Банда 2 - Виктор Пронин

А снимочек-то он взял. Не отрекся, не закатил истерику, молча взял и написал в расписке, что фотография возвращена. Та самая фотография, которая найдена в кармане Зомби. Одна компания? И страховой агент Цыбизова в этой компании свой человек? И Зомби? И Сысцов? Дела... И только ты, Павел Николаевич, среди них явно чужой. Зона риска. Опять ты в зоне риска, Павел Николаевич. Берегись, дорогой. Подчинишься ты сейчас или не подчинишься, но своим не станешь. И они это прекрасно видят, знают и тихонько посмеиваются в ожидании того счастливого момента, когда ты понадобишься в качестве жертвы. На тебя все свалят, на тебе отыграются, а сами опять останутся на своих местах, при своих ролях. Козел отпущения — та! что называется. Выходит, все мы немного козлы. Так что напрасно Амон обижается на это словечко.

Так что, отпускать?

Пафнутьев ощутил за спиной тишину — все смотрели на него в ожидании указаний. А какие указания? Снять наручники, подписать пропуск, извиниться за доставленные хлопоты...

Пафнутьев вдруг услышал звук открываемой двери. Обернулся. В кабинет без стука входил генерал Колов. При всех своих орденских планках, в выглаженном мундире, свежей сорочке, румян, улыбчив, уверен в себе. Торжественно и решительно, словно к людям, которые давно его ждали и томились, он перешагнул порог, готовый всем уделить внимание, всех осчастливить и обрадовать. За тяжелой, обтянутой кителем спиной Колова маячила тощеватая фигура Анцыферова с каким-то конфузливым выражением лица. Дескать, извините, это все Колов с его замашками. Но при этом не было у Анцыферова намерения вмешаться, увести Колова из кабинета, он скорее предлагал восхититься простодушием и непосредственностью генерала.

— Привет, ребята! — громко сказал Колов голосом, рассчитанным на помещение куда большее, может быть, даже на хороший зрительный зал или средних размеров стадион. — Как поживаете? Как протекает ваша жизнь, полная превратностей и чреватостей?

Дубовик опустил глаза, вроде бы посрамленный собственной незначительностью. Пафнутьев смотрел на генерала с нескрываемым любопытством. Худолей незаметно попятился к двери, унося с собой фотоаппарат, пленки, отпечатки пальцев Амона, уносил словно опасался, что все это у него могут отобрать. Но Пафнутьев дал ему неприметный знак остаться и Худолей, вжавшись в угол, смиренно потупил глаза, не осмеливаясь в упор рассматривать начальника городской милиции.

А вот Амон... Амон повел себя странно — губы его невольно расплылись в улыбке, он даже приподнялся, причем, как-то неловко, кособоко, чтобы увидел Колов его здесь, увидел наручники и понял, в каком он положении. Но Колов не торопился узнавать Амона.

— Рад приветствовать в наших унылых помещениях, — первым подал голос Пафнутьев.

— А, Паша! — обрадовался генерал. — Привет! Давно я тебя не видел, старая прокурорская крыса!

Колов явно шел на нарушение принятых норм общения. При задержанном подобные вольности выглядели явно неуместными. Но такова была его роль — добродушный, общительный начальник родственного ведомства от избытка любви ко всем присутствующим мог, конечно, допустить некоторую бестактность, вполне простительную. Дескать, куда деваться, все мы люди, у всех у нас какие-то слабости. Так неужели вы будете ткать меня моей генеральской мордой в мою же откровенность, даже если ее назвать невоспитанностью?!

— Во! И Дубовик здесь! — еще пуще прежнего обрадовался Колов. — Привет, Дубовик! Что ты здесь делаешь?

— Да вот... Геннадий Борисович... Допрашиваю, можно сказать, если вы не возражаете.

— Ты?! Допрашиваешь? Да тебя самого допрашивать пора!

— Пока допрашиваю я, — поправил генерала Дубовик, давая понять, что лебезить он может, но не бесконечно же.

— И получается?

— Когда как... Сегодня получается.

— И кого допрашиваешь?

— Да вот... Задержали тут одного представителя дружественной державы...

— Амон? — удивлению Колова не было предела. И Пафнутьев смотрел на генерала уже не просто с любопытством, а даже с восторгом — тот прекрасно вел свою линию, не допуская ни единого сбоя, ни секунды замешательства. Все было настолько точно, настолько хорошо исполнено, что Пафнутьев вынужден был признать — не случайно Колов оказался на своем посту, далеко не случайно. — А ты как сюда попал? — Колов шагнул к Амону с протянутыми для приветствия руками, но увидев наручники, вроде бы смутился.

— Задержали, Геннадий Борисович.

— Тебя? Ни за что не поверю. Тебя можно задержать или с помощью роты десантников или же, если ты сам того пожелаешь. Скажи честно — разыграл ребят? Шутку сшутил? Ну, отвечай, дорогой! — Колов подошел к Амону, полуобнял его за плечи, легонько потрепал по спине. — А это что у тебя такое? — он показал на наручники. — Настоящие? — Колов подергал за цепочку, вслушался в ее звон. — Да... Надо же, настоящие. Не жмут?

— Жмут, Геннадий Борисович.

— Анцыферов! — Колов резко повернулся к прокурору. — Что происходит? Мои друзья сидят в наручниках, а я ничего не знаю, продолжаю радоваться жизни, будто ничего не произошло? Как понимать, Леонард?

— Спроси у Пафнутьева... Он все знает. Он у нас тут главный.

— Паша! — с преувеличенной требовательностью произнес Колов. — Отвечай!

— Долгий разговор, Геннадий Борисович.

— Отпустить, вроде, собирались, — Амон решил внести ясность, хотя для присутствующих все было куда понятнее, нежели самому задержанному. — Вещи вот вернули, — звякнув наручниками, Амон показал на стол.

— Как я понял, остались процессуальные вопросы? — Анцыферов решил застолбить ситуацию, чтобы не смог уже Пафнутьев отступить, переиграть.

— Да, кой-чего осталось, — кивнул Дубовик и подтвердив слова прокурора, и подправив их, дав понять, что дело не только в процедуре освобождения.

— Ага, разобрались, значит, — продолжал давить Колов. — Ну и слава Богу. А взяли за что?

— Драка в ресторане, — уныло произнес Амон, потупив взор.

— Дракой в ресторане занимается прокурор города?! — вскричал Колов. — Начальник следственного отдела? Генерал Колов?! — Колов стоял посредине комнаты выпятив грудь и оглядывая всех гневным сверкающим взором. И всем стало даже как-то неловко за свою ограниченность и злобство. А Пафнутьев, о, этот старый пройдоха Пафнутьев и тут решил не упускать момента, устроить маленькую провокацию. И подмигнул незаметно Худолею — начинай дескать.

— Все из зависти, Геннадий Борисович, все из зависти.

— И кому завидуете?

— Амону, кому же еще!

— Ив чем же он вас обошел?

— А посмотрите, — Пафнутьев подошел к столику, где были сложены вещи Амона, проходя мимо Худолея ткнул его локтем в живот, — не теряй времени, дурак пьяный. А взяв со стола фотографию прекрасной незнакомки, Пафнутьев тут же вручил ее Колову. И тот не мог ничего поделать, слишком все было неожиданно — взял в руки фотографию, всмотрелся в лицо женщины. — Видите, с какими красавицами водится ваш приятель, Геннадий Борисович! Какие женщины дарят ему свои портреты! Кто останется равнодушным, кто стерпит? Вот из зависти и загребли мужика.

Колов чуть заметно вздрогнул, едва только взглянул на снимок. Прежнее куражливое выражение на его лице как-то потускнело, не было в нем уже прежней неуязвимости. В сверкающей фигуре генерала проступила растерянность. А тут еще Худолей вился ужом вокруг генерала, беспрестанно щелкая, да так, мерзавец, изгибался, с такой стороны заглядывал, что в кадре обязательно оказывался генерал, портрет женщины в его вздрагивающих пальцах и на заднем плане Амон с убитым видом. Не всегда Худолей был горьким пьяницей, не всегда зарабатывал свой хлеб в вонючих коридорах следственных изоляторов — удачливым фотокорреспондентом был Худолей, пока газетная богема не свела его к этой незавидной должности. И сейчас, оказавшись в положении сложном и непредсказуемом, Худолей не растерялся, в нем проснулся прежний журналистский азарт и он мгновенно выстраивал кадры по их главному содержанию. А главным в кабинете, это Худо-лей понял шкурой, потрепанной в редакционных баталиях, главным была ось Колов — Амон. И он забирался на стул, под стол и находил какие-то немыслимые кадры, в видоискателе его аппарата неизменно оказывались и Колов со снимком женщины, и Амон, смотрящий на генерала почти с ужасом.

— Красивая женщина, — сказал наконец Колов, бросив на Худолея испепеляющий взгляд, полный презрения и гнева. — Действительно, есть чему позавидовать, — он небрежно бросил снимок в общую кучу лицом вниз. Но сник, явно сник и потускнел торжественный облик генерала.

Пафнутьев все это время стоял в стороне, наблюдая за происходящим с таким сонным и безразличным видом, будто этот праздник — приход большого гостя в их конуру, ничуть не расшевелил его, не внес в его заскорузлую следовательскую душу ни радости, ни оживления.

— А ты видел, Леонард? — Пафнутьев взял со стола снимок и протянул прокурору. — Ты-то уж можешь оценить!