Семейство Борджа (сборник) - Александр Дюма

– Господин де Бельевр, да неужто мой брат король поручил вам говорить со мной в таких выражениях?

– Да, ваше величество, – с поклоном ответил г-н де Бельевр, – я получил от него особое послание.

– И оно подписано им собственноручно? – продолжала Елизавета.

– Да, ваше величество, – с неизменным спокойствием отвечал посол, – и мой государь король, ваш брат, в письме, подписанном собственной его рукой, поручил мне сделать вашему величеству представления, каковые я только что и изложил.

– Прекрасно! – перестав уже совершенно сдерживаться, воскликнула Елизавета. – Я прошу у вас копию этого письма, заверенную вашей собственноручной подписью, и запомните: вы ответите за каждое слово, которое вы изымете из него или добавите.

– Ваше величество, – заметил г-н де Бельевр, – подделывать письма и грамоты не в обычае французских королей и их посланников. Завтра утром вы получите требуемые вашим величеством копии, и я честью своей ручаюсь за их подлинность.

– Довольно, сударь, довольно! – вскричала королева и, знаком приказав всем находившимся в зале удалиться, почти час пробыла наедине с гг. де Шатонефом и де Бельевром. Никто не знает, что происходило во время этой беседы, кроме того, что королева пообещала направить к королю Франции своего посла, который, как заверила она, прибудет в Париж если и не раньше, то, по крайней мере, одновременно с г-ном де Бельевром и передаст Генриху III окончательное решение по делу королевы Шотландии; после этого Елизавета покинула французских послов, дав понять, что все их дальнейшие попытки увидеться с нею останутся безответны.

Тринадцатого января послы получили свои паспорта, им также сообщили, что в Дувре их ожидает корабль, предоставленный им королевой.

А в день их отъезда случилось весьма странное происшествие: некий дворянин по фамилии Стаффорд, брат посла Елизаветы при короле Франции, явился к г-ну де Траппу, служащему канцелярии французского посольства, и сказал, что знает одного человека, сидящего в долговой тюрьме, у которого есть к нему сообщение первостепенной важности и крайней срочности, касающееся услуги королю Франции в связи с делом королевы Марии Шотландской. Хотя г-н де Трапп с самого начала заподозрил неладное, он тем не менее не пожелал дать повода для упреков в нерадивости в столь важном деле, ежели его подозрения оказались бы ложными. Он отправился с г-ном Стаффордом в тюрьму, где встретился с человеком, который хотел говорить с ним. Тот сообщил ему, что сидит в долговой тюрьме за долг всего лишь в сто двадцать экю, но его желание выйти на свободу столь велико, что ежели г-н де Шатонеф согласится заплатить за него эту сумму, он обязуется избавить королеву Шотландии от грозящей ей опасности, заколов кинжалом королеву Елизавету; поняв, что французского посла хотят заманить в ловушку, г-н де Трапп крайне возмутился подобным предложением и объявил, что г-н де Шатонеф счел бы недопустимым любое предприятие, цель которого хоть в какой-то степени поставить под угрозу жизнь королевы Елизаветы или спокойствие в ее государстве; затем, не желая ничего более слушать, он отправился к г-ну де Шатонефу и обо всем рассказал ему; г-н де Шатонеф, мгновенно догадавшийся о подоплеке этого предположения, объявил г-ну Стаффорду, что его поражает, как он, дворянин, осмелился вовлекать другого дворянина в подобные изменнические действия, и предложил ему немедленно покинуть посольство, попросив никогда более не переступать его порога.

Г-н Стаффорд удалился, всем своим видом изображая, что он пропал, и стал умолять г-на де Траппа, чтобы ему позволили уплыть во Францию вместе с ним и другими французскими послами. Г-н де Трапп немедленно сообщил его просьбу г-ну де Шатонефу, и посол велел передать Стаффорду, что запрещает ему не только появляться здесь, но и любые сношения с кем бы то ни было из посольства, из чего тот должен был заключить, что в просьбе ему отказано; еще посол велел сказать ему, что если бы он не питал такого уважения к его брату графу Стаффорду, своему коллеге по дипломатическому поприщу, то сию же секунду донес бы королеве Елизавете о его измене. В тот же день Стаффорд был взят под стражу.

После этих переговоров г-н де Трапп отправился в дорогу, чтобы присоединиться к своим попутчикам, выехавшим на несколько часов раньше его, но по прибытии в Дувр был тоже арестован и препровожден в тюрьму в Лондон. В тот же день ему учинили допрос, г-н де Трапп чистосердечно рассказал обо всем, что было, в подтверждение правоты своих слов сославшись на г-на де Шатонефа.

Назавтра состоялся второй допрос, и каково же было изумление де Траппа, когда он попросил материалы предыдущего, и ему были представлены, по обыкновению английского правосудия, лишь поддельные копии, в которых содержались признания, компрометирующие и его самого, и г-на де Шатонефа; он возмутился, заявил протест, отказался отвечать и что-либо еще подписывать, и тогда его препроводили в Тауэр под усиленной охраной, имея в виду тем самым создать видимость тяжести предъявленных ему обвинений.

На следующий день королева вызвала к себе г-на де Шатонефа и свела с ним на очную ставку Стаффорда, который бесстыдно утверждал, что сговаривался о заговоре с г-ном де Траппом и неким арестантом из долговой тюрьмы; целью заговора было ни больше ни меньше как покушение на жизнь королевы. Г-н де Шатонеф с негодованием отверг все эти утверждения, но у королевы имелись слишком веские основания не верить даже самому очевидному. Она объявила г-ну де Шатонефу, что только посольское звание мешает ей арестовать его, подобно его сообщнику де Траппу, а также что, направляя немедля, как она и обещала, посла к Генриху III, она велит ему не только объяснить французскому королю причины недавно вынесенного приговора и его скорого приведения в исполнение, но и обвинить г-на де Шатонефа в участии в заговоре, уже одно раскрытие которого смогло убедить ее согласиться на казнь шотландской королевы, поскольку на опыте доказало, что до той поры, пока живет эта ее противница, собственная ее жизнь ежечасно находится под угрозой.

В тот же день Елизавета поспешила распространить не только в Лондоне, но и по всей Англии известие, что она избежала нового покушения; поэтому, когда через два дня после отъезда французских послов прибыли посланцы Шотландии, которые, как мы видим, не слишком-то торопились, Елизавета ответила им, что они явились в крайне неудачный момент, так как она только что получила новое подтверждение того, что, пока жива Мария Стюарт, ее жизнь, жизнь английской королевы, находится в опасности. Роберт Мелвил хотел ответить ей, но Елизавета гневно объявила ему, что это именно он дал королю Шотландии зловредный совет вступиться за свою мать и, если бы у нее был такой советник, как он, она приказала бы отрубить ему голову. На что Мелвил сказал:

– Даже с риском для жизни я никогда не откажусь дать своему государю добрый совет. А отсечения головы, напротив, достоин тот, кто посоветовал бы сыну не препятствовать убийству матери.

Выслушав это, Елизавета велела послам удалиться и объявила, что вскоре сообщит им свой ответ.

Прошли четыре дня, а поскольку ответа так и не было, послы попросили прощальной аудиенции у той, к кому приехали, дабы узнать ее окончательное решение; королева согласилась принять их, и аудиенция прошла точно так же, как данная г-ну де Бельевру, – в упреках и жалобах. Наконец Елизавета поинтересовалась, а чем они могут гарантировать ее безопасность и жизнь, если она согласится помиловать королеву Шотландии. Послы ответили, что они уполномочены своим королем и всей знатью его королевства на то, чтобы убедить Марию Стюарт отказаться от всех прав на корону Англии в пользу своего сына и просить быть порукою этого обязательства короля Франции, а также всех государей и владетелей, ее родичей и друзей.

После этих слов Елизавета, совершенно не владея собой, что с ней случалось крайне редко, вскричала:

– Да что вы такое говорите, Мелвил? Ведь это же значит подарить моему врагу, имеющему право на одну корону, право на обе!

– Выходит, ваше величество считает моего повелителя своим врагом? – осведомился Мелвил. – А он пребывает в счастливом заблуждении, полагая себя вашим союзником.

– Нет, нет, – покраснев, спохватилась Елизавета, – я оговорилась. И если вы, господа, сумеете все уладить, то я, чтобы доказать, что считаю короля Иакова Шестого своим добрым и верным союзником, вполне склонна проявить милосердие. Так что старайтесь, а я буду стараться со своей стороны.

С этими словами она удалилась, и послы также отправились к себе, успокоенные блеснувшим им лучиком надежды.

В тот же вечер г-ну Грею, главе посольства, нанес якобы личный визит некий придворный и в беседе с ним сказал, «что будет крайне трудно сочетать безопасность королевы Елизаветы и сохранение жизни узницы; кроме того, ежели королева Шотландии будет помилована и когда-нибудь она или ее сын взойдут на английский престол, это поставит под угрозу жизнь членов комиссии, голосовавших за смертный приговор; по его мнению, есть лишь один способ все уладить: король Шотландии должен отказаться от своих претензий на английское королевство, а иначе Елизавете просто-напросто опасно сохранять жизнь шотландской королеве». Г-н Грей, пристально глянув на гостя, поинтересовался, не его ли государыня поручила ему высказать эти соображения. Однако придворный заявил, что сам дошел до этого и высказывает эти мысли как собственное мнение.