Семейство Борджа (сборник) - Александр Дюма

Мария Стюарт оказалась настолько слепа, что не увидела ловушки и выразила готовность доказать свою невиновность, к удовлетворению сестрицы Елизаветы, но как только у той в руках оказалось письменное согласие Марии, она тут же из арбитра превратилась в судью и, назначив комиссию для выслушивания сторон, потребовала, чтобы Мерри явился и выступил обвинителем своей сестры. Мерри, знавший тайные намерения Елизаветы в отношении соперницы, не колебался ни секунды. Он прибыл в Англию и привез с собой шкатулку, содержащую три уже представленных нами письма, стихи и некоторые другие документы, доказывавшие, что королева не только была любовницей Босуэла при жизни Дарнли, но и знала о готовящемся убийстве своего супруга. Лорд Херрис и епископ Росский, бывшие защитниками Марии Стюарт, утверждали, что письма эти подложные, почерк в них подделан, и требовали, чтобы эксперты сличили его и установили, так это или нет, но добиться своего не смогли; спор этот продолжается до сих пор, и сейчас еще ни историки, ни ученые не могут сказать ничего определенного на этот счет.

После пятимесячного следствия английская королева дала знать сторонам, что в процессе расследования не удалось обнаружить ничего порочащего честь ни обвиняемого, ни обвиняемой, посему все остается в прежнем положении до той поры, пока одна из сторон не сможет представить новые доказательства.

После столь странного решения Елизавета должна была бы отослать регента в Шотландию и дать Марии Стюарт возможность уехать, куда ей хочется. Но вместо этого она велела перевезти пленницу из замка Болтон в Карлайлский замок, со стены которого несчастной Марии Стюарт были видны синеватые горы родной Шотландии.

Одним из судей, назначенных для расследования дела Марии Стюарт, был Томас Хауард, герцог Норфолк. То ли уверившись в невиновности Марии Стюарт, то ли подстрекаемый честолюбием и намереваясь, как впоследствии было сказано в приговоре, жениться на ней, обручить свою дочь с малолетним королем и стать регентом Шотландии, он задумал освободить королеву из тюрьмы. Многие представители знатнейшего английского дворянства, в том числе графы Уэстеморленд и Нортумберленд, вступили в заговор и обязались всемерно поддерживать его. Однако их планы стали известны регенту, и тот выдал их Елизавете, которая приказала арестовать Норфолка. Уэстморленд и Нортумберленд, вовремя предупрежденные, перешли границу и укрылись в окраинных районах Шотландского королевства, держащих сторону королевы Марии. Уэстморленд добрался до Фландрии, где и умер в изгнании, а Нортумберленд был выдан Мерри и заключен в замке Лохливен, где его стерегли куда бдительней, чем перед тем королеву. Норфолк же был казнен. Из этого можно заключить, что звезда Марии Стюарт ничуть не утратила своего гибельного воздействия.

Тем временем регент, осыпанный дарами Елизаветы и, в сущности, добившийся от нее того, чего хотел, поскольку Мария продолжала оставаться узницей, вернулся в Эдинбург и сразу же занялся тем, что рассеял остатки сторонников низложенной королевы; когда же за Нортумберлендом замкнулись ворота замка Лохливен, он от имени малолетнего короля Иакова VI начал преследования всех тех, кто поддерживал его мать, главным образом Гамильтонов, бывших со времени «выметания улиц» Эдинбурга смертельными врагами Дугласов; шесть главнейших представителей этого рода были приговорены к смертной казни, которую им заменили вечным изгнанием лишь по настоянию Джона Нокса,[74] чье влияние в Шотландии было настолько велико, что даже Мерри не решился отказать ему в помиловании приговоренных.

Одним из помилованных был некий Гамильтон из Босуэлоу, человек, словно бы вышедший из прошлого Шотландии, дикий и мстительный, как лорды времен Иакова I. Он бежал в горы и нашел там убежище, но вдруг ему стало известно, что Мерри, исполняя приговор о конфискации имущества изгнанных, отдал его владения одному из своих фаворитов; при этом его больную, лежащую в постели жену без всякой жалости выгнали из дома, не позволив ей даже взять теплую одежду, хотя стояли холода. Несчастная женщина, не имеющая ни крова, ни одежды, ни хлеба, сошла с ума и некоторое время бродила в окрестностях, возбуждая жалость и страх, так как все боялись, помогая ей, навлечь гнев властей. В конце концов она умерла от голода и холода у дверей дома, из которого ее выгнали.

Узнав об этом, Босуэлоу, несмотря на свой свирепый характер, не впал в ярость; он лишь жутко улыбнулся и бросил:

– Ну что ж, я отомщу.

На следующий день Босуэлоу, переодетый, спустился с гор на равнину, имея на руках от архиепископа Сент-Эндрю, который, как мы помним, до последнего поддерживал Марию Стюарт, приказ открыть ему дом, принадлежавший этому прелату в городе Линлитгоу. У этого дома, стоявшего на главной улице, был деревянный балкон, который выходил на площадь, а одна из дверей вела в поля. Босуэлоу ночью проник в дом, расположился на втором этаже, затянул стены черным сукном, чтобы тень не выдала его присутствия, постелил на полу тюфяки, чтобы внизу не слышно было, как он ходит, привязал в саду оседланного коня, срезал верхнюю часть калитки, чтобы конь мог перемахнуть через нее на скаку, и, вооружившись аркебузой, засел в комнате.

Все эти приготовления производились, как можно догадаться, потому, что на следующий день Мерри должен был проехать через Линлитгоу. И все же, как бы тайно они ни велись, они чуть было не оказались бесполезными, так как друзья регента предупредили его, что ему небезопасно ехать через город, почти целиком принадлежащий Гамильтонам, и посоветовал изменить маршрут. Но Мерри был не трус и не привык отступать даже перед подлинными опасностями, а эту он почитал вымышленной и, посмеявшись над ней, не счел нужным менять свои планы, решив ехать через город. Путь его пролегал по улице, на которую выходил балкон дома, принадлежащего архиепископу Сент-Эндрю; он выехал на нее, и хотя друзья настаивали, чтобы он проскакал по ней как можно быстрей и чтобы стража расчищала ему путь в толпе, продвигаться ему пришлось шагом, так как собралось множество народу посмотреть на него. Напротив балкона, словно случай играл на руку убийце, толпа была настолько плотная, что Мерри пришлось на миг остановиться, и эта остановка дала возможность Босуэлоу как следует прицелиться. Он положил аркебузу на перила балкона, прицелился и хладнокровно выстрелил. Бонсуэлоу забил в аркебузу такой заряд, что пуля, пройдя через грудь регента, на излете убила лошадь одного из сопровождавших его дворян. Мерри упал, прошептав:

– Боже! Я умираю.

Поскольку все видели, из какого окна был произведен выстрел, люди из свиты регента тотчас бросились к парадной двери дома, выходящей на улицу, выломали ее, но успели лишь увидеть, как конь Босуэлоу перемахнул через садовую калитку. Они тут же вскочили на лошадей, оставленных на улице, и бросились в погоню. У Босуэлоу был добрый конь и некоторое преимущество перед преследователями, однако четверо из них оказались отличными наездниками и начали настигать его, целясь из пистолетов. Босуэлоу, видя, что хлыста и шпор уже недостаточно, выхватил кинжал и воспользовался им как стрекалом. Конь, получив укол кинжалом, обрел новые силы и перелетел через овраг шириной восемнадцать футов, положив между своим хозяином и преследователями непреодолимую преграду.

Убийца бежал во Францию, где нашел убежище и покровительство у Гизов. Совершенное им дерзкое покушение стяжало ему славу, и за несколько дней до Варфоломеевской ночи он получил предложение убить адмирала Колиньи.[75] Однако Босуэлоу с негодованием отверг его, заявив, что он не наемный убийца, он отомстил за свои обиды, а ежели кто-то обижен на Колиньи, то пусть придет к нему, расспросит, как он действовал, и действует тем же манером.

В ночь после покушения Мерри скончался, оставив регентство графу Ленноксу, отцу Дарнли. Елизавета, узнав о смерти Мерри, воскликнула, что она потеряла лучшего друга.

А пока в Шотландии происходили эти события, Мария Стюарт продолжала оставаться узницей, несмотря на настоятельные и непрекращающиеся протесты французских королей Карла IX и Генриха III. Правда, напуганная попыткой освободить Марию, Елизавета велела перевезти ее в Шеффилдский замок, вокруг которого непрестанно ходили караулы.

Шли дни, месяцы, годы, и несчастную Марию Стюарт, которая с таким нетерпением переносила одиннадцатимесячное заключение в замке Лохливен, уже в течение шестнадцати лет перевозили, невзирая на ее собственные протесты и протесты послов Франции и Испании, из тюрьмы в тюрьму и наконец поместили в замок Татбери под надзор сэра Эймиаса Полета, ее последнего тюремщика; там ей отвели под жилье две низкие сырые комнаты, и та малость сил, что еще у нее оставалась, иссякла так стремительно, что бывали дни, когда она из-за боли в ногах не могла ступить и шагу. Бывшая государыней в двух королевствах, лежавшая после рождения в позолоченной колыбели и даже в детстве носившая только шелк и бархат, она была унижена до такой степени, что вынуждена была выпрашивать у своего тюремщика не столь жесткую кровать и одеяла потеплее. Просьба эта рассматривалась как важное государственное дело и стала предметом долгих, почти месячных препирательств, после чего узнице наконец выдали просимое. И все-таки недуги, холод и всевозможные лишения слишком медленно воздействовали на здоровый и крепкий организм Марии. Сэру Полету попытались намекнуть, что он оказал бы великую услугу королеве Англии, если бы сумел сократить дни той, которая мысленно уже давно была приговорена своей соперницей, но не спешила умереть. Однако сэр Эймиас Полет, как ни груб и суров он был по отношению к Марии Стюарт, объявил, что, пока он при узнице, она может не опасаться ни яда, поскольку он пробует все подаваемые ей кушанья, ни кинжала, так как он никому не позволит приблизиться к ней. Действительно, убийцы, подосланные Лестером, тем самым, что некогда претендовал на руку прекрасной Марии Стюарт, были изгнаны из замка его суровым стражем тотчас же, как только он узнал, с какими намерениями они прибыли. Словом, Елизавете оставалось лишь запастись терпением, удовлетворяясь возможностью мучить ту, кого она не смела прикончить, и ждать нового повода поставить ее перед судом. Несчастливая звезда Марии Стюарт в конце концов предоставила Елизавете этот так долго запаздывавший повод.