Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник) - Иван Черных

Волга трудилась. Вода ее плотно была занята баржами и буксирами, которые шли и вверх, и вниз по течению. Разглядывая движение по водной дороге, он все больше убеждался, что именно по реке-матушке снабжались южные фронты, а на север шли нефть и бензин. Кажется, только сейчас Матвей по-настоящему осознал, что для него и всей страны значат Волга и Сталинград. Он горько усмехнулся:

— Быть или не быть? Вот в чем вопрос.

Отозвался заместитель, идущий за ним.

— Командир, повтори! Не понял?

Матвей про себя выругался. Оказывается, в задумчивости он незаметно для себя нажал кнопку передатчика, и его мысли стали достоянием всех. А кроме этого, сам же нарушил и указание о строгом радиомолчании в полете. Теперь надо было отвечать, иначе будут вновь переспрашивать.

— Посмотри на Волгу и поймешь, что она для нас есть, особенно сейчас. А вообще разговоры прекратить. Идти молча.

Внизу пошли знакомые по курсантским полетам места.

На правом берегу, высоко на холмах, показался размашистый, разноцветный, деревянно-каменный, с пакгаузами у воды и толпой пароходов вдоль берега Саратов. А ниже, на другом берегу, пыльный и маленький городок, на окраине которого, вдали от воды, плотной кучкой стояли краснокирпичные многоэтажные дома.

Матвей радостно отметил, что городок училища, огромный Дворец культуры и ангары целы. Аэродром жил. У севших раньше «илов» сновали люди и автомашины. Хотелось сделать круг, чтобы посмотреть родное гнездо, свое «пятое летное поле», но надо было идти на посадку…

…Снова на юг. Но теперь уже с опаской поглядывая на синее небо. Справа Волга, а слева железная дорога, идущая на Астрахань. Матвей хорошо помнил Заволжье. Этой дороги здесь не было раньше. Наверное, она и не появилась бы еще неизвестно сколько лет, если бы не было немцев на Северном Кавказе. Матвей вел свою группу низко над землей, стараясь все время лететь между артериями, питающими фронт. Это для него сейчас казалось очень важным, потому что и река, и железная дорога патрулировались истребителями, которые могли оказать ему помощь в воздушном бою. Но, видать, ни истребители, ни зенитная артиллерия не могли полностью обезопасить пароходы и поезда от вражеской авиации: на воде, уткнувшись носом в берег, горели две наливные баржи. Танки их уж лопнули от температуры, выбросив огромный столб огня и черного дыма вверх, а разлившееся горючее попало на воду и уносилось течением вниз, отчего казалось, что горит сама волжская вода.

Матвей повернул группу ближе к дороге, чтобы без ошибки выйти на озеро Эльтон, а уже потом от него искать неизвестный конечный аэродром.

Соломенная желтизна степи все чаще стала перемежаться песчаными плешинами и солончаками, на карте уже не отдельные, а целыми россыпями появились татарские названия.

«Сколько же веков прошло со времен крушения Золотой Орды! — подумал Матвей. — Ушел тот народ, а данные им названия в этих местах все еще живут. Сколько же веков надо будет прожить людям после нас, чтобы не мерить свои дела или выдающиеся события словами „до войны, после войны“?!»

Из песчано-голубой дали Эльтон выплеснулся своими снежными соляными берегами. Глянцевая вода лежала в чаше спокойная, без морщин, неживая. Несмотря на жару, у Матвея не появилось желания искупаться в этой с холодным блеском, но наверняка горячей воде…

Ориентиров, которые бы говорили Матвею о том, что от Эльтона они идут правильно, не было. Он полностью доверился трем своим постоянным друзьям: компасу, скорости и времени, надеясь, что они и сейчас его не подведут. Надо было лететь еще минуту, когда впереди поднялась в небо длинная полоса песка — кто-то взлетел. Значит, все было правильно… Впереди аэродром, а еще дальше разноцветные дымы сталинградских пожаров.

На Матвея пахнуло войной, смрадом горящего города. От этого ощущения он встревожился, внутренне напрягся. Решил подсказать пилотам, куда смотреть, и включил передатчик:

— Пилоты, посмотрите вперед и запомните. Не каждому дано это видеть.

Отпустил кнопку и остальное договорил себе:

«Город горит два месяца. Горит все — даже железо. Горит, но не сгорает. И сильнее огня там люди, которые уже почувствовали в себе неимоверную силу и уверенность. Они знают, что выстоят. Не каждой жизни хватит, иная бывает тут коротка, как мгновение. Вместе же их жизни бесконечны!»

Матвею захотелось быть там, с этими летчиками, артиллеристами и танкистами. Заходя на посадку, он захотел здесь остаться и даже надеялся, что будет так: их могут не отпустить.

Радио самолетов и земли молчало, но снизу взвилась в небо зеленая ракета — посадка разрешена. Даже Осипову, знавшему войну, было непривычно после тыловой радиоболтовни это деловое и настороженное молчание.

Самолет после посадки еще не успел остановиться, а впереди появился красноармеец с белым и красным флажками. Расставив руки в стороны, как крылья, он побежал, забирая вправо, — надо было рулить за ним.

Наконец мотор выключен. И пока Матвей выбирался из кабины, «илюху» уже почти полностью закрыли маскировочными сетями лоскутного безрадостного цвета.

— Здравствуйте, сталинградцы! Как живем? — Матвей поздоровался за руку с потным, раскрасневшимся своим провожатым.

— Живем хорошо. Только летчикам тяжело.

— Понятно. Кто принимает самолет?

— Сержант Кричев, товарищ лейтенант.

— Моя фамилия Осипов. Самолет исправен. Журнал подготовки в кабинной сумке, весь инструмент и формуляры в техническом люке. Там же мой чемоданчик. Достаньте кто-нибудь… Аппарат хороший, сам летает. Ну, счастливо. Может, и увидимся.

Матвей попрощался и полез в кузов подошедшей за ним полуторки. Машина начала петлять между разбросанными по степи самолетами. Осипов не успел еще собрать своих пилотов, как над аэродромом появилась группа Русанова.

Возбужденный своим первым в жизни перелетом, сержант Чернов немножко с удивлением прокомментировал:

— Командир, посмотри-ка, ведь все пришли.

— И очень хорошо. Неисправность на таком перегоне хуже нет. Останешься один — намучаешься. Один ты, как бездомный пес, никому не нужен на промежуточном аэродроме. С грехом пополам, с проволочками долетишь до места, а потом куда? Своих опять уже нет. В этом случае уж лучше остаться в новом полку, чем своих по свету искать.

Вмешался Пошиванов:

— Лучше-то лучше. Но ведь незаконно… Чего доброго, пока разберутся начальники, в дезертирах находишься. Конечно, могут и перевод по просьбе оформить. Да на войне всякое бывает — придет перевод, а человека уже на этом свете не окажется.

— Все это, Степан, правильно. Но мне думается, что в такой человеческой мешанине отбиться от своих только порядочному командиру и красноармейцу страшно. Зато подлецу сподручно: не дезертир, не без вести пропавший, не убитый, но и не живой. Так, тень на государственном коште. А потом где-нибудь и когда-нибудь, когда уже за свою шкуру будет не боязно, этот тип объявится. И закон не ухватит. Потому что на какой-нибудь бумаге будут стоять штемпели, удостоверяющие, что он усиленно искал свою часть. — Наклонился к кабине: — Эй, шофер! Давай вон за той машиной. Там наш командир…

…Солнце упало за дымный горизонт, и в начавшихся сумерках низко над землей показался самолет. Толстоголовая, пузатая рыбина, с двумя крыльями вместо грудных плавников, сделав разворот, пошла на посадку. Его ждали: обшарпанный, видавший виды грузовой Ли-2 прибыл за летчиками. Через несколько минут сел еще один такой же самолет. Надежды Осипова не оправдались.

Вместе с темнотой пришло разрешение на вылет. И прилетевшие днем снова поднялись в воздух, но теперь уже пассажирами… В грузовой кабине горела одна малюсенькая лампочка над пилотской дверью, которая не разгоняла мрак, а только определяла, где нос, а где хвост самолета. Фюзеляжные иллюминаторы, не добавляя освещенности, дымились темно-синими ледышками. В мерцании света только угадывались белесые силуэты летчиков, расположившихся на откидных сиденьях. Бочкообразный фюзеляж, вбирая в себя все вибрации и шумы от работающих моторов, с дрожью басовито гудел. Обычного разговора в этом гуле, дребезжании и еще невесть каких звуках услышать было нельзя. А кричать никому не хотелось. Сидели молча…

Минут через десять после взлета открылась дверь из кабины летчиков, и только потому, что Русанов сидел первый, вышедший наклонился к нему и прокричал в самое ухо:

— Товарищ летчик! В хвосте лежат чистые крыльевые чехлы. Пусть два человека их расстелют по полу, а потом ложитесь все спать. Лететь будем долго. И чтоб никто не курил.

Майор по словам определил, что с ним говорит бортмеханик.

— Хорошо. Сейчас организуем. Спроси у командира разрешение на меня. Хочу побывать в кабине. Спать не хочется, а в самолете таком впервые.