Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз

— Женщина, что находится в таком положении, как ваше, требует от мужа развода.

Она язвительно засмеялась, а он сказал:

— А что, если вашей руки попросит один порядочный мужчина, ведь вы и впрямь настоящая жемчужина?

И с этими словами он покинул её лавку, дабы избежать ответа, который не понравился бы ему.

Спустя несколько минут после его исчезновения до ушей её донёсся вопль, потрясший её до самого сердца. Она словно обезумев, выскочила из лавки, и увидела Вахида, катающегося в пыли, с лицом, истекающим кровью, а вдали двух мальчишек, что улепётывали оттуда в ужасе. Вынужденно игнорируя этих малолетних преступников, она подняла сына на руки и завопила, едва только внимательно рассмотрела его лицо:

— Ребёнок лишился глаза!

Сгустились тревожные тучи и с неба полился дождь треволнений и уныния. Досада заполонила всё вокруг. Нашёптывания искушения словно радуга проявлялись в полном блеске.

Перед лавкой остановилась двуколка. Махасин поднялась со своего места с любопытством. Из двуколки вышли двое — мужчина средних лет и юноша, оба облачённые в плащи из верблюжьей шерсти. Они подошли к ней, и мужчина спросил:

— Госпожа Махасин?

Получив положительный ответ, мужчина продолжил:

— Я Хидр Сулейман Ан-Наджи, дядя вашего супруга Самахи, а это — его младший брат Ридван…

Сердце её застучало в бешеном ритме. С трепетом она предложила им сесть и пробормотала:

— Добро пожаловать, вы оказали мне честь.

Хидр сказал:

— Нам следовало познакомиться друг с другом раньше, однако новости дошли до нас лишь вчера.

— Я хорошо вас понимаю…

Ей хотелось сказать, что ей многое о них известно, но тут же отказалась от этой идеи.

Хидр добавил:

— Мы родственники вашего мужа, и почтём за честь познакомиться с вами и с его детьми и будем рады служить вам.

— Это заслуживает благодарности, мастер Хидр…

— Мы верим в Божью помощь. Несправедливость, творимая над угнетённым, прекратится, — сказал Ридван.

— Самаха всё мне рассказал. Но разве вы не можете доказать его невиновность?

— Мы рискуем своей жизнью ради этого безнадёжного дела.

— А где дети? — спросил Ридван.

— В школе.

Она сразу же изменилась в лице, добавив:

— Младший в драке с другими детьми потерял один глаз.

Хидр и Ридван прониклись эмоциями и расстроились, что стало заметно по их лицам. Хидр сказал:

— Тяжело вам нести такое бремя, госпожа Махасин.

Она осторожно ответила:

— Я не слабая, просто это всё невезение.

Хидр и без того читал её мысли, однако заметил:

— Как вы представляете своё будущее?

— Они будут трудиться в лавке.

Хидр обвёл глазами лавку:

— Хвала Аллаху, средств к существованию тут более чем достаточно…

И мягко добавил:

— Может быть, если они будут у нас, им предоставится лучший шанс?

Она пылко ответила:

— Я не хочу отказываться от них!

Он пояснил:

— Мы не навязываем вам то, что вам неприятно, однако разве это справедливо лишать их лучшей жизни?

Она принялась кусать свои ноги, сама того не ведая, а Хидр меж тем продолжил:

— Мы не навязываем вам то, что вам неприятно…

— Расценивайте наш визит к вам как повод познакомиться, а заодно выражение дружбы, — сказал Ридван.

Хидр добавил:

— И знайте, что вы не одиноки, мы тоже часть вашей семьи. У вас есть время неспеша обдумать то, что я предлагаю. Приходите к нам с детьми, если возникнет такое желание. Вы можете навещать их у нас в любое время, или держите их подле себя, в любом случае, дело за вами…

Как только вдали умолк звон от колокольчиков двуколки, Абдулбасит тут же появился в лавке и с интересом спросил её:

— Чего хотели эти господа?

Теперь уже не было ничего странного в том, что она разговаривала с ним без церемоний. Достаточно давно она перестала пытаться оттолкнуть его или вызывающе противостоять ему. Даже его неприятная внешность больше не отталкивала и не беспокоила её. И потому она доверилась ему, рассказав, что у неё на душе. Он поспешил заявить:

— Это и есть сам здравый смысл.

— Чтобы я оставила детей?

— Совсем нет, отправить их туда, где их ждёт счастливый шанс.

— Что вам известно о материнском сердце?

— Истинное материнство — это жертва.

Она хитрым тоном сказала:

— Возможно, самым здравым решением было бы мне самой уйти к ним вместе с детьми…

Он воскликнул:

— Упаси Боже!

— Но они часть моей семьи.

— Но вы для них чужая — вы ведь родом из Булака, а они — из квартала Хусейна. Здесь у вас есть почёт и уважение.

И пристально глядя ей в лицо своими маленькими, жадными глазами, он пробормотал:

— И здесь есть тот, кто любит вас больше всего на свете!

Нет ничего постоянного в этом мире, кроме самого движения по кругу. Это боль и радость. Когда листья снова зеленеют, цветы распускаются, плоды созревают, из памяти стираются зимние трескучие холода.

Всё, что происходит — обычные дела, не отрицаемые ни обычным правом, ни религиозным. За непроницаемостью и твёрдостью людей таится сострадание, словно сладостный сок кокосового ореха под жёсткой скорлупой. Так и переехали из Булака в дом к своему дяде Хидру Ан-Наджи Руммана, Курра и Вахид. Мальчики не осознавали, чего от них хотят. Они разразились слезами, и Махасин тоже горько плакала. Своё решение она оправдывала утверждением о том, что семейство Ан-Наджи пригрозило ей тем, что обратятся в суд. Она выдумала оправдание своему поведению, но при этом испытывала искреннюю и глубокую печаль. В сердце её пульсировали самые противоречивые эмоции, подобно плоду абрикоса со сладкой мякотью и горьким ядром. Это был и альтруизм ради блага своих детей, и одновременно с тем жертвование