Пианисты - Кетиль Бьёрнстад

— Не знаю, чего ты боишься, только знаю, что так больше продолжаться не может.

— Я не разрешила тебе говорить об этом!

— Но, Маргрете Ирене!

— Нет!

Она с рыданием цепляется за меня. Я не мешаю ей рыдать. Осторожно провожу рукой по ее волосам.

— Ты не можешь уйти от меня. Я покончу с собой.

— Ты не должна этого делать.

— Я не шучу. Я это сделаю.

— Моя мама тоже всегда так говорила. Но даже не пыталась. Она хотела покончить с собой не от любви. А от обманутых надежд. Она требовала, чтобы отец сделал ее счастливой. А он этого не мог. Теперь ты требуешь от меня того же, а я не могу.

— Ты жестокий. Дело не в счастье. Какое глупое слово. Дело в любви. Мы созданы друг для друга.

— Тебе это только кажется.

Я удивлен собственной жестокостью. Мои слова живут как будто своей жизнью, отдельно от меня. Но когда они уже сказаны, она больше никогда не сможет меня вернуть.

— Ты должен переехать ко мне, — всхлипывает она. — Я доверила тебе свою жизнь. Ты не можешь так поступить!

— Мне очень жаль…

— Ничего тебе не жаль! Я тебя знаю, проклятый говнюк!

Она в ярости молотит кулаками по моей груди. Я пользуюсь этим и быстро соскальзываю на пол, молниеносно одеваюсь. Она голая и зареванная извивается на кровати. Смотреть на это больно.

— Я покончу с собой, — повторяет она.

Все происходит очень быстро. Я сказал то, что хотел. Момент был неудачный. Теперь она с полным правом может назвать меня циничным козлом. Ее родители дома. Она опасается говорить громко. Мы стоим в прихожей. Я одет. Она по-прежнему голая. И плачет в три ручья. — Ты действительно меня покидаешь?

— Я тебя не покидаю. Не так. Мы останемся друзьями. 

— Ты уходишь к Ане?

— Я просто ухожу. Аня больна. Мне надо время, чтобы подумать. Понимаешь?

— Несколько дней я, конечно, могу подождать.

— Вот и подожди. Но я этого не стою.

— Да, не стоишь. Теперь я это понимаю.

Она награждает меня презрительным взглядом. Мне хочется выскользнуть за дверь и спуститься по лестнице.

— Мне надо идти.

— Говнюк. Все вы, мужчины, такие. Используете нас и бросаете.

— Я вовсе не хотел тебя использовать.

— Однако использовал! Ты оскорбил мои чувства. Не знаю, справлюсь ли я с этим когда-нибудь.

Так можно говорить часами. Она снова становится агрессивной. Я открываю дверь, хочу поскорее оказаться на безопасной площадке. Она недоверчиво смотрит на меня большими заплаканными глазами лани.

— Неужели тебе настолько на меня наплевать? Неужели ты даже не поцелуешь меня на прощанье?

Я понимаю, что нужно выполнить эту просьбу. Странное это объятие. Она голая. Против воли во мне просыпается желание. Она это чувствует. И сует руку мне в пах. Я не сопротивляюсь. Воспринимаю это как последнюю ласку.

— Мне хочется отдать тебе все, — говорит она.

И с силой крутит рукой мой фаллос.

От стыда и боли я тащусь на полусогнутых ногах и через несколько минут ловлю такси на Тересес гате. Своим воплем я, должно быть, перебудил у нее весь подъезд.

Дома, на Мелумвейен, все тихо. На кухне я подхожу к буфету, мне надо сделать последний глоток вина, так делала и мама каждый вечер перед тем, как лечь. В паху у меня сильно болит, однако ничего страшного, и я чувствую безграничное облегчение. Я порвал с Маргрете Ирене. Она ответила на это рыданиями, криками и пустыми угрозами, но таковы люди.

Неожиданно я замечаю на столе письмо. Его положили тут отец или Катрине. Оно адресовано мне. Из адвокатской конторы «Фен & Ко».

Как официально, думаю я и начинаю нервничать. Наверняка что-нибудь неприятное. Мое счастье долгим не бывает. Дрожащими руками я открываю письмо.

«Уважаемый господин Аксель Виндинг! По поручению семьи Сюннестведт я должен сообщить Вам, что Ваш бывший преподаватель музыки Оскар Сюннестведт скончался 15 апреля с.г. Его имущество разделено между наследниками, и я с радостью могу сообщить Вам, что Оскар Сюннестведт завещал Вам свою квартиру на Соргенфригата на Майорстюен, исключая обстановку, но включая рояль. В течение короткого времени семья заберет оттуда свои вещи. Вы сможете вступить в права собственности с 1 июня. И я прошу Вас связаться с нами как можно скорее, чтобы мы могли завершить все формальности. С глубочайшим почтением. Ваш Иоахим Фен. Адвокат».

Я выпиваю бокал до дна. Снова и снова перечитываю письмо. Неужели теперь у меня все будет в порядке? Наверное, это и есть счастье? Такое горько-сладкое? Такое болезненное? Сюннестведт протянул мне руку помощи, когда я особенно в ней нуждался.

Он обеспечил меня жильем, совершенно бескорыстно. Я не могу от этого отказаться. Он уже никогда меня не отпустит.

Мысленно я вижу его — он сидит в своем кресле с чашкой кофе и печеньем. Добрый человек, который всегда так хорошо ко мне относился. Как, наверное, я его обидел! Легко и быстро. С такой самоуверенностью. И ни разу потом не вспомнил о нем. А вот он думал обо мне, каждый божий день, не подавая признаков жизни.

Да, думаю я. Наверное, это и есть счастье. Выхолощенное, с холодным дуновением из Царства Мертвых. Мама говорит и дует мне в затылок, необъяснимая ласка.

— Все имеет свою цену, — говорит она хрипло. — Но большинство из нас не имеет возможности платить.

На другой день рано утром звонит телефон. Я лежу в полудреме и думаю об открывшихся передо мной возможностях и о том, как Сюннестведт окончил свои дни. Мне не хочется думать, что он мог болтаться под потолком. Надеюсь, он умер от сердечного приступа.

Телефон продолжает звонить. Наконец я соображаю, что мне надо снять трубку.

Звонит Марианне Скууг.

— Аня вернулась домой, — быстро говорит она, словно вынуждена говорить тихо и украдкой. — Сегодня Брур Скууг весь день проведет на медицинском конгрессе. Можешь в полдень прийти к нам на Эльвефарет.

— Спасибо, — с трудом произношу я. — Непременно приду. Надо что-нибудь принести?

— Только себя.

За эту ночь распустилась сирень. Мелумвейен благоухает сиренью. Мне хочется бежать, но у меня слишком стучит сердце. Надо идти не спеша и обрести душевное равновесие.

Прошло больше четырех месяцев с тех пор, как я видел Аню в последний раз. Что я увижу сегодня? Здоровую бодрую девушку, оставившую позади все неприятности? Но тогда бы Марианне говорила иначе. Хотя кто знает, думаю я. Человек с карманным фонариком там все держит в своих руках.

Спустившись на Эльвефарет, я оборачиваюсь и поднимаю глаза на небо. Но ястреба не видно. Можно ли считать, что это хороший знак?

Я сворачиваю за угол, за тот самый угол, за который мне не разрешалось заходить, когда я провожал Аню. Оттуда я вижу дом за зарослями сирени. Мне кажется, что в саду под зонтом сидят два человека. Мне всегда странно думать, что Аня живет так близко от моего ольшаника и от омута, где утонула мама.

Я хотел бы принести ей цветы, но не решился. Не знаю, кто я сейчас в Аниной жизни. Боюсь допустить какую-нибудь оплошность. В семье Скууг любая мелочь может оказаться роковой.

Калитка скрипит. У меня на белой рубашке появляются пятна пота. Стоит тропическая жара.

Они расположились в плетеных креслах, на столе накрыто к чаю. Под зонтом две тени. Но вот контуры становятся более отчетливыми. Они выглядят как две сестры, думаю я. Марианне слишком молода, чтобы быть Аниной матерью. Да, она — это Аня, какой я ее помню всего два года назад. Красивая, сильная, открытая девушка. А та, что сидит рядом с Марианне, отодвинувшись к самым кустам, это — призрак. При виде Ани меня пробирает дрожь. Она, если это возможно, похудела еще больше и еще больше побледнела. Теперь она уже не может этого скрыть, не помогает даже широкое легкое летнее платье с розово-голубым индийским узором. Я останавливаюсь, не зная, на кого мне смотреть. Но я пришел навестить именно Аню. Наши взгляды встречаются.

— Аня!

Она улыбается, похоже, что она рада меня видеть. Я быстро кошусь на Марианне. У нее измученное лицо.

— Мама приготовила нам чай. Иди сюда, садись.

Аня говорит немного старомодно, как пожилая дама, как будто она только случайно последние месяцы общалась с нами, с восемнадцатилетними. Я подхожу к ней. Наклоняюсь. Осторожно обнимаю, легко прикоснувшись к ее плечам. Кожа и кости. По-моему, она весит меньше сорока килограмм.

— Хорошо, что ты вернулась.

Она кивает.

— Я так мечтала о нашем саде. Вернуться домой в мае, когда цветет сирень, было для меня важнее, чем сдать выпускной экзамен. Но у меня получилось и то и другое.

— Ты сдала артиум?

Она удивлена:

— Разве мама не сказала тебе об этом? Но на это ушли почти все мои силы.

Я растерянно гляжу на Марианне. Она старается не смотреть мне в глаза. Я понимаю, что она этого не хотела. Что за всем стоит Брур Скууг.