Мерзость - Дэн Симмонс

Дикон вздыхает и качает головой.

— Это наша попытка остаться в тени и миновать Дарджилинг почти незаметно.

— Ладно, — не унимаюсь я, — если лорд Бромли-Монфор все подготовил для нашей встречи сегодня утром… то где же он? Зачем заставляет нас ждать?

Дикон пожимает плечами.

— Очевидно, английские лорды в Индии предпочитают спать допоздна, — замечает Жан-Клод.

Приносят завтрак. У кофе вкус как у слегка подогретой воды из придорожной канавы. Гора продуктов на моей тарелке настолько высока, что отдельные ломтики соскальзывают вниз, словно собираясь убежать; она состоит из полудюжины поджаренных до черноты кусочков бекона, яичницы из как минимум пяти яиц, двух гигантских гренков, сочащихся маслом, какого-то полужидкого черного пудинга, жаренных в масле помидоров, нескольких скрючившихся на гриле сосисок, чьи внутренности прорываются сквозь сожженные дочерна шкурки, беспорядочно разбросанного жареного лука, а также кучи оставшихся от вчерашнего ужина овощей и картошки, слегка обжаренных и перемешанных — я знаю, что кашеобразная часть этой смеси называется поджаренным рагу из капусты и картофеля. Я ненавижу поджаренное рагу из капусты и картофеля.

Я уже знаком с плотным английским завтраком, но это… просто нелепо.

— Ладно. — Я поворачиваюсь к Дикону. — Но почему это называется «Полный Монти»? Что значит «Полный Монти»?

— Приблизительно это означает… «все, что душа пожелает». — Он уже принялся вилкой отправлять в рот жареные продукты в своей невыносимой британской манере — перевернутая вилка в левой руке, кусок еды балансирует на обратной стороне вилки, а нож в правой руке, чтобы резать студенистую массу.

— Но что значит «Полный Монти»? — настаиваю я. — Откуда взялось это выражение? Кто такой Монти?

Дикон вздыхает и откладывает вилку. Жан-Клод, которого вид на горы явно интересует больше еды, смотрит окно на яркое утро Дарджилинга.

— Понимаешь, Джейк, есть три разные теории насчет происхождения фразы «Полный Монти», — нараспев произносит Дикон. — Одна из них, которую я считаю наиболее правдоподобной, связана с портновским бизнесом некоего сэра Монтегю Бертона и уходит корнями к началу столетия. Бертон предложил совершенно невообразимую вещь — хорошо сшитые костюмы для обычных буржуа.

— Мне казалось, все англичане носят хорошие костюмы… как ты назвал их, когда купил мне костюм в Лондоне?.. Сшитые на заказ.

— Это, вне всякого сомнения, справедливо для высшего общества, — поясняет Дикон. — Но сэр Монтегю Бертон продавал такие сшитые на заказ костюмы мужчинам, которые надевали их всего несколько раз в жизни — на собственную свадьбу, на свадьбы детей, на похороны друзей и на свои похороны, если уж на то пошло. Ателье Бертона специализировались на переделке одного и того же костюма, который служил хозяину всю жизнь: если джентльмен увеличивался в размерах, то его костюм — тоже. Фасон у костюма был таким, что он никогда, как выражаются у вас в Бостоне, «не выходил из моды». Бертон начал с одного ателье, кажется, в Дербишире, и через несколько лет у него была уже сеть ателье по всей Англии.

— Значит, если я заказываю «Полный Монти», то… Что? Мне нужен полный костюм? Всё?

— Совершенно верно, мой дорогой друг. Пиджак, брюки, жилетка…

— Жилет, — поправляю я.

Дикон снова морщится. На этот раз причиной служат брызги сока от моей сосиски, которую я пытаюсь разрезать ножом.

Я хочу сказать что-то саркастическое, но застываю с открытым ртом, потому что в комнату входит самая красивая женщина, какую я когда-либо видел — и когда-либо увижу в своей жизни.

Я не могу адекватно описать ее. Я понял это несколько десятилетий назад, когда впервые попытался сесть за эти мемуары и надо мной еще не висел смертный приговор в виде рака. Мне пришлось бросить попытку, когда я дошел до… ее описания. Возможно, мне удастся хоть немного передать, какой она была, рассказывая, какой она не была.

В 1925 году стильная женщина должна была выглядеть определенным образом. Это означало, что она должна была быть плоскогрудой, как мальчик (я слышал, что существовали специальные повязки для груди и особое нижнее белье для тех дам, которым не повезло и которых природа не наделила маленькой грудью), но у этой женщины, которая вошла в комнату в сопровождении Пасанга, грудь определенно имелась, хотя владелица и не выставляла ее напоказ. Рубашка — а это действительно была скорее мужская рабочая рубашка, чем женская блузка, — из тонкого льна не скрывала округлых форм.

В 1925 году следящая за модой женщина коротко стриглась и делала завивку — шлюхи Бостона, Нью-Йорка и Лондона особенно увлекались небольшими завитками волос, смоченными и прилепленными ко лбу или виску — а самые заядлые модницы стриглись под мальчика. У женщины рядом с Пасангом были длинные волосы, густые естественные локоны которых спускались на плечи.

Модными в 1925 году считались белокурые волосы с оттенком платины. У этой женщины волосы были такими черными, что отливали синевой. Солнечные лучи падали на длинные локоны, и блики света на эбеновых завитках мерцали, словно танцуя при каждом движении. Утонченные женщины, которых я встречал в Гарварде, и шлюхи в бостонских барах обычно выщипывали брови, а затем карандашом рисовали тонкие изогнутые дуги фальшивых бровей, которые вскоре станут популярны во всем мире благодаря Джин Харлоу. У женщины, приближавшейся к нашему столу, были густые черные брови, лишь слегка изогнутые, но необыкновенно выразительные.

А ее глаза…

Когда она спускается с лестницы, футах в двадцати пяти от меня, мне кажется, что глаза у нее голубые. Но когда расстояние между нами сокращается до двадцати футов, я понимаю, что ошибся, — ее глаза ультрамаринового цвета.

Ультрамарин — это необычный и очень редкий оттенок: более насыщенный, чем голубовато-зеленый, и даже чем тот, который художники называют цветом морской волны. Когда мая мать использовала ультрамарин в своих картинах, что случалось редко, она большим пальцем растирала в порошок маленькие шарики ляпис-лазури, добавляла несколько капель воды из стакана или собственной слюны, а затем резкими, уверенными движениями мастихина добавляла крошечное количество этого невероятно насыщенного цвета — ультрамарина — на море или небо пейзажа, над которым она трудилась. Чуть перестараешься — и он раздражает, нарушает баланс. Но в нужной пропорции это самый красивый оттенок на свете.

В глазах женщины ровно столько ультрамарина, чтобы завершить и подчеркнуть ее красоту. Эти глаза совершенны. Она совершенна.

Женщина и Пасанг, который держится всего на полшага сзади, пересекают комнату и останавливаются позади пустого стула во главе стола; Дикон оказывается по правую, а мы с Же-Ка — оба с вытаращенными глазами — по левую. Дикон, Жан-Клод и я встаем, приветствуя ее, хотя должен признаться, что мое движение больше похоже на прыжок. Жан-Клод улыбается. Дикон — нет. У Пасанга в руках книги и трубки, похожие на свернутые карты, но у меня нет времени задерживать взгляд на нем или моих друзьях.

Костюм женщины, кроме красивой льняной рубашки-блузки, состоит из широкого пояса и юбки для верховой езды — на самом деле это бриджи, но выглядят они как юбка — из, как мне кажется, самой мягкой и самой роскошной замши в мире. Под высокогорным солнцем Дарджилинга замша довольно сильно и равномерно выцвела и стала еще мягче. Такое впечатление, что это рабочая одежда сборщиков чая (если бы рабочую одежду шил хороший портной). Сапоги для верховой езды такого фасона дамы обычно обувают для прогулок по высокой траве или в местности, изобилующей змеями; кожа, из которой они сшиты, настолько мягкая, что, скорее всего, на нее пошли шкуры новорожденных телят.

Женщина стоит во главе стола, а Пасанг по очереди кивает каждому из нас.

— Мистер Ричард Дэвис Дикон, месье Жан-Клод Клэру, мистер Джейкоб Перри, позвольте представить вам леди Кэтрин Кристину Реджину Бромли-Монфор.

Леди Бромли-Монфор кивает каждому, когда произносится его имя, но не протягивает руку. Ее ладони обтянуты тонкими кожаными перчатками в тон сапогам.

— Мистер Перри и месье Клэру, я рада наконец с вами познакомиться, — говорит она и поворачивается к Дикону. — А о вас, Дики, мои кузены Чарли и Перси много писали мне, когда мы все были молоды. Вы были испорченным ребенком.

— Мы ждали лорда Бромли-Монфора, — холодно отвечает Дикон. — Он где-то неподалеку? Нам нужно обсудить с ним вопрос об экспедиции.

— Лорд Монфор находится на нашей плантации, в получасе верховой езды вверх по склону холма, — говорит леди Бромли-Монфор. — Но боюсь, он не сможет с вами встретиться.

— Почему это? — вопрошает Дикон.

— Он покоится в усыпальнице на нашей чайной плантации, — отвечает женщина. Ее удивительные глаза остаются ясными, и их взгляд прикован к лицу Дикона. Она словно забавляется. — Мы с лордом Монфором поженились в Лондоне в 1919 году, перед возвращением в Индию, на плантацию, где я выросла и которой управляла. Я стала леди Бромли-Монфор, а восемь месяцев спустя лорд Монфор скончался от лихорадки денге. Климат Индии ему никогда не подходил.