Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Там шкаф полон вещами покойной жены. Постельное бельё до сих пор на кровати, где она болела и умерла. Николай не торопится его снять, так как спит на диване. Между рамами ещё лежат какие-то продукты, которые она туда положила перед тем, как заболела. Оттепель, и продукты, вероятно, уже испортились. Не то чтобы прикосновение ко всем этим свидетелям жизни, недавно кипевшей, а ныне иссякшей, вызывало у Николая слишком острую душевную боль. Никакой боли не вызывало, поскольку он вовсе ни к чему не прикасался.
В вещах, что окружали его в квартире, жизни уже не было, а было лишь разложение. Таня — живая, тёплая, со своей худощавой, как десять лет назад, фигуркой, с каштановыми волосами, недавно подстриженными по моде, коротко и по прямой линии, Таня — приветливая, покладистая, внимательная — стремительно и как-то сразу вся ушла в небытие. С нею заодно мёртвым сделалось и пространство её прежней жизни.
Николай даже не был уверен, открывал ли хоть раз в квартире форточку после того, как покойницу унесли. Форточки Татьяна всегда открывала сама к возвращению мужа со службы, чтобы ему легко дышалось. А он, придя, если дело было в холода, закрывал, чтобы жена сама не заморозилась. Эта игра в поддавки была в последние годы одним из немногих ежедневных занятий, что объединяли их и помогали по-прежнему чувствовать себя близкими людьми, нужными друг другу.
Бродов совершенно потерял из виду, что свежий воздух в квартире нужен сам по себе, вне каких бы то ни было семейных отношений. В результате с каждым днём он спал всё хуже и всё позже возвращался с вечерних прогулок домой, в затхлое помещение…
Проходя мимо гостиницы, он даже всерьёз подумал, не снять ли номер. Он ведь едва ноги переставлял: слабость опять накатила, — а в квартиру не хотелось по-прежнему. Лишь необъяснимое ощущение, что поступить так будет совсем неправильно, заставило его подойти к ближайшей остановке трамвая и, изрядно помёрзнув в ожидании, ехать домой…
На бесформенном мешке из рогожи в съехавшем на затылок платке и расстёгнутом потёртом полушубке сидела, прислонясь к стене, женщина. Наверное, минутой раньше она дремала, но встрепенулась, услышав шаги.
— Поля!
Женщина с выражением не столько радости, сколько облегчения поднялась со своего мешка.
— Здравствуй, Коленька!
— Давно приехала? Что ты тут? У соседей бы посидела! Неужели не пригласили? — удивился Николай.
Люди в соседних квартирах живут приятные, отзывчивые. Странно!
— Приглашали они, — скупо бросила сестра.
— Что ж ты не пошла?
Он представлял себе, что Полина скажет. Но ему так захотелось услышать её незатейливый ответ!
— Ну, так, — потупилась сестра.
— Что «так»? — не унимался Николай из проснувшегося ни к селу ни к городу озорства.
— Ну… Тебя чтоб не пропустить, — буркнула женщина.
— Постеснялась? Эх ты!
Её суровая застенчивость представилась Николаю в его нынешнем нервическом состоянии родной и необыкновенно трогательной. Он горячо обнял старшую сестру.
— Спасибо, что приехала!
Уже переступив порог комнаты, Поля вгляделась в лицо брата. Её брови страдальчески сдвинулись.
— Горе какое! Такая хорошая девочка!
Извечным жестом она вытирала слёзы углом платка. Полина очень симпатизировала Танюше, хотя видела ту всего раза три в жизни. Но долго всхлипывать она себе не позволила.
— Кладбище далеко? Сходить бы на могилку!
— Сходим, — пообещал Николай. — Спасибо тебе!
— Заладил «спасибо»! Чего между своими-то? Культурный стал; как подойтить-то? — проворчала сестра.
Николай подхватил тяжеленный мешок, что она привезла с собой, и потащил на кухню. Картошки ж навезла, других продуктов. Полина, хотя устроилась на фабрику в городе, жила на окраине и сажала огород. Тягая мешок, Николай даже не вспомнил, как несколько минут назад задохся на первом же лестничном пролёте.
— Прости, — повинился он от души. — Здесь так принято. Привык.
— Коля, вещи-то отдал уже?
— Её? Нет. Возьмёшь что-нибудь?
— Нет, — твёрдо отказалась сестра. — Что мне, что Зойке на нос разве.
— Ну, хоть продала бы…
— Нет, — отрезала Поля. — Надо скорее раздать. Помогу тебе. Сама разберу. Тебе не надо.
Внезапно ему нечего стало делать самому. Сестра со словами: «Воздух у тебя тут чтой-то спёртый такой?» — пооткрывала форточки и закрыла, когда сочла проветривание конченым. Согрела чайник и поставила на стол сделанный на скорую руку ужин. После ужина, отмахнувшись от предложения улечься спать с дороги, все дела отложить до утра, решительно открыла гардероб и принялась сортировать и складывать вещи.
Не сказать, чтобы в квартире с её появлением стало уютнее. Просто квартира из некоего чужеродного пространства вновь стала домом.
Николай сел на диван, головой откинулся на высокую спинку и мгновенно заснул глубоким сном…
Полина приезжала совсем ненадолго. И то еле отпустили: на фабрике шла кампания по установлению железной пролетарской дисциплины. А то несознательные рабочие очень уж разболтались.
Свистопляска началась в послереволюционном угаре: всё можно, никто никому не указ. Война и лишения трудового энтузиазма не добавили, дошло до голодных бунтов и их подавления юной советской властью — во избежание хаоса и для завоевания авторитета. Рабочие поразбежались по деревням, потом стали возвращаться. Декрет о восьмичасовом рабочем дне дал послабления колоссальные, но не в этом суть. Надо, чтоб рабочий прочувствовал своё новое положение хозяина. А многие пока ещё ведут себя как временщики: мол, раз я хозяин, то живу, как хочу, делаю, что вздумается. Никто мне не указ. Хороший же хозяин действует на своё усмотрение, да, однако — ответственно, болеет за дело. Вот теперь сознательным и карты в руки: воспитывать из разболтанной массы ответственных хозяев.
— Коль, можа, они так и правильно, — заключила сестра, коротко описав, какие строгие порядки установились на фабрике недавно, с приходом нового директора и полной сменой профкома. — Гудка не слушали. Кому приспичило ехать — пойихал, ещё требуйить зарплату: трудовой отпуск, вишь ты, у него.
Факт тот, что Поле дали пять дней с дорогой — без оплаты, и то в виде исключения, так как положенные за год две недели с оплатой она прежде отгуляла. Она была на хорошем счету: ни нареканий, ни брака, норму выполняла с лихвой.
Она привела в порядок квартиру. Осиротевшие Танюшины вещи все снесла в церковную общину. Как только нашла в громадном малознакомом городе сохранившуюся и действующую церковную общину — одному Богу известно!
Николай отдал сестре шкатулку жены:
— Поделите с Василием. Хорошо? Оставляйте, продавайте — как знаете. Не подерётесь?
Николай должен был бы сам поделить женино наследство между своими братом
