Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз

щёки, следя даже за малейшими, неясными их движениями, а затем тихо, осторожно и с сожалением отошёл.62

— Тебе нужно поспать, — сказал ему Хидр.

Покачав головой, тот ответил:

— У меня нет времени для сна.

— Но ты очень устал, Самаха.

— У меня впереди бесконечная усталость.

Дядя принялся рассказывать ему о смерти Аль-Фулали два года назад, о сменившем его Аль-Фасхани, о смерти Даджлы и Хамуды, заключении в тюрьму Антара и Фарида. Однако Самаха слушал его без всякого интереса. Затем положил руку ему на плечо и сказал:

— Я всё ещё в бегах, дядя.

Хидр взволнованно спросил:

— Разве срок давности не истёк?

Вздохнув, Самаха ответил:

— Я был вынужден час назад убить одного подлеца!

63

Убегая во второй раз, он остановился на площади перед обителью дервишей. Наполнив ноздри ароматом родного переулка, он не почувствовал, однако, опьянения. Где же оно? Сколько же он мечтал о том, что будет стоять на этом месте — словно то была прелюдия к новой полосе света в жизни: проучить всех негодяев и воскресить дух прежней эпохи. Но эта ночь была для него лишь началом долгого пути по миру мучений и изгнанничества. Если ему и суждено сюда вернуться, то уже немощным стариком. Он подошёл к проходу. Голоса меж тем пели, славя величие ночи:

Дарде ма ра нист дарманоль гияс. Хеджейе ма ра нист пайаянель гияс.

Часть 5. Зеница ока моего

1

От внезапного возвращения Самахи Бикра Ан-Наджи и такого же молниеносного его исчезновения члены семейства Ан-Наджи и харафиши испытали сильное потрясение. Возможно, сыновей его это затронуло наименьшим образом, ибо сами они спали в то время, как он явился и вновь ушёл. Вдобавок, их воспоминания о нём были уже довольно смутными, как и память о матери, оставшейся в Булаке. Историю о нём рассказывали вдоль и поперёк, от чего он превратился в некий миф, поучительную сказку.

2

Руммана, Курра и Вахид устроились работать у своего дяди Ридвана и его дяди Хидра. По переулку разошлась удивительная новость: говорили, что полицейский детектив Хилми Абдулбасит не мёртв, как многие представляли, что он поправился от удара валиком и продолжает служить государству и вымогать деньги у Махасин. Стало ясно, что побег Самахи был напрасным, отчего люди стали жалеть его ещё больше. Хидр принялся за поиски. Ради этого он добился подмоги в полицейском участке в Гамалийе и вёл переговоры с лидером местного клана Аль-Фасхани, удвоив ему отчисления и пообещав ему весьма соблазнительную награду. Помимо этого он также назначил большое вознаграждение любому, кто найдёт Самаху.

Такая его активность не могла не вызвать подозрения у Аль-Фасхани. Когда кто-то из его помощников напомнил ему о стремлении самого Самахи занять место главаря, он не на шутку разволновался, как и именитые и знатные жители переулка. Вскоре добряка Хидра случайно обнаружили в переулке сильно избитым и раненным за лавкой продавца кебабов, где он давеча припозднился, засидевшись после полуночи. Скорой помощи для его спасения не нашлось, и он скончался спустя два дня после этого события. Несмотря на общее согласие о том, что преступников необходимо найти, истинные виновники, как обычно, спрятали все концы в воду. Хидр исчез, словно песчинка в пустыне.

3

Семейство Ан-Наджи было потрясено трагической гибелью своего вождя, сочтя такой унизительный конец своим предопределением. Но несмотря на это, они подчинились судьбе, признав собственное бессилие — все, кроме младшего сына Самахи — Вахида, который пришёл в бешеную ярость, грозившую пагубными последствиями. Задыхаясь от гнева, он сказал:

— Убийца нашего дяди — Аль-Фасхани — разгуливает на свободе и забавляется.

— Представлял ли Ашур Ан-Наджи такой конец своих потомков? — горестно спросил он.

Подобно ему, переживала и Дийя — вдова Хидра, однако переживания её носили иную окраску, гармонировавшую с её характером. Совершённое преступление толкнуло её в объятия неизведанного: она убегала от мира людей, выучив язык камней и птиц, укрываясь от острого жала этого мира в пещерах, населённых духами. Она стала ведьмой, толковательницей снов, смотревшей в блюдце с кофейной гущей как в окно, делала неясные пророчества и переводила их. Ей очень нравилось носить белый джильбаб и зелёную вуаль, размахивать медным кадилом, источающим ароматный дым, и покачиваясь, расхаживать в сумерках по переулку до самой площади. Она прохаживалась молча, при этом служанка следовала за ней в некотором отдалении, не отрывая взгляда.

Некоторые члены клана насмехались над ней и говорили:

— Это более безопасно, чем претензии на главенство в клане.

Её поведение причиняло боль юношам, а также их дяде Ридвану, его жене Унсийе и сестре Сафийе, однако они оказались не в состоянии укротить её, пока однажды Вахид в приступе гневе не заявил ей однажды:

— Оставайтесь дома, тётя, дома! Из памяти к нашему покойному дяде Хидру…

Но она лишь тупо поглядела на него и произнесла:

— Я видела во сне, как ты оседлал зелёную саранчу.

Вахид отчаялся в возможности что-либо обсуждать с ней, однако она спросила:

— Разве ты не знаешь, что это значит?

Он не обратил внимания на её вопрос, и тогда она ответила сама:

— Ты был создан для жизни на открытом воздухе!

4

Вследствие сильного гнева Вахид прорвался сквозь стену благоразумия и осторожности. До чего же ему наскучило в магазине, где он торговал зерном с братьями! Старуха сказала, что он был создан для жизни на открытом воздухе. Означало ли это, что он в состоянии бросить вызов?

Он был среднего роста, миловидный, несмотря на то, что был одноглазым. И сильным. Однако по сравнению с Аль-Фасхани он был котёнком перед бараном. Не бросался во всякие авантюры, но часто его подталкивали какое-то смутное беспокойство и мучительная тревога. Дядя Ридван частенько говорил ему:

— Берегись своих фантазий и приступай лучше к работе.

А тётка Сафия добавляла:

— Не толкуй сны