку скамьи, раздумывал вяло и туманно: «Что-то делает со мной грандиозус наоборотус… Но ведь мне захотелось пройтись пешком… А до дома так далеко… А там меня ждут… Позвать на помощь?.. Или так пройдет?»

Илларион Венедиктович потерял сознание, однако продолжал сидеть, инстинктивно держась руками за спинку скамьи, мгновениями сознание возвращалось к нему, он ещё крепче сжимал руки…

— Попрошу прямо и как можно быстрее! — скомандовал в это время Дорогуша шоферу. Звуки в металлической голове робота почти совсем затихли: он обнаружил того, кого искал.

А вокруг лежавшего на скамье Лапы уже собрались любопытные и оживлённо обсуждали, что могло случиться с мальчиком. Он был уже в глубоком обмороке.

— Попрошу остановиться!

Из машины вышел Дорогуша, перед ним все расступились в удивлении. Он бережно взял Лапу на свои механические руки, с помощью шофера уложил его на заднее сиденье, сам устроился в ногах.

По дороге Илларион Венедиктович очнулся, открыл глаза, увидел Дорогушу, сообразил, где они находятся, прошептал:

— Быстро к Ивану…

— Не понял, — ответил робот.

— Я понял, — сказал шофер, — мы, Дорогуша, едем к Гордею Васильевичу,

— Вас понял.

К концу пути Илларион Венедиктович пришёл в себя, но когда машина остановилась у подъезда, Дорогуша всё-таки помог ему выйти, под руку ввёл в лифт, вывел и, не убрав своей металлической руки, вошёл с ним в квартиру, сказал:

— Задание выполнено.

Все его начали благодарить, а Иван Варфоломеевич попросил:

— Ну, Лапа, рассказывай, что с тобой было. Обморок? Неожиданный? Что ж… В принципе лечить тебя, вернее, исследовать, могу только я. Сейчас привезут дозу одной составной части грандиозуса наоборотуса… Надо что-то придумать. И чтобы врачи были рядом.

— Как ты себя сейчас чувствуешь? — обеспокоенно спросил Роман. — Почему ты непослушен, как ребенок?

Илларион Венедиктович слабо улыбнулся и ответил:

— Это сложно объяснить. Физически я просто немного устал. А вот в остальном… Понимаете, во мне одновременно живут, действуют и непрестанно спорят мальчик и старик… И вот когда побеждает мальчик, мне необыкновенно… непередаваемо… мне даже стала чуть-чуть нравиться одна, правда, непорядочная, девочка…

— Папуля! — изумленно воскликнул Роман.

— А что? — весело отозвался Илларион Венедиктович. — Ты же был влюбчив с самого раннего детства, можно сказать… Так вот, к вашему сведению, я наслаждался тем, что я в детстве… Временами я совершенно забывал о старике, который живёт во мне… И, что бы со мной ни случилось, мои дорогие, я УЖЕ ни о чём не жалею! Я по-прежнему мечтаю пожить Лапой! Я сумею принести пользу детям! Я полагаю…

— А я полагаю, что ты элементарно заговариваешься, — проворчал, впрочем, не очень уж и сердито, Иван Варфоломеевич. — В тебе действительно появилось что-то младенческое. Хорошо ещё, что я примерно предполагаю, как действует эликсир. При-мер-но, учти. Но вот как он будет действовать дальше, понятия не, имею. Ты только подумай: неизвестно, какая участь ждёт тебя.

— Меня это не пугает, — с виноватой улыбкой сказал Илларион Венедиктович. — В любом случае это будет небесполезно для науки. И ещё: моя вина не так уж и велика. Я ведь не намеренно выпил твой грандиозус наоборотус.

— Конечно, конечно, во всём виноват я! — разгорячился Иван Варфоломеевич. — Это меня и гнетёт!

— И совершенно напрасно, — осторожно заговорил молчавший до сих пор Гордей Васильевич. — Я убежден, что Иван доведет своё изумительное открытие до блестящего завершения. Но! — он даже встал от внезапного волнения. — Ни на минуту мы не должны забывать о том, что если мы тревожимся о судьбах детей нашей, можно прямо сказать, многострадальной планеты, то враги интересуются не зверюшками-игрушками. Для них твоё изобретение, дорогой Иван, — оружие против человечества, если они им завладеют!

— Этого не случится, — твёрдо произнес Иван Варфоломеевич. — Я разделяю твои чувства и мысли, дорогой Гордеюшка. Не беспокойся, я выполню свой гражданский долг.

— Никто в этом и не сомневается, — сказал Илларион Венедиктович. — Дети нуждаются в нашей помощи, всё равно, я убежден, мы должны заниматься ими больше, чем занимаемся. Каждый из них, понимаете, каждый нужен стране. Ни одного из них, даже обормота или обормотки, нельзя отдавать врагам! Я знаю, что, враги уже тянутся к ним, пытаются на них воздействовать! И наш гражданский, отцовский и дедовский долг — напоминать людям об этом! Ведь они только ростом маленькие, потомчики-то наши! Они растут так быстро, что мы иногда не успеваем воспитать их! Ведь какое это великое горе, когда из сына или внука, дочери или внучки вырастает обормот или обормотка! И чтобы этого не случалось, жизни жалеть не надо!

В это время из лаборатории доставили требуемую дозу составной части эликсира грандиозус наоборотус, прибывшие врачи долго обследовали Лапу и вынесли решение: нормальный, но не по годам развитый мальчик.

После ухода врачей Илларион Венедиктович выпил дозу эликсира, спросил:

— А поесть мне можно?

— Ешь и пей сколько хочешь, — разрешил Иван Варфоломеевич. — Часа через два примешь ещё дозу… До этого времени я побуду с тобой. Всё равно Серёженьки нет дома. Ну, и придётся доложить куда следует. Об этом мы попросим Гордеюшку. Я слишком взволнован. Рома, расставляй шахматы.

Теперь нам с вами, уважаемые читатели, надо спешить в квартиру-универмаг почти со всеми отделами бывшего собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт, он же Эдик, он же агент иностранной разведки по кличке Суслик.

Там, если вы помните, Григорий Григорьевич взялся своим кастрюльным методом излечить малюсенькую собачку, злобную, как взрослый тигр-людоед, и увидел, что за оконной портьерой стоит человек в зеркальных очках и с ножом в руке.

Как ветеран войны и милицейской службы, Григорий Григорьевич приказал себе действовать хладнокровно и выполнить свой долг до конца. Он, конечно, понимал, что человек за портьерой — крупный, опасный и опытный преступник и задержать его вряд ли удастся. Значит, задача состоит в том, чтобы увидеть, запомнить лицо преступника и заявить о нем.

Держа в далеко вытянутой руке клетку с бесновавшейся в ней маленькой собачкой, злобной, как взрослый тигр-людоед, в кухню вошёл Суслик и поставил клетку на пол.

Собачка забесновалась ещё сильнее.

— Да, с НИМ придётся повозиться, — озабоченно проговорил Григорий Григорьевич, единственным своим глазом внимательно взглянув на человека в зеркальных очках и с ножом в руке.

— Это не он, а она, — жалобно промямлил Эдик, — по кличке Эммочка.

— Кастрюлю! — приказал Григорий Григорьевич. — И слушать все мои распоряжения! Повторяю и предупреждаю: с НИМ придётся повозиться!

— Да не с ним, а с ней!

Шпионов готовят ко всему, они должны уметь решительно и безошибочно действовать в любых, самых невероятных ситуациях, не испытывать ни растерянности, ни страха и т. д. и т. п. Но их не учат, мне это, уважаемые читатели, точно известно, схваткам с малюсенькими собачками, злобными, как взрослый тигр-людоед!

Эммочка крайне свирепствовала. Такого сверхнаизлобнейшего тявканья природа ещё не знала. Рассвирепевший взрослый тигр-людоед по сравнению с ней (не по размерам, а сущностью) показался бы котом, рассердившимся на кошку.

— Я беру кастрюлю, — громогласно объяснял Григорий Григорьевич план своих действий Эдику, — а вы открываете клетку, и я пытаюсь накрыть ЕГО кастрюлей.

— Да не его, а её, Эммочку!

— Не рассуждать, а действовать! Открывайте клетку!

— Б… б… б… боюсь, — прошептал Эдик, — а вдруг она… — И он отбежал подальше в угол и выкрикнул оттуда: — Действуйте сами, это же ваш метод!

Если бы я решил, уважаемые читатели, передать в точности, что сейчас думал о Суслике Сынок, мне пришлось бы обойтись одними многоточиями.

— Меня всё это абсолютно не устраивает, — раздражённо сказал Григорий Григорьевич, напряженно думая над тем, что сделать, чтобы увидеть лицо преступника. — И ваше трусливое поведение меня возмущает. Не могу же я один…

— Можете, можете, вы всё можете! — взмолился Эдик. — Ваш кастрюльный метод безупречен!

— Иду на риск! — решительно заявил Григорий Григорьевич. — Огромнейший риск! За последствия ответственности не несу! Что я буду делать? — спросил он и ответил: — Во-первых, я могу уйти, чтобы не быть искусанным…

— У… у… у…

— Не умоляйте, не поможет. Во-вторых, я немедленно доложу куда следует, что собачьей практикой вы занимаетесь незаконно, потому что на каждом шагу демонстрируете свою профессиональную непригодность. В-третьих…