За синей птицей - Ирина Нолле

В широкое, низкое окно мастерской падал яркий свет пуны. После метели наступили тихие, морозные ночи. Снегоочиститель прошел по всей ветке, и теплушка снова стала останавливаться у колонии. В клуб привезли новую кинокартину; звено лесорубов опять собиралось выйти в лес; Миша Черных уже наметил день, когда можно будет поехать за сеном; в спальне мальчиков горячо обсуждался вопрос о предполагаемой облаве на волков. Все были чем-то заняты, что-то делали, о чем-то спорили. Один Виктор слонялся по зоне, в поисках местечка для беседы. И вот он сидит сейчас, ждет прихода пацанов и срывает свою злость на Петьке Грибове.

Под окном скрипнул снег. Темная тень легла на пол. Петька вздрогнул. Напружинился и сжался Волков. А вдруг дежурный? А вдруг кто-нибудь из ребят сказал капитану?

Виктор бесшумно вскочил, прыжком бросился к двери и прижался к стене. «В случае чего — махну сразу. Ищи свищи тогда, кто был… А Петька пусть сам как знает…».

Дверь осторожно открыли. В мастерскую вошли двое ребят. Один из них ругнулся:

— Хрен его знает, зачем мы ему понадобились?

Виктор вздохнул свободнее: это были Генка и Ленька.

— Чего прохлаждаетесь? Закрывайте дверь! — Виктор вышел на середину. — Давайте садитесь на чем стоите, да поживее!

— Зачем звал? — спросил Генка, подозрительно оглядывая мастерскую.

— Опаздываете? — сквозь зубы проговорил Волков, не зная, с чего начать разговор.

В эту минуту дверь снова открылась, и вошел Коля Куклин.

— Только тебя и ждем, — Виктор кивнул на других ребят. — Где болтался?

— Мне только и делов, что к тебе на свиданки бегать, — огрызнулся Куклин, — давай говори, зачем звал. Мне на трактор пора.

«Черт его знает, еще сбежит…» — подумал Виктор и изменил тон:

— Ладно, успеешь… На верстак не садись, еще увидят в окно.

Он сморщил лоб, сплюнул и начал рассказывать о письме Румына.

— Значит, так: всех по шеям! — старался он вспомнить хотя бы приблизительно содержание этого послания. — Какой это порядок, чтоб жиганы вкалывали и норму давали?.. А письмо с фронта — это липа, — вспомнил он самое важное, что было в записке Румына. — Сами начальники его написали, сами про Дикаря придумали.

Он шелестел бумажкой, подносил ее к окну, чтобы прочитать, но за несколько дней носки в кармане строчки стерлись, и ничего нельзя было разобрать.

Коля Куклин рассмеялся:

— Это ты затем нас звал? — и встал с краешка верстака. — Трепло ты, Рыжий, вот что я тебе скажу. Некогда мне твои сказки слушать. Я пошел.

— Да ты, Кукла, погоди, погоди, — заторопился Виктор. — Я еще не все сказал. Ну, так вот, значит, должны мы, жиганы, первое дело в мастерские не ходить.

— А это — видел? — Куклин сунул к носу Виктора сложенный кукиш. — На работу не ходить? Так куда ж, по-твоему, тогда ходить? В изолятор садиться?

Черноглазый, шустрый Ленька насмешливо взглянул на Виктора и сказал скороговоркой:

— Пусть сам садится, а мне сегодня новый станок дали, я на нем сто десять дал.

Куклин застегнул телогрейку и поплотнее натянул шапку на уши.

— Мне до конца срока полгода осталось. Меня начальник в ФЗО устроит.

Виктор ехидно улыбнулся:

— А зачем ты тогда с ФЗО сбежал, если там так сладко? Что по карманам стал шарить, а не вкалывать?

— Ну и сбежал, — спокойно ответил Куклин. — Потому что такого же дурака, как ты, послушался. А больше не сбегу. Война скоро кончится, в ФЗО будут кормить от пуза, хлеба бери сколь хочешь, хоть килограмм.

— Значит, от голода сбежал? — все больше отклоняясь от первоначального плана беседы, спросил Виктор.

— От дурости своей сбежал. Чего пристаешь? — Куклин повернулся к двери.

— Ты куда?!

— На кудыкину гору. Отвяжись, зараза, пока я к начальнику не пошел.

— А-а, так ты еще и в стукачи записался? — подступил к нему Виктор. — А хочешь, я сейчас из тебя мокрое место сделаю?

— Но-но… — вмешался Генка. — Ты поосторожнее с мокрым местом, а то мы тебя сейчас свяжем да волоком в кабинет начальника доставим. Вон веревка на стене, а нас как-никак — четверо.

— Испугал… — откровенно насмешливо взглянул на Виктора Куклин. — Ну, из меня мокрое место сделаешь, а с остальными как? Нас в колонии сколько пацанов, а ты, такой паразит, один. Вот и пораскинь мозгами, кто кого.

Он повернулся и вышел из мастерской. Петька поднял голову и смотрел на Виктора с нескрываемым злорадством. Натянули-таки ему нос на все сто!

— Ну, Генка, потопали, — сказал Ленька. — Сегодня Толька по зоне дежурит. — Он высморкался, отряхнул с валенок приставшую стружку. — Пошли.

— Сдыхайте вы здесь со своим Толиком! — яростно крикнул Виктор. — Чтоб от вашего чертова подсолнуха ничего не осталось, гады, твари продажные! Сматывайтесь отсюда, пока я вам холки не намылил!

Ребята остановились.

— Ты вот что, Рыжий, — сказал Генка, — кончай свой базар. По-хорошему предупреждаем.

Через секунду дверь за ними закрылась. Петька тоже поднялся и нерешительно сказал:

— Психовый ты какой. Смотри, свихнешься, в психиатричку положат. Что тогда делать будешь?

— У-у-уйди… — заскрежетал зубами Виктор.

Петька мгновенно выскочил за дверь.

Луна опустилась ниже. Бледный луч ее прощально осветил стружки на полу, зажег синюю искорку в обломке стекла и задержался на медной монете, лежащей вверх «решкой».

Когда Виктор через полчаса вышел из столярки, луны уже не было видно, и вдоль расчищенной дорожки неслась суетливая поземка.

В тот же самый вечер к концу рабочего дня Марина пошла в раздевалку швейного цеха. Это были самые обыкновенные сени, на стенах которых были прибиты деревянные вешалки, а за деревянным барьером стояла длинная скамейка, возле которой помещалась бочка с водой, ящик с песком и огнетушителем. Место за барьером называлось, по старой памяти, курилкой. Сюда девчонки прибегали во время перерывов — поболтать, посмеяться, посплетничать.

Слабая лампочка в пятнадцать ватт — здесь их называли «четверть света» — скупо освещала середину помещения, в углах царил полумрак.

Марина потопала ногами, стряхивая снег с валенок, и, словно напуганная ее резкими движениями, лампочка замигала и погасла.

— Черт те что! — вполголоса пробормотала Марина. — Опять там что-то стряслось…

Она подумала о том, что в цехе сейчас остановились машины, — значит, будет простой, который неизвестно сколько времени продлится. Гул машин действительно замер, и в наступившей тишине Марина ясно услышала прерывистый вздох и всхлипывание.

— Кто здесь? — спросила она.

Лампочка слабо разгоралась, повиснув в темноте зловещей красной спиралью. Марина шагнула к барьеру и повторила свой вопрос.

— Это я… — слабо отозвались из угла. — Я это… Мышка…

— Клава? Чего это ты здесь сидишь, да еще, кажется, плачешь?

— Ведьма выгнала… — Клава опять всхлипнула. — Не пойду я больше в цех, пусть меня отсюда отправят… Чего она издевается? Я не виновата, что иголки сто раз ломаются. А она не верит, говорит, что я нарочно. Я говорю: попробуйте сядьте за машину и сломайте иголку нарочно. А она: марш с конвейера, садись отдельно, шей завязки. А машина — развалюха, ничего не шьет. Я на ней и полкроя не успела сделать, а она снова придирается: шить не умеешь, тебя надо в хозобслугу отправить, у столовки дрова пилить…

— Какие завязки? — удивилась Марина. — Где она их взяла?

— Какие… Которые для маскхалатов. Послала за ними в закройный. А зачем они нужны, когда мы кальсоны шьем. Это она всем назло.

Лампочка наконец разгорелась. Марина увидела Мышку, прижавшуюся спиной к бочке. Девочка сидела поджав под себя ноги и засунув руки в рукава телогрейки. В «раздевалке» было холодно, и Мышка, видно, успела продрогнуть.

Марина прошла за барьер и села рядом с нею.

— А что же Светлова молчала? Как можно снимать мотористку с ленты? Это ведь значит — сорвать график!

— А что ей до графика! Галька не молчала, она сказала, что мою операцию шить некому, так разве Ведьма что понимает? И все пацаны бросили работу…

— Как бросили? — ахнула Марина. — А график?!

Мышка еще глубже спрятала руки и шмыгнула носом.

— Черт знает что такое! — Марина встала. — Пошли в цех, там разберемся.

— Не пойду. — В голосе Клавы послышались упрямые ноты. — Не пойду, и все тут. Я сейчас к капитану пойду. Пусть он или меня отсюда убирает, или Ведьму.

— Не болтай! Поднимайся и идем, слышишь?

— Можешь сама идти, она там целых полчаса орала: «Где культорг, почему в цехе нет?» — Мышка подняла голову. — Знаешь, она что сказала? Что ты все время в кабинете начальника сидишь, потому и в цех не являешься. Галька ей говорит, что ты в клубе, с Галиной Владимировной стенгазету пишешь… Так разве она поймет русский язык? Ты ей хоть как доказывай, она все равно свое орать будет… У меня завязки никак не получаются… Что я их, шила, что ли? Я ей: не могу, а она мне — вон из цеха! Ведьма усатая… — Клава заплакала. — Правду Толька Рогов говорит, что Салтычиха она… удавлюсь я, век свободы не видать… Пусть тогда ей за меня срок дадут…