Повести и рассказы - Константин Михайлович Симонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он положил дневник рядом с листком сегодняшнего политдонесения и подумал, что, может быть, именно то, что он записывает в эту заветную тетрадь, и нужно было писать в политдонесениях. Разговоры, мысли, чувства, события, показывающие людей с неожиданной стороны, – все, что он записывал, потому что это было интересно ему, может быть, именно это и вообще интересно, а то, что он пишет каждый день по графам «Положительные явления», «Отрицательные явления», не особенно интересное для него, может быть, так же неинтересно и для тех, кто будет читать.
В эту минуту, приподняв плащ-палатку, в блиндаж вошла Аня.
– Здравствуйте, товарищ старший политрук, – сказала она. Ванин поднялся ей навстречу.
– А где капитан Сабуров? – спросила Аня.
– Ушел в роту, скоро вернется.
– Разрешите обратиться к вам?
– Пожалуйста.
– Назначенная в ваш батальон военфельдшер Клименко по месту назначения явилась, – доложила Аня. Потом, опустив руку, спросила: – А Алексей Иванович скоро будет?
– Скоро.
– Хочу его поскорее увидеть.
– Сочувствую вам, – улыбнулся Ванин. – Он скоро будет. Садитесь.
Они сели и с минуту молчали.
– Не смотрите на меня так. Я никого не просила об этом.
– Знаю.
– И он не просил.
– Знаю. Я просил.
– Вы?
– Я. И прекрасно, что это вышло, что вы здесь. Мы тут с Алексеем Ивановичем часто спорили. Мы с ним очень разные люди. Но как бы вам это объяснить… Стойте, вы же меня давно знаете, – вдруг прервал себя Ванин.
– Конечно, товарищ Ванин, – сказала Аня. – Кто же из сталинградских комсомольцев вас не знает?
– Когда мы тут встретились с Сабуровым, то поспорили из-за зеленых насаждений. Помните, мы все тут зелеными насаждениями увлекались. Он мне доказывал, что, предвидя войну, мы поменьше должны были заниматься этим и побольше многим другим. И я с ним, в общем, даже согласился. Но вы помните, с каким увлечением мы это делали, как это было хорошо!
– Помню, – сказала Аня.
– Это же было счастье, – сказал Ванин убежденно, – самое настоящее счастье. Мне всегда хотелось, чтобы у всех было счастье, и все, что я делал, я делал для этого. Иногда ненужные мероприятия проводил – для этого, лишние директивы писал – все равно для этого. Так я, по крайней мере, всегда считал.
Хотя Ванин говорил путано и сбиваясь, но Аня понимала, что он говорит о том, что мучило его все это время.
– А вот сейчас, – продолжал Ванин, – хотя мне всегда казалось, что я все делал правильно и для счастья людей, – сейчас я все-таки чувствую, что, наверное, прав Сабуров: может быть, меньше нужно было зеленых насаждений, меньше вольных движений на физкультурных парадах, меньше красивых слов и речей, – больше надо было топать с винтовками и учиться стрелять. Но я же тогда так не думал, это же я теперь, задним числом, здесь, на берегу Волги, так считаю. Вы понимаете меня?
Ванин откинул падавшие на лоб волосы, и Аня вспомнила давнее комсомольское собрание, где Ванин выступал с трибуны, горячился вот так же, как сейчас, и так же откидывал со лба назад мешавшие ему пряди. Не все, что Ванин говорил сейчас, ей было понятно; то, что он говорил, наверно, было лишь продолжением его споров с Сабуровым, но она понимала главное, что перед ней сидит очень хороший и очень добрый человек.
– Да… – снова прервал себя Ванин. – Вот и я говорю: особенно рад я, что вы будете с Алексеем Ивановичем вместе, когда кругом происходит все такое, черт его знает, страшное или нестрашное, но, в общем, трудное для человека. Хорошо, когда вместе… Вы что, прямо с вещами?
Аня улыбнулась:
– Вот вещи.
Она показала на большую, набитую до отказа санитарную сумку.
– А еще?
– А еще – все, – сказала Аня.
Она сняла шинель и присела к столу.
– А все-таки мы зеленые насаждения опять тут устроим, – сказал Ванин. – Как были, так и будут.
– Конечно, – сказала Аня, невольно вспомнив тот Сталинград, через который она шла сюда сегодня.
Масленников пошевелился под шинелью, потом быстро сел на койке, нащупал сапоги, надел их на босу ногу, встал и подошел к Ане поздороваться.
– Вот и вы, – сказал он.
Ане было приятно, что он сказал так, как будто здесь давно ждали ее.
– Кушать хотите?
Аня отрицательно покачала головой.
– Спать хотите?
Аня покачала головой.
– Ничего не хочу, – ответила она. – Я рада вас видеть.
– Завтра у нас, наверное, будет тихо, – произнес Масленников, то ли чтобы успокоить ее, то ли чтобы просто продолжить разговор.
– Моя старая комсомолка, – заметил Ванин. – «Друзья встречаются вновь», – кажется, была такая картина?
– Была, – сказала Аня.
– Давно не видел кино. Тут «Правду» получили как-то, смотрел в ней список картин в московских кинотеатрах. Даже «Три мушкетера» там идут.
– Я видела «Три мушкетера», – сказала Аня, – когда совсем маленькая была.
– С Дугласом Фербенксом? – спросил Масленников.
– Да.
– Говорят, теперь другие артисты играют. Дуглас Фербенкс умер.
– Неужели? – удивилась Аня.
– Умер, давно умер. И Мэри Пикфорд умерла.
– Неужели и Мэри Пикфорд? – спросила Аня с таким огорчением, как будто это было самое печальное событие из всех происшедших в Сталинграде за последний месяц.
– Умерла, – жестко сказал Масленников.
Собственно говоря, он не знал, умерла или жива Мэри Пикфорд, но, раз заговорив на эту тему, хотел поразить слушателей своей осведомленностью.
– А Бестер Кейтон? – с тревогой спросила Аня.
– Умер.
Ванин рассмеялся.
– Что смеешься?
– Говоришь о них, как будто пишешь сводку потерь за последние сутки.
– Очень хороший был артист, – сказала Аня.
Ей было грустно, что Бестер Кейтон умер. Она вспомнила его длинную, печальную, никогда не улыбавшуюся физиономию, и ей стало жаль, что умер именно он.
– Не умер он, – сказал Ванин, посмотрев на Аню.
– Нет, умер, – горячо возразил Масленников.
– Ну ладно, пусть умер, – согласился Ванин, вспомнив о смешной стороне этого спора здесь, в Сталинграде. – Я пойду проверю посты, – добавил он, надевая шинель и этим тоже давая понять, что разговор окончен и в конце концов не так уже важно, умер или жив Бестер Кейтон.
– Там капитан уже обходит, – сказал Масленников.
– Он, может быть, в роте где-нибудь задержался, а мне все равно надо проверить…
Ванин вышел из блиндажа.
– А вы все-таки прилягте, – предложил Масленников. – Мы вам тут в углу завтра койку сколотим, а пока на моей ложитесь.
Ане не хотелось ложиться, но она не стала спорить и, стянув сапоги, прилегла на
