Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Солнце почти зашло за дальние горы, и на веранде дворца клубилась теплая мгла. Кришна Дра-упади, отвратив от меня свой взор, смотрела не мигая туда, где еще светлой полосой надежды трепетала под ветром вечерняя заря. Смотрела и говорила медленно, чуть нараспев, как будто твердя забытое заклинание:

— Даже если нам никогда не увидеть своих любимых, все равно еще долго будут гореть огни, зажженные ими в наших сердцах. Как земля хра нит тепло остывшего костра, так и благой посыл духа будет питать душу из воплощения в вопло щение, переливаясь светлой струей воспоминаний. В чакре Чаши собирается весь духовный опыт про житых жизней — драгоценные, незамутненные капли истинного знания.

Плавным повелительным движением она дотронулась до моей груди, плеснув тяжелым золотым огнем:

— Тут пребудет и образ Латы пока ветер пере рождении несет искру твоей души.

Я и раньше слышал, что риши, достигшие зрелости духа, способны внутренним взором заглянуть в отражение своих прожитых жизней на дне

тайной чаши. Пусть у меня там только скудные капли, но как я жаждал их!

Образ Латы я сокрыл поглубже в своем сердце, а шероховатую тянущую тоску отвел от поверхности мыслей, вложив в стихи. Что тут говорить о вдохновении? Я выдавливал каждую строчку из своего сердца, как выдавливают сок из сахарного тростника. Это было мучительно и сладостно.

«Что за сила, играя, приносит сердце к сердцу в потоке жизни. Так сливаются реки под солнцем в ореоле радужных бликов.

Что за сила сердца разлучает? Моя жизнь потеряла солнце и пошла по глухим коридорам бесконечной темной пещеры. Что теперь о любви напомнит? О великом пылающем небе? Только искра осталась ныне, негасимый огонь в храме сердца… И когда одиночество в душу заглянуло глазами пантеры, я искал в тенях прожитой жизни. Только память о встречах с тобою, точно капли на донышке чаши…»

Немного полегчало, но последующие события вообще надолго заставили меня забыть о собственной боли.

Показав мне частицу своего внутреннего света, Драупади каким-то чудесным образом расширила и мое представление о своих братьях. Для меня их сущности были непостижимы, как сердце кремния. Я знал, что огонь, сокрытый в них, может сжечь меня, как мотылька, летящего на лампу. Еще при первом знакомстве, преклоняясь перед их величием, я не мог понять и принять возвышенной отстраненности Юдхиштхиры, неистового нрава Врикодары, высокомерия Арджуны.

Но их любила Драупади! Что лучше могло свидетельствовать об их причастности высокой доле? Они не были моими учителями в полном смысле слова. Но одно их присутствие непроизвольно пробуждало во мне какие-то потаенные силы, заставляло менять масштаб жизненных целей, оценивать себя и других по иным, высшим меркам. Лишь постепенно проникаясь их чувствами, воплощаясь в ритм и строй их действий и речей, я начал испытывать к ним, помимо благоговения, еще и обычную человеческую симпатию. Встречаясь время от времени с каждым из них, я начал прозревать ту меру всех вещей и деяний, с которой они взирают на жизнь. Им была присуща недоступная простым смертным душевная широта и свобода в поступках. Нет, они не чувствовали себя полубогами, не творили законы по собственной прихоти, что свойственно властелинам, лишенным духовной высоты. Они жили в божьей воле, каждое мгновение ощущая свою тождественность с абсолютной реальностью, творящей все сущее во вселенной. Именно ее законам подчинялись они всецело.

Это и было высшее смирение, дающееся тем, кто идет по высшему пути. И при этом Пандавы были свободны от человеческих предрассудков, внутренних границ, которые возводит в нас невежество. Именно поэтому их отстраненность и даже высокомерие в дворцовых залах уживались с равнодушием к внешним знакам почтения, которые им оказывались. Раньше их отношение к нам с Митрой казалось мне уничижительным, но теперь я не мог обнаружить в их благосклонном, чуть снисходительном внимании горького привкуса заносчивости и равнодушия. Они превосходили нас во всем. И отстраненность их, как и милостивое терпение проистекали лишь от понимания ограниченности человеческих сил и привычки в малом видеть знак великого.

Это открытие породило во мне такую бурю чувств что я, пренебрегая запретом, вновь предался медитациям. Мне казалось, что близость Пан-давов каким-то образом приближает меня к высоким полям брахмы. Великая сила была здесь рядом, пусть в умаленном облике, невидимая для других, но все более понятная мне. Разве я мог не попытаться воспользоваться ею?

Увы, тогда я еще не знал, что близость не означает тождественность. Часами я просиживал в полной отрешенности, пытаясь успокоить бурный поток чувств, подобно искателю жемчуга, бросаясь в водоворот собственного сознания. Но даже когда мне удавалось опуститься поглубже, я находил там лишь отражение самого себя. Еще чаще я просто скользил по поверхности собственных мыслей, видел сияющую в их глубине золотую пульсирующую ауру сердца, темные тени, переливающиеся глубже, много глубже светлых бликов отражения внешнего мира. Но проникнуть туда я был не в силах. Каждая попытка опуститься за доступные пределы приносила жестокую боль, удушье. Как у ныряльщика под спудом воды, у меня разрывало грудь от недостатка воздуха. И барабанный бой в ушах становился громким, невыносимо вещественным, дробил зеркальную поверхность, вырывая из глубины транса, обессиленного и задыхающегося. Пришлось оставить безнадежные попытки, тем более, что жизнь при дворе требовала от меня напряжения всех физических и душевных сил, а их после борьбы с самим собой оставалось все меньше. Я начал рьяно участвовать в коротких походах вдоль границ и военных смотрах, самозабвенно постигал науку управления боевой колесницей и с радостью брался за чистку дворцовых конюшен.

Однажды ночью ко мне в жилище пришел Ар-джуна. В одежде простого придворного он стал как-то ближе и проще, но, все равно, в нем чувствовалась повелительная сила, как жар погасшего костра под покровом золы. Говорят, что дочь Вираты царевна Уттаара была без ума от своего учителя танцев, а ее брат царевич Уттара, не скрывал своего пренебрежительного отношения к его науке, да и к нему самому. Арджуна терпеливо сносил все.

— Муни, — сказал мне властелин, — я чув ствую беду. Ты видел, как Кичака смотрит на Дра– упади? Ты знаешь, чем это грозит?

Я кивнул. Объяснять, в чем дело, не было необходимости. Гордый предводитель колесничих воинов — сутов потерял голову от желания обладать прекрасной «служанкой» Судешны.

Я должен знать, что он готовится предпринять, — сказал Арджуна. — Мы здесь тайно, и единственная наша защита — благосклонность царя Вираты. Мы не можем допустить вражды с его военачальниками, но мы должны защищать Драупади. Прав был Юдхиштхира, когда пытался отослать ее к отцу. Теперь из-за нее пойдут раздоры. Необходимо узнать, что затевает Кичака.

А если поговорить с Судешной, — предложил я, — ведь Кичака ее брат.

Но тогда придется открыть Судешне, кто мы такие. А сможет ли женщина хранить нашу тайну? Слишком быстро новости достигнут Хас-тинапура.

Я могу попытаться убить Кичаку, — неожиданно для самого себя сказал я, вспомнив спокойное лицо царицы в сумерках.

Нет, это не выход, — ответил Арджуна (спасибо, не усомнился в искренности моего порыва). — Это-то мы всегда успеем. Но вдруг удастся как-то отвлечь Кичаку от нашей супруги. Может быть, надо посулить ему золота? Может быть, прислать из Двараки сто прекрасных девушек. Кришна мог бы для нас сделать такой подарок, не раскрывая его истинной причины. Надо знать мысли Кича-ки. Для этого сегодня ночью ты должен проникнуть в его покои. Наши друзья сообщили, что он пригласил свою сестру Судешну для совета. Ты должен услышать, о чем они будут говорить.

— А как я попаду во дворец Кичаки? — не без внутреннего трепета спросил я, жалея, что та кое поручение почему-то миновало Митру.

Арджуна пожал плечами:

— Если бы я знал, я бы дал тебе совет. Но мое ремесло — открытая битва. Потому выбор и пал на тебя, что в отличие от моих братьев и Митры, ты умеешь держаться в тени, не привлекая к себе внимания, и, в то же время, каким-то смиренным упорством располагать к себе людей, воплощать ся в них и понимать их действия и мысли. Подку пи слуг, договорись со стражей. Никому из нас это не удастся. Мы не понимаем их, они не доверяют нам. Верхние пути брахмы бесполезны, значит, открыты пути земные.Будь я хоть немного посмелее, то отказался бы, но разве мог я спорить с Арджуной?

По счастью, проникнуть во дворец Кичаки оказалось намного проще, чем мне показалось вначале. Несмотря на обилие охраны, там царила неразбериха, более подходящая для боевого лагеря в чистом поле, чем для дворца придворного. Купив за один серебряный браслет расположение привратника, я проник за каменную ограду в огромный двор, где все еще пировали воины Кичаки. Полумрак таился за колоннами дворца, огонь костров был не в состоянии разогнать ночную тьму, смешанную с дымом, запахом вина и мяса, пьяными криками и песнями. Ничего не стоило раствориться среди этой горячечной неразберихи и пройти во внутренние покои. Там была тишина, а запах дыма и пота сменился ароматом благовоний. Но под сводами дворца сумрак был намного гуще, и я не очень боялся, что меня обнаружат. Оставалось узнать, где состоится встреча Кичаки с сестрой. Я сел на холодный мозаичный пол, скрестив ноги, и застыл в ожидании появления Судешны. Услышав шаги и бряцание оружия, затаился в тени колонны. И вот мимо меня прошла женская фигура, закутанная в дорогие ткани, в свете факела охраны блеснули золотые украшения. Бесшумно я последовал за темными силуэтами по коридорам.