Изменник - Владимир Герлах

Коллективизация проходила сравнительно спокойно, т. к раскулачивать было некого. Земли богатых помещиков Кошуровых и Богаевских, которые во время скрылись подальше от своих имений, были превращены в совхозы. Раньше крестьяне батрачили у помещиков, теперь в колхозах и совхозах. Слова как будто были разные, беднота и плохо оплачиваемая трудная работа те же! А в городе тоже мало что изменилось! Те же мелкие служащие, корпящие над своими бумагами за копеечное жалованье. Только вместо полиции появилась милиция, но те же люди, те же грубости, зуботычины и взятки. Вот только церковь закрыли, но ведь вера в Бога уже давно и для многих стала только удобной привычкой и молились больше на всякий случай. Поэтому от безбожных мер советской власти пострадал один только поп о. Семен, которому пришлось взяться наконец за производительный труд, устроиться колхозным пастухом в Озерном, где его попадья, а вскоре и дети умерли от унижения и непривычной бедности…

В то время толстый с рыжей бородой и пейсами Азвиль и худой по европейски бритый Кац спекулировали потихоньку в голодные годы военного коммунизма, а потом торговали открыто при Нэпе. Кроме того создали шорную и сапожную артель, куда нужда загнала всех еврейских сапожников и бывшего регента церковного хора Прохора Ивановича. Артель процветала, ее основатели делали крупные барыши, свои изделия продавали в Бобруйске, Минске, через своих единоверцев связались с Ковно и Вильно. Доходы, вдруг стали такими большими, что начали подумывать, построить артелью кожевенный завод, которого не хватало в области.

Уже были сделаны все расчеты и планы и начали рыть основы для фундамента, как, вдруг, новая политика Сталина положила конец этой блестящей затее. Пришлось спешно сворачиваться, делаться на вид снова бедными и незаметными. Это было легче, чем в двадцатых годах, был опыт и неискушенный в финансовых делах энтузиаст, начальник ГПУ района Медведев махнул рукой на испуганных капиталистов и принялся рьяно за чистку своей партии.

Но все таки Горсовет воспользовался изысканиями распущенной артели и построил нужный ему кожевенный завод. На этот завод и устроились Кац и Азвиль! Один главбухом, другой техническим руководителем одного из цехов. Устроились и зажили не так плохо в ожидании лучших времен. Они умели терпеть, не так как горячие и нетерпеливые русские непманы, которые рано или поздно попались в руки Медведеву и отправились в Заполярье, рубить дрова и размышлять там о своей глупости! Понемногу удалось пристроить на завод наиболее близкую родню, что почему то не понравилось городу.

Русские рабочие за глаза ругали евреев пархатыми жидами и дома пьяные грозили кому то кулаками, обещая со временем все припомнить: и свои плохие заработки и нажим со стороны Азвиля и Каца для выполнения норм, не могли понять, что евреи только исполняли приказания начальства и сами лезли из кожи, чтобы ему угодить.

Но так или иначе, жизнь трудная и мало веселая, для русских и евреев потихоньку шла и к ней привыкли. И вот теперь с этой войной все рухнуло. Приехал белогвардеец Галанин и привел за собой немцев. Евреев сразу выгнали с завода, всех, не прислали никому из них записки немедленно явиться на работу. На места Азви-ля, Каца и других евреев были назначены русские, а известный антисемит Попов стал бригадиром цеха. Это было несправедливо, т. к. если бы не евреи, их старания, энергия и опыт, никакого завода в городе не было бы и рабочие отправились бы батрачить в совхозы «Ильича» или «Первого мая». Однако удивляться человеческой неблагодарности было не в привычках евреев.

Сейчас нужно было действовать скоро и решительно, т. к. нехорошие темные слухи ходили по городу и просачивались на улицу Карла Маркса. Колхозники на базаре говорили о каких то ужасных расправах в Минске и Бобруйске, расправах над евреями. На улицах добавляли к слышанному, кричали даже о каких то расстрелах! Но этому, конечно, никто не хотел верить. И все таки нервы начинали сдавать от этого бесконечного домашнего ареста всей еврейской общины, от голода, ропота и плача бедняков.

Кац и Азвиль добились таки своего. Через переводчика Коля, которому они дали кусок материи для его немки жены, получили от горкоменданта, оберлейтенанта Шубера согласие их принять и выслушать их просьбу. За евреями пришел немецкий патруль и повел их по городу в немецкую комендатуру. Они пошли и прихватили с собой Сару Красникову. Во первых, она говорила по-немецки и была поэтому незаменимой переводчицей, во вторых, это была очень красивая еврейская девушка, сложенная как Юдифь, и это было тоже неплохо!

Евреи шли по городу и робко кланялись знакомым русским прохожим. Те смотрели с испугом на немецкий конвой, но на поклоны отвечали и, как всегда раньше, любовались красавицей Сарой! Еще бы, девушка замечательная, одетая со вкусом хотя и просто в желтенькое платье и еврейского в ней не было ничего заметного, разве только нос с чуть заметной горбинкой и то только в профиль! Видно, что отцом ее был не невзрачный Красников, а господин поручик, сын полицмейстера Попандопуло! Ухаживал за матерью Сары Лилей, когда она блистала в закрытом заведении Шишманаи головы всей минской знати кружил, сын Попандопуло. Взял к себе на холостую квартиру, девушку с желтым билетом поручик, любил безумно и даже подумывал на ней в конце концов жениться. Да ее не мог приучить к порядочной жизни, как ни старался, Лиля мало отличалась от своих подруг, оставшихся у Шишмана, обманывала его до тех пор пока он не застрелился с горя.

Скандал получился страшный в этот последний год перед революцией. На всю губернию. Пришлось Лиле бежать куда глаза глядят от гнева, еще не расстрелянного, полицмейстера Попандопуло. Спасибо Красникову, на ней женился и привез сюда в город в свою сапожную мастерскую, а через восемь месяцев отцом стал. Родила ему Лиля, теперь она уже Рахилью Соломоновной стала, девочку Сару, как будто еврейку и раввин над ней молитвы читал.

Но злые языки говорили, что она была все таки дочкой поручика. Ну, да мало ли что говорят в этом захолустном городишке. Выросла Сара еврейкой среди евреев, на гордость и удивление всей еврейской общины, всего города и района, длинноногой, синеглазой, с тяжелыми черными косами и красными как вишни губами. Веселая, влекущая к себе и кроме того, очень добрая и умная девушка, кружила головы всем, евреям и русским и замуж не торопилась, хотя ей исполнилось недавно уже 23 года…

Смотрели на нее искоса Азвиль и Кац, видели как жадно горели глаза у немецких конвоиров и надеялись на удачу своих хлопот. Но, когда пришли в немецкую комендатуру, вдруг сразу не повезло. Шубер был больной, не в духе, почему то передумал и буркнул переводчику несмотря на евреев, которые сняв шапки ему низко кланялись, что все это не его дело, он сочувствует голодающим, но помочь ничем не может. Все дела о евреях находятся в ведении г. Шульце, который один может разрешить им ходить по городу и искать работу.